Никто не ожидал конца. Как будто ничто его и не предвещало. Он был на вершине славы, его солнце было в зените. Возраст был не таким уж преклонным. Руководимая им страна находилась на крутом взлете. Западные политики нервничали в опасении, что Советский Союз вот-вот станет недосягаемым для их притязаний. Простые люди во всем мире связывали с его именем свои надежды. Казалось, все пребывали в уверенности, что он небожитель и потому бессмертен. И вот, как ночь среди бела дня, наступает 5 марта 1953 года…
«Сталин в Кремле», – это казалось таким незыблемым фундаментом всей нашей жизни, что я никак не мог принять душой мысль о его кончине. Классный руководитель Герман Николаевич накануне тревожным голосом сообщил нам: «Нашу страну постигло большое несчастье – заболел товарищ Сталин». (Напомню, что ни радио, ни – тем более – телевидения в наших домах тогда еще не было). Новость поразила нас и этой тревожной интонацией, и необычностью содержания, – ведь о его здоровье никогда ничего не говорили. Мы враз посерьезнели, сохраняя, тем не менее, некую мистическую уверенность в том, что его «не может не быть». Но утром, когда мы пришли в школу, его портрет, висевший в большом зале, был уже убран хвойными ветками и красно-черной лентой, а по радио неповторимым голосом диктора Юрия Левитана передавали правительственное сообщение о его смерти.
Мы стояли и слушали молча, потрясенные чувством какой-то неосязаемой, но всепроникающей и опустошающей утраты, потери не вполне ясного, но всеобъемлющего смысла, незримо наполнявшего нашу жизнь. Это было чувство вселенского несчастья. Нашим полудетским душам, впитавшим воздух тех лучезарных лет, происшедшее казалось неправдоподобным, противоестественным. Помню, как, придя домой, я снова и снова писал фразу «Сталин умер», по-видимому, заставляя себя привыкнуть к этой мысли. Потом решительно зачеркивал слово «умер» и крупно, жирно писал поверх «жив!!!»… Мужики, приходившие к отцу поговорить о жизни, выражали свои чувства как-то более по-житейски, по-семейному – то ли по-братски, то ли по-сыновьи: «Жалко!»
Все замерло в те дни в невыразимой печали. Это чувство было всеобщим, «интегральным», как бы носившимся в воздухе и владевшим всеми. Вряд ли тогда мы были способны объяснить природу этого чувства. Пожалуй, только сегодня стало ясно до предела то, что тогда лишь смутно ощущалось: это был конец великой эпохи – самой великой и славной, самой впечатляющей и триумфальной эпохи отечественной истории.
Это была эпоха небывалого расцвета всех сфер общественной жизни – экономики и политики, науки и технологии, литературы и искусства. Это была эпоха высочайшего взлета человеческого духа. Лучшие из народа создавали гордую славу Страны Советов, создавали с именем Сталина, по его державным замыслам, под его мудрым водительством. И, когда он умер, в скорби оцепенели все. Плакал весь потрясенный народ – от рабочего и колхозника до академика и полководца, писателя и актрисы.
Всеобщее горестное чувство выразил тогда в обращении к правительству Патриарх Московский и Всея Руси Алексий I:
«От лица Русской Православной Церкви и своего выражаю самое глубокое и искреннее соболезнование по случаю кончины незабвенного Иосифа Виссарионовича Сталина, великого строителя народного счастья.
Кончина его является тяжким горем для нашего Отечества, для всех народов, населяющих его.
Его кончину с глубокой скорбью переживает вся Русская Православная Церковь, которая никогда не забудет его благожелательного отношения к нуждам церковным.
Светлая память о нем будет неизгладимо жить в сердцах наших.
С особым чувством непрестающей любви Церковь наша возглашает ему вечную память».
9 марта, в день похорон вождя, Патриарх произнес речь перед панихидой по нем в Патриаршем соборе, в которой сказал:
«Великого Вождя нашего народа, Иосифа Виссарионовича Сталина, не стало. Упразднилась сила великая, нравственная, общественная: сила, в которой народ наш ощущал собственную силу, которою он руководился в своих созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. Нет области, куда бы не проникал глубокий взор великого Вождя. Люди науки изумлялись его глубокой научной осведомленности в самых разнообразных областях, его гениальным научным обобщениям; военные – его военному гению; люди самого различного труда неизменно получали от него мощную поддержку и ценные указания. Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума. < …>
Молитва, преисполненная любви христианской, доходит до Бога. Мы веруем, что и наша молитва о почившем будет услышана Господом. И нашему возлюбленному и незабвенному Иосифу Виссарионовичу мы молитвенно, с глубокой, горячей любовью возглашаем вечную память».
Тяжело переживал смерть вождя гений космонавтики С. П. Королев.
5 марта он вылетел из Москвы на полигон Капустин Яр. В тот день, еще не зная о его кончине, он пишет жене: «Тревога не оставляет сознание ни на минуту. Что же с ним будет и как хочется, чтобы все было хорошо».
6 марта: «Умер наш товарищ Сталин… Так нестерпимо больно на сердце, в горле комок, и нет ни мыслей, ни слов, чтобы передать горе, которое нас всех постигло. Это действительно всенародное, неизмеримое горе – нет больше нашего родного товарища Сталина… В самые трудные минуты жизни всегда с надеждой и верой взоры обращались к товарищу Сталину. Самый простой, самый маленький человек мог к нему обратиться и всегда получал просимую помощь. Его великим вниманием была согрета любая область нашей жизни и работы… Сталин – это свет нашей жизни, и вот его теперь нет с нами…»
И далее: «Вспоминаю, как были мы у товарища Сталина 9 марта 19.. года (в письме год не указан – В. Т.). Так все было неожиданно, а потом так просто; мы ожидали его в приемной и вошли – какое волнение охватило меня, но товарищ Сталин сразу заметил это и усадил нас. Началась беседа. Все время он ходил по кабинету и курил свою трубку. Все было коротко и ясно. Много спрашивал, и много пришлось говорить. Эти часы пролетели незаметно. Как заботливо говорил он о всех нас и как глубоко направил по правильному пути наш труд. А ведь многое из того, с чем мы пришли, придется теперь делать по-иному. И как это хорошо и ясно все стало.
Говорили и о будущем, о перспективе. Д. Ф. (Устинов – В. Т.) потом мне сказал, что слишком много было сказано о нас в розовом тоне, но я с этим не могу согласиться, – где же, как не у товарища Сталина, можно говорить легко и то, что думаешь, чего хочешь. Великое выпало мне счастье – побывать у товарища Сталина».
7 марта: «Не могу ни за что взяться и собраться с мыслями».
8 марта: «Как страшно тяжело на сердце».
9 марта: «Слушали по радио похороны товарища Сталина. Как хорошо говорили тов. Маленков, Берия и Молотов. Кроме неисчерпаемого народного горя к тому, что было сказано, добавить нечего. Наш товарищ Сталин всегда будет жить вечно с нами».
Эти написанные в дни всенародной скорби слова великого гения научно-технической мысли – того, кто первым в истории человечества вывел землянина на космические орбиты, – потрясают и сегодня своей предельно обнаженной искренностью. Тем более, что воспринимаются они через факт его осуждения перед войной на заключение в колымских лагерях.
В массе народа смерть вождя была воспринята как вселенское потрясение с непредсказуемыми последствиями. Страна погрузилась во мрак всенародного горя и тревожной растерянности.
Работник Ленинградского радио А. А. Вьюник видел, как в эти дни, после скорбного известия потоками изливались горестные чувства людей: «Все дни до 9 марта – официальной даты похорон – на радио шли люди. Мы непрерывно записывали слова соболезнования и горя; записывали утром, днем, вечером, ночью, и снова то же самое, начиная с раннего утра и до поздней ночи…»
Кажется, вся Россия готова была ринуться в столицу, чтобы проводить его в последний путь. Свидетель и участник этого великого прощания, ныне известный поэт Станислав Куняев рассказывает, как огромная толпа, словно океанская волна, колыхала попавших в нее людей, швыряла их туда-сюда, как ему удалось, медленно протискиваясь через нее, едва ли не чудом попасть на Неглинную, потом на Пушкинскую улицу – в самый конец очереди, медленно двигавшейся от Столешникова переулка к Дому союзов. «…Дни похорон Сталина, – отмечает С. Куняев, – я вспоминаю и осмысливаю всю жизнь. С разных сторон пытаюсь понять и его фигуру, и народ – толпу и человека, которого неодолимая сила влекла попрощаться с вождем».
Глубокий траур опустился над страной. Никто не скрывал слез, поскольку ощущение горя было всеобщим. Плакали не отдельные люди – в едином потоке горестных чувств оказалась огромная семья народов, потерявшая своего отца. В гигантский водоворот тяжелых и тревожных переживаний, волнений, разговоров были вовлечены все – от мала до велика. Одни, испытывая сердечную боль, выражали ее вслух, другие притихли в скорбном молчании. Дети и подростки, видя тяжелые переживания взрослых, проникались их чувствами. Те холодные мартовские дни черной полосой остались в памяти миллионов живших тогда людей. Скорее всего, подобное проявление всечеловеческого единочувствия, вызванное кончиной одного человека, никогда больше не повторится в мировой истории.
И были мы тогда не одиноки в своей скорби. Наша страна шла в авангарде всей мировой истории, и не удивительно, что известие о его смерти, подобно взрыву многомегатонной бомбы, вызвало ударную волну, многократно опоясавшую земной шар. «Содрогнулась человеческая сельва…», – напишет, вспоминая о всемирном отклике на это известие, знаменитый чилийский поэт Пабло Неруда.
Близким к нашим тяжелым переживаниям тех дней были чувства многих и многих друзей из зарубежных стран. В трауре, официально объявленном правительствами многих стран, пребывала треть человечества. Так, десятилетия спустя советский дипломат О.Б. Рахманин вспоминал:
«Тогда я по дипломатическому раскладу отвечал в посольстве СССР в Пекине за траурные церемонии. Сначала к послу А. С. Панюшкину приехал Чжоу Эньлай, оба с горечи расплакались. Позднее прибыл Мао Цзэдун в сопровождении большой группы руководящих деятелей КПК. < …> Мао Цзэдун старался держаться сдержанно, но у него это не получалось. Судя по выражению лица, характеру бесед, он был искренне потрясен случившимся. В глазах стояли слезы, в то время как некоторые из его соратников открыто плакали.
Не скрою, что для человека с нормальной психикой было совершенно невыносимо стоять тогда в почетном карауле в посольстве, когда мимо портрета Сталина день и ночь проходили сотни тысяч буквально рыдающих китайцев».
Естественно, на его неожиданную кончину сразу же откликнулась советская поэзия. И так, как она сказала об этом, можно было сказать лишь глубоко раненным сердцем. В поэтических строках тех дней была выражена вся гамма горестных чувств – и глубочайшее душевное потрясение, и светлая печаль, и неутихающая тревога. Но не только боль и скорбь были в этих стихах – в них жила вера в бессмертие. Вот, может быть, самые проникновенные среди них – стихи Льва Ошанина «Последняя ночь»:
Третий день в распахнутые двери вся Москва, весь мир все шли и шли.
Третий день пытались мы поверить в смерть его. И не смогли.
Тихие оркестры отзвучали. Стоны горя сдержаны в груди.
Эта ночь прощанья и печали кончилась. Бессмертье впереди.
…Когда его опускали в могилу, на пять минут на просторах огромной страны замерло все: затих рокот моторов, застыли поезда на рельсах и корабли в море. Пять минут тревожно гудели все гудки. Радио грохотало залпами артиллерийских орудий, – это сама Родина отдавала ему прощальный салют…
Тогда все жили единой верой: впереди – бессмертие. В этой вере была заключена глубочайшая правда – правда вечного духа, который явился нам в образе человека, впитавшего в себя тысячелетнюю духовную энергию великого народа и наэлектризовавшего ею сотни миллионов людей на нашей планете.
Однако печальный день 5 марта 1953 года стал не только днем его кончины, – он стал рубежом, обозначившим начало конца созданной им великой народной державы. И это тоже правда – горькая правда наших дней… Что же впереди?
А впереди, вопреки всему, – бессмертие. В этом – мистическая правда будущего, светлая правда надежды.