"Убей"
27 марта на Новодевичьем кладбище была проведена «ватная церемония» памяти на могиле В. Ульриха. Участники — арт-группа «Синий всадник», El Savo Lab, (А. Шварценус, El Savo) при поддержке С-Арт галереи.
В перформансе использовано два типа «документов» — отпечатанные на принтере листы протокола с черной надписью «УБЕЙ» — реальные архивные документы с подписью В. Ульриха.
Второй тип — фальсифоцированная выписка из протокола. Надпись «УБЕЙ» выполнялась при помощи трафарета и красной нитро-краски, каждый раз получался разный оттиск. Текст составлен так, чтобы репрезентировать процесс судопроизводства максимально машинальным: остаётся только вписать имя. И оно может быть любым.
Перформанс «Убей» открывает несколько пластов социокультурной реальности. Во-первых, это проблематизация истории с этических позиций. Существуют историки левого толка, которые пишут, о клевете на вождя, о вбросах в архивы фальсифицированных документов 1930-1940-х годов; о том, что политическими репрессиями можно признать только 58 статью УК, а раскулачивание, репрессии по признаку принадлежности к социальному слою, этносу, профессии — не являются политическими, и поэтому не в счет. И оказывается, что в ГУЛАГе за все время погибло всего 2,5 млн человек. Подобные высказывания историков крайне безответственны: они не только нивелируют преступления тоталитаризма против человечества, но и конструируют исторический дискурс, в котором цель оправдывает средства. Их позиция легитимирована научными степенями и академическими званиями, их мнение в обществе воспринимается как авторитетное, и профанный читатель доверяет ему. Сторонники репрессивной политики сталинского периода указывают на такие достижения как индустриализация и Победа во Второй мировой войне. Со всем уважением к павшим, война не оправдание системного насилия.
Если мы посмотрим с другого ракурса, что главная ценность — это человеческая жизнь, во ее потенциальности и нереализованности, то картина приобретает иные краски. Утопические проекты модерна о светлом будущем без угнетения так и не стали реальностью, а счет угнетённых и уничтоженных в разных источниках отличается на миллионы.
Бюрократический язык объективируют жертву, маркируя ее «врагом», «предателем», лишает ее права на жизнь. Ханна Арендт пишет об этом в «Банальности зла» и «О насилии», указывая на прямую зависимость между системным насилием и забюрократизованностью системы.
Палач и жертва — в широком смысле, симбиоз, и пока пострадавший будет осознавать себя жертвой — палач незримо присутствует в его жизни. Доходяги не говорят. Значит, тот, кто высказывается — свидетель, фигура намного более многомерная и остраннённая.
В перформансе также проблематизируется фигура исполнителя — палач только осуществляет казнь, за ним всегда стоит другой - судья. И это только короткая просматриваемая часть «винтиков» которые приводят в действие «моховик» репрессий. Еще один интересный момент в «механике»исполнения приговора — расстрел, если вдуматься, вещь весьма показательная. Индивидуальная ответственность убывает с ростом количества расстрельщиков, а присутствие начальства окончательно избавляет исполнителей от ответственности за убийство.
Еще один пласт вопросов — о табу и сакральности. Если люди приходят к своим могилам, и для них свята память близких, то почему их не оскорбляет соседство с палачом не только строчившим приговоры, но и лично участвовавшим в их исполнении? К тому же, мы не должны забывать, что место действия — Новодевичье кладбище, под стеной действующего монастыря. Получается, что духовные представители «не замечают» захоронения этого человека — который совершил страшнейший из грехов, и многократно.
Перформанс не является актом вандализма — мы не оставили следов своего присутствия; не является оскорбительным ни в отношении покойного, ни в отношении гocударственной символики — музыку А.В. Александров написал для гимна Советского союза, а исполнение гимна на траурных церемониях, воздаяние почестей мёртвому герою было частой практикой того времени.