С сокращениями.
Изданная в Амстердаме на немецком языке книжка Лиона Фейхтвангера
"Москва 1937", в которой автор, на основе личных впечатлений и наблюдений от
поездки в СССР, дает оценку современного положения СССР, его политической,
хозяйственной и культурной жизни, представляет несомненный интерес. Фейхтвангер принадлежит к числу тех немногих некоммунистических
писателей на Западе, которые не боятся правды, не сложили оружия перед
фашизмом, а продолжают борьбу с ним.ПРЕДИСЛОВИЕ
Цель этой книги.
Эти страницы следовало бы, собственно, озаглавить - "Москва, январь, 1937 год". Ведь жизнь в Москве течет с такой быстротой, что некоторые утверждения становятся спустя несколько месяцев уже неправильными.
Я бродил по Москве с людьми, хорошо ее знающими; пробыв в отсутствии каких-нибудь полгода, они теперь, глядя на нее, покачивали головой: неужели это наш город?
Несмотря на это, я все же даю этой книге заглавие "Москва, 1937 год".
Я позволю себе такую неопределенность в дате, потому что я не стремлюсь к точной объективной передаче виденного мною; после десятинедельного пребывания такая попытка была бы нелепа.
Я хочу только изложить свои личные впечатления для друзей, жадно набрасывающихся на меня с вопросами:
"Ну, что Вы думаете о Москве? Что Вы там, в Москве, видали?" Так как я сознаю, что предлагаемые мною суждения субъективны, я хочу рассказать о том, с какими ожиданиями и опасениями я ехал в Советский Союз.
Пусть каждый читатель сам установит, насколько мой взгляд был затемнен предвзятыми мнениями и чувствами.
Недоверие и сомнение. Однако с самого начала к моим симпатиям примешивались сомнения. Практический социализм мог быть построен только посредством диктатуры класса, и Советский Союз был в самом деле государством диктатуры.
Но я писатель, писатель по призванию, а это означает, что я испытываю страстную потребность свободно выражать все, что я чувствую, думаю, вижу, переживаю, невзирая на лица, на классы, партии и идеологии, и поэтому при всей моей симпатии я все же чувствовал недоверие к Москве.
Правда, Советский Союз выработал демократическую, свободную конституцию; но люди, заслуживающие доверия, говорили мне, что эта свобода на практике имеет весьма растрепанный и исковерканный вид, а вышедшая перед самым моим отъездом небольшая книга Андре Жида только укрепила мои сомнения.
Потемкинские деревни. Итак, к границам Советского Союза я подъезжал полный любопытства, сомнений и симпатий. Почетная встреча, оказанная мне в Москве, увеличила мою неуверенность.
Кроме того, я говорил себе, что мне, несомненно, будут показывать только положительное и что мне, человеку, незнакомому с языком, трудно будет разглядеть то, что скрыто подприкрашенной внешностью.
Нападки, вызванные недостатком комфорта. С другой стороны, множество мелких неудобств, осложняющих повседневный московский быт и мешающих видеть важное, легко могло привести человека к несправедливому и слишком отрицательному суждению.
Я очень скоро понял, что причиной неправильной оценки, данной Москве великим писателем Андре Жидом, были именно такого рода мелкие неприятности.
Поэтому в Москве я приложил много усилий к тому, чтобы неустанно контролировать свои взгляды и выправлять их то в ту, то в другую сторону с тем, чтобы приятные или неприятные впечатления момента не оказывали влияния на мое окончательное суждение.
Дальнейшие трудности на пути к правильному суждению. Иногда же наивная гордость и усердие советских людей мешали мне найти правильное решение.
Цивилизация Советского Союза совсем молода.
Она достигнута ценой беспримерных трудностей и лишений.
Кроме того, я попал в Москву в неспокойное время.
Фашистские вожди вели угрожающие речи на тему о войне против Советского Союза; в Испании и на границах Монголии шла борьба; в Москве слушался политический процесс, сильно взволновавший массы.
Следовательно, вопросов накопилось немало, и москвичи на них не скупились.
Я же, человек медлительный в своих оценках, люблю мысленно обсудить все "за" и "против" и
не тороплюсь выражать свое мнение, если не считаю его достаточно продуманным.
Вполне естественно, что не все в Москве мне понравилось, а мое писательское честолюбие требует от меня откровенного выражения моего мнения - склонность, причинившая мне немало неудобств.
Итак, я, будучи в СоветскомСоюзе, не хотел умалчивать о недостатках, где-либо замеченных мною.
Откровенность за откровенность. Я мог с удовлетворением констатировать, что моя откровенность в Москве не вызвала обиды.
Газеты помещали мои замечания на видном месте, хотя, возможно, правящим лицам они не особенно нравились.
В этих заметках я высказывался за большую терпимость в некоторых областях, выражал свое недоумение по поводу иной раз безвкусно преувеличенного культа Сталина и говорил насчет того, что следовало бы с большей ясностью раскрыть, какими мотивами руководствовались обвиняемые второго троцкистского процесса, признаваясь в содеянном.
Нужно ли вы ступать с положительной оценкой Советского Союза? После моего возвращения на Запад передо мной встал вопрос, должен ли я говорить о том, что я видел в Советском Союзе?
Это не являлось бы проблемой, если бы я, как другие, увидел в Советском Союзе много отрицательного и мало положительного.
Мое выступление встретили бы с ликованием.
Но я заметил там больше света, чем тени, а Советский Союз не любят и слышать хорошее о нем не хотят.
Мне тотчас же было на это указано.
Я не очень часто выступал в печати Советского Союза со своими впечатлениями.
Мои выступления составили менее двухсот строк, при этом они отнюдь не заключали в себе только похвалу; но даже это немногое было здесь, на Западе, ввиду того, что оно не представляло безоговорочного отрицания, искажено и опошлено.
Должен ли я был продолжать говорить о Советском Союзе?
Лучше не надо. Усталый и возбужденный виденным и слышанным, я сказал себе в первые дни после моего возвращения, что моя задача не говорить, а изображать в образах, и я решил молчать и ждать, пока пережитое не воплотится в образы, которые можно запечатлеть.
Но как писатель я все же это делаю.
Однако вскоре другие соображения одержали верх.
Советский Союз ведет борьбу с многими врагами, и его союзники оказывают ему только слабую поддержку.
Тупость, злая воля и косность стремятся к тому, чтобы опорочить, оклеветать, отрицать все плодотворное, возникающее на Востоке.
Но писатель, увидевший великое, не смеет уклоняться от дачи свидетельских показаний, если даже это великое непопулярно и его слова будут многим неприятны.