Манифест русского имперца. А что не так ?

Почему Евросоюзу следует воспринимать предупреждение России всерьез
By Tomislav Jakić



Читатели старшего поколения, которые давно следят за событиями на международной арене, могут вспомнить времена, когда Китайская Народная Республика чуть ли не ежедневно публиковала «серьезные предупреждения» в адрес США.

Это было время, когда Вашингтон проводил политику, которая сводилась к простой формуле: «Тайвань это Китай, а КНР — ничто».
Однако Вашингтону было хорошо известно, что это «ничто», которое получит признание как государство только во время Ричарда Никсона, является реальностью, с которой приходится считаться.

В наши дни многолетним наблюдателям за мировыми событиями, должно быть, пришли на память те китайские предупреждения, когда они услышали заявление министра иностранных дел России Сергея Лаврова, адресованное Европейскому Союзу.

По его словам, Москва готова разорвать политические отношения с Брюсселем, если он введет новый пакет санкций, связанный с печально знаменитым «делом Навального».
Однако есть одно важное отличие.

То, что сказал Лавров, было на самом деле первым предупреждением, и оно может стать последним.

На протяжении многих лет Россия сталкивается с обвинениями в агрессивных намерениях в отношении некоторых стран блока НАТО, который стремительно расширяется, приближаясь к ее границам, несмотря на устные обещания, данные Михаилу Горбачеву, что после воссоединения Германии НАТО не продвинется ни на дюйм в восточном направлении.

Однако это произошло и продолжает происходить, причем параллельно с введением экономических санкций против России, провозглашенных не ООН (и следовательно нелегитимных), в качестве наказания якобы за военное вторжение на Украину, аннексию Крыма, отравление бывшего двойного агента Скрипаля и его дочери и, совсем недавно, блогера и активиста Алексея Навального, которому запад предназначил судьбу будущего президента России.

С тех пор начались санкции против России.

И здесь стоит повторить еще раз: речь не идет о санкциях ООН, единственной организации, наделенной правом вводить санкции в системе международных отношений.
На Западе постоянно муссируется идея, что Россия является источником опасности для Европы. Корпоративные СМИ регулярно публикуют множество историй, объединенных в лживый нарратив о том, что санкции разрушают российскую экономику, что Россия изолирована на международной арене, и что с Путиным никто в мире не желает говорить.

Единственное, что Запад на самом деле должен понять после стольких лет неэффективных санкций: Россия – это реальность и Владимир Путин – тоже реальность.

К сожалению, Запад, все еще одурманенный своей «победой» над социализмом в начале девяностых, либо не хочет, либо, ослепленный собственной ложью, не может понять этого.
И давление продолжается.

В настоящее время Европа угрожает России новыми санкциями в связи с почти идентичным случаем отравления Алексея Навального.

И вот теперь Москва недвусмысленно предупредила, что разорвет отношения с Европейским Союзом, если против нее будут введены новые санкции, которые отразятся на «чувствительных сегментах экономики».
Если бы в западных столицах было немного здравого смысла вместо победной эйфории и самолюбования, они осознали бы, что сами довели Россию до такого положения.
Тот факт, что Москва до сих пор по большей части не реагировала на санкции, неизменно оставалась готовой к переговорам и соглашениям, начал негативно отражаться на популярности Путина, а также укреплять позиции тех, кто выступает за энергичный ответ Западу.

Поэтому предупреждение Лаврова следует воспринимать всерьез, а не списывать на «новую российскую угрозу».

Да, это первое подобное предупреждение, но оно же, скорее всего, и последнее.
Если в Брюсселе, а также в Париже, Берлине и Риме не поймут, что в интересах Европы сотрудничать с Россией, которую они не могут стереть с карты, как бы им этого ни хотелось, а также разговаривать с Путиным, как бы плохо они к нему ни относились, результат может быть только один: дестабилизация обстановки в Европе и во всем мире, потому что Россия будет вынуждена пойти на официальный альянс с Китаем. А российско-китайский альянс – это именно то, чего Запад должен больше всего опасаться и в экономическом, и в военно-политическом отношении, особенно если западная политика строится исключительно на конфронтации.

И, наконец, для тех, кто может сказать «ну и что, почему мы должны беспокоиться по этому поводу?», есть короткий ответ: это касается всех нас, независимо от того, где мы находимся, поскольку мы живем во взаимосвязанном и взаимозависимом мире.

Сегодня его обычно называют глобализованным.

Именно поэтому, еще раз повторим, к предостережению Сергея Лаврова следует отнестись очень серьезно и помочь понять это большим странам ЕС.

Пока еще есть время.
А его остается совсем немного.

http://mixednews.ru/archives/167390

Россия и Китай: Отбиваться от международных хулиганов лучше «спина к спине»
25 марта 2021
22:40


Си Цзиньпин и Владимир Путин.

Говорить о военном союзе России и Китая пока рано, но даже если два наших государства встанут «спина к спине», шансы выжить в современном агрессивном мире увеличиваются у обоих.

Об этом рассказал профессор Санкт-Петербургского государственного университета доктор исторических наук Владимир Колотов.

Эксперт одобрил продление Российско-китайского договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве, подписанного 20 лет назад президентом Владимиром Путиным и тогдашним лидером КНР Цзян Цзэминем.
Об автоматическом продлении договора было заявлено во время недавнего визита в Поднебесную министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова.


Владимир Колотов.

— Против России сегодня идёт активная борьба. На западном фланге НАТО расширяется на восток вопреки всем обещаниям, которые они давали в 90-е годы, в Азии идёт создание нового военного антикитайского блока.

Соответственно, в этих условиях и нам, и Китаю стратегически выгодно, даже если у нас не будет никаких военных союзов, чтобы мы просто стояли «спина к спине».
Ведь гораздо лучше, когда, к примеру, хулиганы окружили вас во дворе со случайным попутчиком, который внушает доверие, отбиваться вдвоём, чем делать это поодиночке.
Согласитесь, это большая разница, и это очень сильно меняет стратегическую ситуацию. На сегодня первый вариант выгоден и нам, и Китаю.

— Что заставляет Россию налаживать всё более тесные отношения со своим восточным соседом?

— Ситуация сложилась так, что и Россия, и Китай находятся сейчас под американскими санкциями. Фактически получается, что американцы едва ли не подталкивают наши страны к более тесному если не сотрудничеству, то как минимум к координации усилий не только в экономике, но и других направлениях, для того чтобы выстроить более или менее нормальную жизнь в Евразии.
Отмечу, что в области геополитики каждая страна действует сама по себе: у Китая есть своя зона интересов, у нас — своя, где-то они совпадают, где-то — нет. Мы не лезем в дела друг друга.

— Китай — достаточно развитая страна, но и её руководство опасается остаться без нашей поддержки.

— Китай действительно вышел на очень высокий уровень.
Можно говорить, что это первая, а можно, что вторая экономика мира.
Есть страны-«звёзды», а есть — страны-«планеты», и у них совершенно разная «масса», именно поэтому планеты вращаются вокруг звёзд, а не наоборот.
Так вот, у Китая экономическая масса очень серьёзная, поэтому многие страны-сателлиты, попадающие в зону его притяжения, будут «виться» вокруг него.

У США тоже есть свои сателлиты.
И сейчас Америка пытается создать подобие азиатского НАТО, которое будет иметь ярко выраженный антикитайских характер.
В этот блок уже входят Япония, Южная Корея, Индия, Австралия.
То есть понятно, что речь идёт о сдерживании Китая.

Но Пекин не собирается никому уступать, например, в вопросах Тайваня или Гонконга.
Точно так же и Россия не собирается никому уступать в вопросе Крыма.
Я думаю, что в дальнейшем мы с китайцами обречены как минимум чаще «сверять часы», обмениваться мнениями по основной повестке дня, а также думать, что мы можем сделать для того, чтобы как минимум не мешать друг другу, а ещё лучше — помогать.

— Получается, что Америка хотела нас поссорить, но, наоборот, неуклюже подтолкнула в сторону дружбы и сотрудничества?

— Ситуация заключается в том, что Америка уступает Китаю в экономической гонке. Вашингтону совершенно очевидно, что Китай уже догнал их по уровню ВВП и конкурировать с ним даже по американским правилам они не могут ни по эффективности управления, ни по качеству, ни по цене товаров.

Соответственно, они включают рычаг психологических санкций, чтобы приостановить развитие Китая, а заодно и России.
И здесь понятно, что в планы Соединённых Штатов совсем не входит объединение ресурсов двух крупнейших стран.
Наоборот, под надуманными предлогами в отношении нас вводятся разного рода ограничения.
В США понимают: если мы будем развиваться, то будем вести себя по-другому, будем более настойчиво защищать свои интересы.

— Есть мнение, что слишком тесное сотрудничество с Китаем также таит в себе определённую опасность.

— Естественно, у нас нет задачи — «ложиться» под кого-то, под любую из стран.
Мы прежде всего должны чётко отстаивать свой суверенитет.
Но для этого у нас должна быть сильная экономика, сильная армия.

Нам надо развивать технологии, повышать качество и уровень жизни населения.
А у нас ещё слабые инфраструктурные проекты, слабая связанность регионов между собой… Смотрите, какие поезда и какие скорости в Китае и что у нас.
Всё это видно невооружённым глазом.

К сожалению, самостоятельно и «Северный морской путь» мы тоже можем не осилить.
В настоящее же время складывается благоприятная ситуация для развития более тесных экономических отношений между Москвой и Пекином.
Почему бы её не использовать?

— После поездки в Китай глава МИД РФ Сергей Лавров посетил Южную Корею, а почему не Вьетнам, допустим, или Северную Корею?

— Во Вьетнаме на днях побывал Николай Патрушев.
Его очень тепло встретили, он беседовал там со всем руководством.
Сейчас идёт период активной дипломатии и российские министры, государственные деятели занимаются своей работой — налаживанием отношений.

И какие бы планы там ни строили в США, люди в азиатских странах очень хорошо понимают, что с ними будет при столкновении на их территории Китая и США.
Поэтому я думаю, что перспективы, отведённые многим странам американцами, мягко говоря, не устраивают эти самые страны.
А с Южной Кореей у нас налажены достаточно хорошие контакты.

И санкции со стороны Сеула носят сугубо формальный характер, так как они не боятся, к примеру, вкладывать в Россию свои инвестиции.

Егор Зубцов
https://eadaily.com/ru/news/20 ... spine

Провал на Аляске и визит Лаврова: Россия и Китай создали «большую двойку»
28 марта 2021
19:37


Сергей Лавров и Ван И.

«Россия и Китай сформировали „большую двойку“, которая является некой крепостью, как говорил глава МИД Китая Ван И, неким устойчивым оплотом, осью, в хорошем смысле этого слова, которая будет поддерживать безопасность во всем мире. А нелепые разговоры о „большой двойке“ между США и Китаем разбились в пух после завершившихся скандалом американо-китайских переговоров на Аляске».

Об этом 27 марта заявил российский китаевед Николай Вавилов.


Николай Вавилов.

По его словам, американцы на переговорах с Китаем вели себя очень грубо.

Они предъявили весь спектр требований к китайской стороне, в частности решение гонконгского вопроса, корейского, тибетского, вопроса геноцида уйгуров в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, по большому счету прижали китайскую сторону к стенке и поставили ей ультиматум.

И мы понимаем, на чем основывается этот ультиматум, потому что китайская экономика находится в предкризисном состоянии.

Внутренний спрос не является двигателем сейчас, он буксует, и единственным двигателем китайской экономики является экспорт на западные рынки, в основном в США и Евросоюз.
И США регулируют эту внешнюю торговлю.
И требование де-факто американской стороны к китайцам — это свержение нынешнего режима в лучшем случае в 2023 году, чтобы Си Цзиньпин не пошел на третий срок, а в худшем случае — прямо сейчас.

Это очень жесткие требования, ультиматум американской стороны китайской элите, — считает Николай Вавилов.

Эксперт считает, что указанный американский ультиматум «обнажил сущность тех проамериканских частей китайской элиты, которые полностью зависят от американской политики».

«Конечно, в такой ситуации беспомощности китайской стороне не осталось ничего, как устроить демонстративный скандал, на публику защищать китайские интересы, а уже в комментарии „Жэньминь жибао“ китайская делегация заявила о том, что никакая сила не может сменить строй в Китае и Китай будет придерживаться своей социалистической повестки и построения социализма с китайской спецификой.

По сути дела, китайская сторона заявила, что американская сторона вмешивалась, по сути дела давила на суверенитет, на политический строй КНР с конечной целью смены режима, — разъяснил китаевед.

Это, по словам Вавилова, явно обнажило то, что «китайско-американские отношения находятся в состоянии полного коллапса и часть китайской элиты готова сдать свою страну, а часть готова к войне в условиях понимания, что даже без войны страна все равно будет переживать тяжелые времена, а с войной можно хотя бы сохранить лицо и остаться суверенным государством, что очень важно для Китая, который испытывал на протяжении более чем 100 лет серьезное давление Запада и, по сути дела, был де-факто расчленен».

«Вопрос суверенитета для Коммунистической партии Китая является важнейшим, стоящим каждый день на повестке дня», — уверен эксперт.

Николай Вавилов напомнил, что срыв американо-китайских переговоров в Анкоридже совпал с визитом главы МИД России Сергея Лаврова в Китай.

«Это первый визит крупного государственного деятеля в Китай за весь период пандемии, и он носил исторический характер. В его рамках стороны не только договорились о том, что Договор о дружбе, добрососедстве и взаимопомощи будет продлен между Китаем и Россией, но и дополнен содержанием относительно вопросов безопасности и суверенитета»,
— отметил китаевед, добавив, что фактически речь идет о заключении российско-китайского «оборонительного пакта».

«Его исторический характер подтвердился тем, что стороны реально подписали договор, который называется „О некоторых вопросах глобального управления в современных условиях“.

Если мы смотрим ВВП двух стран, военный потенциал двух стран, выход двух стран ко всем океанам мира, отпадают все сомнения, что это вполне себе реальная конструкция, не такая мощная, как США, Евросоюз, Япония, Южная Корея, Австралия и Индия.

Но достаточно мощная, чтобы как минимум защитить себя и периферии своих интересов,
— отметил китаевед Николай Вавилов.

https://eadaily.com/ru/news/20 ... voyku

К вопросу колонизации Украины. Империя империи рознь
4 апреля 2021
14:31



Почему, говоря о СССР, принято фиксировать в первую очередь плохое, не обращая внимание на хорошее?

Не нужно забывать, что Советский Союз в 30-х и 70-х — две не просто большие, а принципиальные разницы. Это были две разные эпохи, и отождествлять их — антиисторично.

Да, были репрессии, был голодомор — печально, конечно, но голодали не только на Украине.

И это был не этногеноцид, а «социогеноцид», если можно так выразиться, то есть преследование не по национальному, а по классовому признаку.
Тех, кого коснулась рука «кровавой гэбни» давно истлели в могилах.
Откуда у внуков и внучек вполне успешных стахановцев, доярок и лётчиц комплексы по поводу изломанных и зомбированных коммунистическим режимом своих предков?
Это что — форма отсроченного протеста против тоталитаризма или внезапно проснувшаяся гражданская активность?

Что интересно — чем моложе человек, тем хуже он жил при Сталине.

Если рассматривать вопрос в глобальном смысле, то мы все, конечно же, хотим, чтобы общество было гуманным и справедливым.
Чтобы мотыльки-бабочки всюду порхали, белочки в руки давались, а вареники сами прыгали в рот.

Но в эту идеалистическую картинку как-то не вплетаются наши реалии.

Прежде чем критиковать советскую эпоху, не худо бы взять говняшку действительности и поднести её к носу.
Сравнить запахи…
В Союзе пахло дымом из труб индустриальных гигантов, историческим материализмом и частью прибавочной стоимости.
В воздухе витали ароматы имперской мощи и уверенности в завтрашнем дне.

Сегодня на Украине пахнет несвежей демократией, протухшими европейскими ценностями и пережаренным национализмом с устойчивой доминантой портянок «дядьків з вилами».

На самом деле в Советском Союзе было немало хорошего и советский человек — он многого стоил. Было огромное количество достойных людей в самых разных областях жизни: в искусстве, в культуре, в литературе.
Это колоссальная эпоха была, и мазать её только черной краской, говорить о всеобщем кошмаре советского периода — большая ошибка.
Внутри тоталитарного политического строя присутствовали образцы духовности невероятной высоты, были примеры потрясающих научных и технологических прорывов.

Да, была усреднённость уровня жизни, которую идеологи либерализма называли «бедностью, разделённой на всех».

Теперь, когда украинцы сполна хлебнули этого самого либерализма, они узнали, что такое настоящая бедность, когда не на что купить нормальной еды и заплатить за операцию умирающему ребёнку. Так вот я хочу спросить: «А чем богатство у 10%, бедность у 40% и нищета у 50% лучше, чем средний уровень для всех?» И второй вопрос: «Чем рабы процентной ставки лучше рабов идеологии?»

Очень бывает смешно, когда молодой демократ начинает рассказывать мне про то, как я плохо жил в Союзе, самоуверенно артикулирует то, что ему рассказали несведущие, услышавшие от незнающих, начинает кривляться по поводу колбасы за 2,20 и водки за 4,12, бухтеть про «нищету, разделённую на всех».

А вот нищеты-то я и не припомню!

Помню, что о деньгах мы вообще не думали.
Они как-то всегда были, как и еда…
Эти молодые умники, с мозгами, напичканными либеральными мульками, не могут понять простую вещь — что такое для человека не думать о работе, деньгах и еде!
Это — Свобода!
Настоящая!
Истинная!
Которую никакое КГБ не могло отнять!

Зато сейчас — другая свобода: от работы, от качественных продуктов, от здравоохранения, вместо которого либералы предлагают платные медицинские услуги, от нормального среднего образования. Не говоря уже о профтехническом, его уничтожили на корню.
От театра, от кино, от культуры настоящей, некоммерческой также освободили.
А КГБ как был, так и остался.

Да уж, гнобила украинцев советская империя.

Так угнетала несчастную колонию, что она стала самой экономически развитой и богатой из всех 15 колоний.
Мало того, её силой заставили войти в десятку наиболее экономически развитых стран мира, занять ведущие места по производству зерна, молока, мяса, сахара, подсолнечного масла.
На индустриальных гигантах, в колхозах-миллионерах, на 192 сахарных заводах нещадно эксплуатировали украинских трудящихся.
Бедные советские украинцы в бесплатных квартирах задыхались от горячих батарей и покрывались морщинами от трёхразового питания в крымских профсоюзных здравницах.
Некоторые от непосильной еды были вынуждены вставлять себе золотые зубы и ехать в Пятигорск на воды.

В промышленном Краматорске простого слесаря-сборщика 5-го разряда доводили до того, что ему приходилось пить армянский коньяк и закусывать его чёрной икрой.

Из-за бесплатных профилакториев и практически бесплатных продуктов питания бедные люди не знали куда девать деньги.
Шахтеры Донбасса получали столько, что не могли пропить, как ни старались…
Это было сущее издевательство над туземным народом со стороны империи!
Оно привело к тому, что число украинцев по сравнению с началом колонизации (26 млн душ) к её концу увеличилось до 52 млн.

А после освобождения начало стремительно падать.

Точного количества украинских граждан не знает никто, поскольку последняя перепись населения проводилась в 2001 году.
Приводятся разные цифры: от 37 млн (электронная перепись) до менее 30 млн (по методике потребления хлеба).
Даже в лучшем варианте это минус 15 миллионов.

Статистика свидетельствует, что ко времени наступления «светлой эры капитализма» у каждого украинца накопилось на сберкнижке по 30 тысяч рублей. Страшное было время… Волосы встают дыбом, когда вспоминаешь все эти ужасы в виде гарантированного трудоустройства, отопления с 15 октября до 15 апреля, день в день, квитанций на оплату коммунальных услуг, составлявших 0,10 от пенсии. Как же радуются украинцы, вырвавшиеся из этого коммунистического ада!

Не знаю, как у других, у меня было счастливое детство.

В нем были и футбол, и «нужные книжки», и относительный материальный достаток.
Я помню Краматорск, утопающий в каштанах и акациях.
Помню утренние заводские гудки, зарево на Шлаковой горе, дымящие трубы НКМЗ, краны на стройке, звенящие трамваи, музыку в парке, весёлые, беззаботные лица моих земляков…
Да, это было прекрасное время, подготовленное предыдущей эпохой, которая может казаться чудовищной, но именно все те пятилетки, труд с тяжким надрывом — обеспечили безмятежность брежневских времен.

Мой сосед дядя Коля, предварительно хлопнув стакан «беленькой», съедал на обед целый ведерный чугун борща с мясом и закусывал его тазиком вареников.

А сейчас тот дядя Коля (если он еще живой, то уже глубокий старик) сидит на пенсионной «незалежной» диете.
Хорошо хоть не в подвале под обстрелом…
И в знаменателе Украины: минус 15 миллионов потерянных душ за 30 лет независимости, две революции, гражданская война, экономический кризис, потеря субъектности и, наконец, «живые клоуны» во власти.

70-е годы были поистине золотым веком Украины, который, верно, уже никогда не повторится — ни в экономике, ни в науке и культуре, ни в спорте, ни в этике человеческих отношений.

Никто на Украине и не слышал тогда о Крутах или Батурине, о колониальном статусе республики говорили только особо отмороженные диссиденты, да и то в узком кругу, ибо на самом деле никаких особых причин для недовольства не существовало.
Ни малейшей строптивости украинцы, в отличие от кавказских народов, периодически устраивавших массовые беспорядки, не проявляли, и даже во Львове народ послушно маршировал под червонными прапорами, крича: «Слава КПСС!»
Была причина.

Галицию-то партия к Украине присоединила.

А заодно и Закарпатье с Черновцами.
Да о чем вообще говорить, если нынешнюю Украину полностью начертали на карте большевики во главе с Лениным.
Я, много поездивший по Союзу, помню сколь разительным было отличие украинских городов от российских в то время.
Естественно, в лучшую сторону.
Приезжаешь, например, в Днепропетровск — и взору открывается благоухающая от чистоты привокзальная площадь с аккуратными трамваями, кругом — роскошные бульвары, обсаженные каштанами. Краматорск купался в зелени, Донецк весь утопал в розах, в Виннице вкусно кормили, в Черновцах хорошо играли на скрипке…

Львов вообще был роскошным западным городом: архитектура, уютные кафешки, пиво в Стрийском парке, бурлящий стадион, шахматисты на лавочке в центральном сквере.

Прибалтийские города потрясали чистотой и непривычным для советского человека почти европейским сервисом.
Даже Ужгород им уступал в этом плане.
Признаться, столица советского Закарпатья не блистала ухоженностью улиц.

Виной тому — печное отопление в исторической части, и, как следствие, дрова и следы угольной пыли в подворотнях и подъездах.
Шандор Петефи, побывавший в Унгваре, назвал его «грязной дырой».
Тем не менее толерантные ужгородцы назвали в честь венгерского поэта центральную площадь и на ней установили памятник.

Ассортимент украинских магазинов приятно удивлял.

Да что там!
Жители РСФСР чувствовали себя на Украине, словно в другом государстве.
Российские провинциальные города поражали пустыми полками магазинов, ввергали в уныние своей серостью, пылью, какой-то кондовостью.

«Ну почему все не наоборот? — спрашивали россияне.
— Ведь мы — Россия, старший брат, а живем хуже всех».

Материальные стандарты разных этнических групп особенно бросаются в глаза во время общественных потрясений.
Так вот, когда народ-богоносец страдал от коллективизации, репрессий, рвал пуп на заводах, великих стройках, этносы с крепкой общиной, не склонные разменивать свой жизненный уклад на лозунги, жили неплохо.

Стоп!

Империя — так империя, колония — так колония.
Почему в Галиции памятники советской эпохи сносят, а памятники Францу-Иосифу стоят?
При нём жестокость была не меньшей.
История Западной Украины полна ужасающими моментами.

«Гусары императрицы Марии-Терезии и прочих Габсбургов, желая поизгаляться над аборигенами, врываются в гуцульское село. Им навстречу выскакивает горец в шляпе с пером и нелепым ружьецом, приклад которого расписан как деревянная ложка. Гуцулу без лишних слов втыкают саблю в жилетку. Он падает на колени, его нижняя челюсть вздрагивает от боли и обиды. Он трагически произносит: „В живiт!“, откидывается навзничь с остекленевшими очами. Австрияки с мадьярами выламывают дверь хаты, выволакивают жинку и, разорвав на ней вышиванку, терзают белые пышные груди».
(С)

Об этих эксцессах, широко описанных в литературе, в современном Львове принципиально не вспоминают, считая сие клеветой на просвещенную Европу.

Да, бандеровцев частично перестреляли, кому-то навесили срока, кстати небольшие.
А что, Сталин должен был их варениками с вишней кормить?

Ещё более простой вопрос: в Речи Посполитой и в довоенной Польше украинцы жили лучше поляков или хуже?

Ответ: намного хуже, их там за людей не считали.
А в советской (Российской) империи украинцы жили хуже русских?
В Российской — не хуже, а в советской — однозначно лучше!
Именно империя обеспечивала им мирную жизнь, экономическое и социальное развитие, чего независимая Украина пока обеспечить не может.

Я понимаю, что, кроме условий жизни, есть ещё национальное самосознание и всё остальное, с ним связанное.

«Кровь — дело серьёзное», — сказал один справедливый демон в одном гениальном романе. Советская империя успешно решала национальные конфликты, такие как карабахский, абхазо-грузинский и многие другие.
Как только империя пала, межнациональные конфликты возобновились с новой силой. Российская, а затем советская империя — были уникальным, единственным в мире примером историко-культурного сосуществования разных народов.
Именно мирного сосуществования!
Тогда как другие империи строились на принципах подавления и грабежа.

Когда империя зашаталась, практически все облагодетельствованные ею «дикие» народы просто взяли и нагнули русских (да и украинцев), и ни один из славян не осмелился защитить свой дом, даже те, которые там прожили сотню лет. Просто взяли и сбежали от греха подальше.

А почему?

Потому что одни не испытывали ни страха, ни уважения, ни благодарности, другие — поняли, что империя их не собирается защищать.

Как бы то ни было, есть неоспоримый факт: российско-советская империя свои народы не насиловала, не грабила и культурному развитию не препятствовала.
Наоборот, всячески способствовала.

Как говорится, империя империи рознь!

Кстати, у России никогда не было колоний, а Советский Союз разрушил мировую колониальную систему.
Тогда как западноевропейская цивилизация была построена на тотальном грабеже порабощённых народов.
Почему сейчас упадок этой цивилизации?
Грабить некого!
Разве что Украину.

В 90-х немного пограбили Россию (говорят, 400 млрд выкачали), но потом пришла новая власть и сказала: «Всё, хватит! Пошли на хрен с пляжа!» Европейцы и америкейцы обиделись.

Потому и бесятся, тыкают в Россию кривым пальцем — ах, она такая-сякая, не позволяет себя съесть.


Владимир Маски
https://eadaily.com/ru/news/20 ... -rozn

«Я не буду защищать США с оружием в руках»
2 май 2021

Химик-кристаллограф, профессор Сколтеха и РАН Артём Оганов рассказал, как принял решение вернуться в Россию, проработав более 15 лет на Западе.

Оганов признался, что это произошло после осознания того, что заниматься передовой наукой можно и у себя на родине.

Антон Красовский;
— Да, а что вернулись? Зачем? Я читал ваши интервью, где вы говорили: «Вот я достиг какого-то потолка». А что, здесь вы не достигли потолка?

Артём Оганов;
— Ещё нет. Ещё есть куда расти. Знаете, я почему улыбнулся и засмеялся.
Всегда спрашивают, почему вернулся сюда, почему приехал в Россию.
Но никто не спрашивает…

— Но никто не спрашивает, почему уехал туда? Почему? Спрашивали у вас. И вы тоже отвечали, что вот в 1997-м вам казалось, что вся наука уничтожена, надежд никаких нет, и вы уехали. На самом деле ответ на первый вопрос и на второй всегда один. Я поэтому и пытаюсь его переформулировать. Вот какого потолка вы достигли там, которого здесь ещё не достигли? И почему эта разница показалась вам существенной?

— Причин было несколько.
Всё сводится к одной причине.
Я достаточно быстро после своего отъезда из России для себя сформулировал принцип.
Вы знаете, когда я уехал, в течение где-то пары лет я сформулировал для себя принцип.
Вот когда туман рассеялся.
Принцип такой: если при прочих равных выбор жить у себя дома и не у себя дома (вот я могу здесь заниматься передовой наукой и здесь, я могу и здесь иметь нормальный уровень жизни, и здесь), так вот выбирать нужно всегда свой дом.
Почему?

Потому что только у себя в стране ты являешься гражданином первого сорта, наделённым всеми правами, и только у себя в стране ты не будешь испытывать культурного трения никогда и нигде, потому что эту культуру ты знаешь вдоль и поперёк.

— Вы честно себя считали в Америке человеком второго сорта?

— Я себя всегда ощущаю человеком первого сорта, но я понимал, что для этой системы я не являюсь человеком первого сорта.
У меня была грин-карта американская, которую я сдал, когда вернулся в Россию.
У меня не было гражданства.
И дело даже не в том, что ты не можешь голосовать, хотя это уже своеобразная…

— Хотели — получили бы гражданство наверняка.

— Хотел бы — получил бы.
Получая гражданство, должен был бы сказать, что в случае войны я с оружием в руках буду защищать Соединённые Штаты Америки.
Я не люблю врать.
Я не буду защищать Соединённые Штаты Америки с оружием в руках.

— А Россию будете защищать?

— Буду.
Правда, от моего оружия толку мало, потому что я плохо стреляю, но всеми доступными способами буду защищать.

— А почему вот Россию будете защищать с оружием в руках, а Америку бы не стали?

— Потому что это мой дом.
Страна, где я сформировался.
Смотрите, здесь была первая любовь, здесь первый лучик солнца, здесь дорогие мне места.
Вот на этом углу было первое свидание…

— В Америке небось тоже была какая-нибудь любовь, лучик солнца и какие-нибудь успехи.

— Это не то.
Память эмоциональная притупляется с возрастом.
Вы же знаете, что друзья детства — это особенное.
Такого уже никогда в жизни не будет.

— Не знаю.

— Первая любовь — особенная.
Такого уже никогда не будет.
21-я любовь с первой не сравнится.

— Не знаю, у меня всё наоборот.

— Понимаете, вот корни.
Корни — вот тут.
Знаете, есть такая чудесная греческая легенда про то, как Геракл боролся с Антеем.
Антей был сыном Геи, богини Земли, и она ему давала силу.
Геракл был силён не только мышцами, он ещё был силен умом.
Он понимал, что, пока Антей стоит ногами на земле, откуда он произошёл — от Геи, богини Земли, — ему не победить.
Так он его поднял на воздух, и там он стал беспомощен.
И Геракл легко его в бараний рог скрутил.

— То есть вы чувствовали себя поднятым на воздух Гераклом в Соединённых Штатах?

— В своём роде да.
Я был счастлив на Западе.
И я Западу очень благодарен.
Но я чувствовал себя как человек, который находится в гостях.
Его там радушно принимают, но у гостей своя комнатка, а дом хозяину принадлежит.
И это правильно.
Вообще-то говоря, это правильно.

— Когда вы поняли, что делать науку в России можно так же успешно, как и в Америке? Как это случилось? В какой момент?

— Я понял где-то в районе 2004 года.
Уехал я из в России в 1998-м.
В районе 2004 года я понял, что в России наука начинает подниматься.

— Что произошло? Как вы это поняли?

— Я это понял по косвенным признакам.
Заявления правительства всегда были, что мы будем поднимать науку.
Они были в 1990-х годах и ни к чему не приводили.
Но в районе 2004 года я понял, что начинают наши печатать научные книжки нормальные, научно-популярные журналы появились.
Всё то, что гибло в 1990-е, добили или почти добили, вдруг начало подниматься.
Появился бешеный интерес к науке, к популяризации науки.
Меня стали приглашать прочитать лекции.

— Здесь, в России?

— Здесь, в России.
И знаете, за те 16 лет, что я жил на Западе, не было ни одного года, чтобы я не приезжал в Россию.
Я приезжал минимум два раза, а к концу, где-то к 2012 году, я посчитал и ужаснулся.
Я приехал восемь раз в Россию за год.
Восемь раз.
И как правило, по делам: прочитать лекцию тут, прочитать лекцию там, быть оппонентом на диссертации здесь, там.
Я понял, что проще переехать сюда, чем восемь раз сюда мотаться.

— Как происходило бюджетирование вашего переезда? То есть вы это же не сразу взяли и решили: «Ой, я что-то так засиделся в Америке, поеду я в Россию». Вам же предложили здесь работу, да? Это как произошло?

— Вы знаете, человек, который является профессионалом, переезжать в другую страну, включая свой собственный дом, по идеологическим причинам редко когда будет.
Я люблю Россию, можете назвать меня патриотом.

— Но можем и не называть.

— Какая разница, как называть.
Главное — как человек живёт.
Неважно, как вы его называете.
Но переехал я в Россию не поэтому, а потому что как профессионал я увидел, что здесь у меня есть возможности для самореализации.
И учитывая, что это мой дом, отказаться я не мог.

— Что это были за возможности самореализации? Вам позвонили из Сколтеха или откуда?

— Начиналось по-другому.
Начиналось с того, что я подал заявку на мегагрант.
Есть такая программа мегагрантов для в основном иностранных учёных, хотя и для российских тоже, которые хотят создать новую лабораторию.
Мне предложили: «Вот подай заявку на этот самый мегагрант и создай лабораторию».
Я подал заявку.

Первую заявку, кстати говоря, отфутболили.
Мы подавали на мегагрант с петербургским университетом, и эта заявка не прошла.
Но это для меня тоже было интересным уроком.
Я прочитал отзывы рецензентов, отзывы были очень положительные, но они нашли несколько слабых мест в нашем проекте.
Отзывы были настолько профессионально сделаны, что я стоя рукоплескал людям, которые убили мой проект.
Такое случалось в моей жизни несколько раз.
Почему это важно?
Потому что я понял, что в России появилась объективная и, кстати, международная экспертиза.
То, чего раньше не было.
Раньше ведь решалось всё звонком: «Алло, это академик такой-то такой-то, убейте этот проект, поддержите тот».
Всё, прошли времена.
Теперь дядя Вася по телефону не решает.

— Ну не дядя Вася, а академик какой-то всё-таки.

— Это может быть и не академик. Это может быть чиновник.

— Если президент академии наук позвонит и скажет, такого не произойдёт, что ли?

— Это гипотетическая ситуация.
Такого рода ситуации на моей памяти не происходили.
Может быть, произойдёт, а может, и не произойдёт.
Но времена явно поменялись.
Раньше чиновник, бизнесмен или академик мог как-то влиять.
Сейчас экспертиза, причём очень высокого уровня международная экспертиза, мне есть с чем сравнить.
Я жил на Западе, видел, как там это происходит.

Подал заявку на мегагрант.
В общем, получил, с третьего, правда, раза.
Второй раз не получил даже без объяснений.
Третий раз я уже не хотел подавать.
Думаю, ладно, варитесь в своём соку сами.
Но меня упросили подать от физтеха.
Я подал заявку, мы победили, и я остался создавать здесь лабораторию.
Я ещё не знал, что такое Россия…

— В Москве или в Долгопрудном?

— В Долгопрудном.
Для меня это был интересный эксперимент, потому что страна за то время, что я отсутствовал, очень сильно изменилась.
Я не знал, смогу ли я принять эту страну новую.
Не знал, сможет ли меня эта страна принять.

— А что такого в ней произошло, что у вас вдруг всё…

— Система поменялась, люди поменялись, я поменялся.

— Вы уезжали в 1998 году. Вот чем таким уж она поменялась к 2014 году?

— Очень много чем. Это изменения внешние даже.

— Чем?

— Например, в 1998 году, а также в 1999-м и в 2000-м и вплоть до 2001 года, наверное, меня постоянно останавливали на улице милиционеры, хамили, просили показать паспорт, называли понаехавшим, хотя вообще-то я вырос в Москве.
Я по-русски говорю лучше, чем они в большинстве своём.
Это было очень унизительным.
Например, в метро были парнишки, которые нюхали клей.

— Ну ладно?

— Массово нюхали клей.
Я многих из них знал.
Эти знакомства были мимолётными, потому что через несколько месяцев я узнавал, что этот парнишка уже умер.
Нюхали клей, вот они ходили в каких-то таких длиннорукавных штуках таких (как их называют? Поло, что ли) и нюхали клей.

— Сейчас просто клей не в моде, да.

— Клей не в моде. Видел бомжей, замерзавших на улице.

— А сейчас нет?

— Нет.
Вот я уже седьмой год живу в России и что-то ни одного бомжа, замерзающего зимой, не видел. Видел напёрсточников, которые на моих глазах «раздевали» бабушку.
Она проиграла им все деньги на улице, она проиграла им уже кошелёк, уже тулуп свой проиграла — а это было зимой.
Я ей сказал: «Бабуля, идите отсюда. Вас до трусов здесь разденут».
И меня попытались избить вот такие вот квадратные дяденьки.

Это всё было в 1990-е.
Сейчас ничего подобного не вижу.
Я последний раз даже не помню, когда видел пьяного.
Но справедливости ради я пьяного видел несколько дней назад одного где-то.
В Петербурге, по-моему.
Но я вижу пьяных где-то раз в год.
В 1990-е я видел пьяных на четвереньках вокруг моего дома каждый день.
Это всё очень сильно изменилось, причём изменилось многократно.
Я помню нулевые годы, когда страна была очень богатая, залита деньгами, в основном нефтяными. Были всякие менеджеры непонятно чего, которые длинноногие такие, в мини-юбках дамы, все такие с макияжем…

— Гламурная Москва была.

— Гламурные такие.
Квалификации никакой, но зато красота неимоверная.
Эта волна тоже прошла.
На смену малиновым пиджакам 1990-х пришли вот эти гламурные тётеньки.
Тётеньки тоже куда-то делись.
А сейчас я вижу: люди работают.
Просто работают, просто живут, как и надо.
Но вот в 2013 году, когда я получил свой мегагрант, я не был уверен, что я здесь приживусь.
Я помню, когда в 2006 году я стал адъюнкт-профессором МГУ и у меня была возможность читать лекции каждый раз.

— Адъюнкт-профессор — это доцент?

— Нет.
Это не доцент.
Это просто человек, который, не работая на данном месте, имеет право там чтения лекций на уровне профессора.
Вот так я бы объяснил.
Эта должность в МГУ недавно была восстановлена, и я был одним из первых адъюнкт-профессоров с 2006 года.
Я читал лекции.
Вы знаете, мне это очень скоро наскучило, потому что тогда…

— На физфаке?

— Нет.
На геологическом факультете.
Мне это быстро наскучило, потому что тогда, в 2006 году, я видел аудиторию, состоящую из стеклянных глаз студентов, которым вообще ничего не нужно было.
И я подумал в 2013 году: если я опять увижу таких студентов, в России мне будет не очень неинтересно работать.

— И вот вы приезжаете — а совершенно другие глаза.

— И совершенно другие глаза.

— Может, у вас было какое-то другое отношение? Я вот не верю в стеклянные глаза на геологическом факультете Московского государственного университета имени Ломоносова.

— Я не сильно изменился.

— Это не юрфак, это не блатные.

— Тогда самые умные люди шли заниматься юриспруденцией или нефтью.
А в университеты шли те, кто хотел от армии откосить.
Вот оттуда стеклянные глаза и получаются.
А сейчас ребята идут, которые хотят заниматься наукой.
По крайней мере флагманские университеты типа МГУ, физфака.
Там ребята мотивированны и очень талантливы.
Я стал набирать группу из студентов, которые бы работали в моей лаборатории.
Набрал.
И мне с ними стало очень интересно работать.

— Эмгэушников или физтех?

— Физтех. И я понял, что мне здесь интереснее, чем в Америке, в моей лаборатории.

— А почему? Здесь другие люди? Вам проще было с ними на одном языке разговаривать? У вас какой-то бэкграунд общий? Вот что?

— И это тоже. Во-первых, очень талантливые.
Очень много талантливых.

— А там нет? Там бездарные идиоты, да?

— Нет.
Там тоже талантливые.
Но понимаете, в Америке моя лаборатория состояла главным образом из китайцев.
Я штучно по всему миру собирал талантливых людей.
В основном китайцев.

— Почему?

— Был очень хороший украинец. Был иранец хороший.

— Вы просто каких-то гастарбайтеров искали, что ли, дешёвых?

— Нет.
Они одинаково стоят.
Вы не можете снизить зарплату сотруднику.
Они стоят столько же, сколько американцы.

— А почему вы тогда набирали китайцев, украинцев и…

— Я никогда не выбирал по этническому признаку, я выбирал всегда по признаку таланта.

— То есть талантливыми оказывались китайцы?

— Да.
Потому что талантливые американцы идут, скажем, в Гарвард и в MIT.
Университет, в котором я работал, в Стоуни-Брукском университете, очень высоко котируется, но он всё же ниже Гарварда и MIT.

— То есть талантливые американцы либо богатые, либо получают гранты, правильно я понимаю? Просто чтобы люди понимали, MIT и Гарвард — это частные университеты, и там дико дорого всё стоит.

— Да.
Вы правы.
Но на самом деле получить стипендию в университете типа Гарварда и MIT белому студенту или студентке практически нереально.
Просто забудьте про это.
Это вы должны платить порядка $60—70 тыс. в год только за право учиться там.

— Ну да. Соответственно, либо берёшь кредит, либо ты из богатой семьи.

— Да-да. Именно так.

— Белому — вы имеете в виду, что какой-нибудь чёрный получает?

— Чёрному в университете есть шанс.

— И ещё в спортивной команде играет.

— В спортивные команды тоже есть шанс получить стипендию.
А вот обычному человеку…

— А китайцы при этом всё-таки платят деньги, да?

— Китайцы платят деньги.

— Причём наликом, прямо пачками заносят. Но почему же они талантливее, чем белые? Они идут в более дешёвые университеты, как у вас, да?

— Они не талантливее, чем белые.
Все люди одинаково талантливые.
Но у моего университета американского, Стоуни-Брукского, была одна фишечка.

— Где он находится, кстати?

— На Лонг-Айленде.

— То есть это Нью-Йорк, да?

— Штат Нью-Йорк, да. Чудесные места.
Миллионерские.

Продолжение следует.

— Это в сторону Монтока какого-нибудь?

— На полпути к Монтоку. Это северное побережье Лонг-Айленда.

— А, то есть это туда. Не южное.

— Ближе к так называемому Золотому берегу.

— Я понял.

— И там большую часть своей карьеры провёл Франк Янг.
Или Янг Чжэньнин, как его китайское имя.
Нобелевский лауреат, один из величайших учёных XX века, культовая фигура для китайцев.
Поэтому в этот университет самые лучшие китайцы с радостью идут.
И, кстати, корейцев много очень талантливых, потому что какой-то премьер-министр Кореи тоже там отучился, и вот там большой поток талантливой корейской молодёжи.
Ну и вообще в Америку с радостью люди едут в любой университет из любой части света, поэтому привлечь талантливых людей в Стоуни-Брук не было проблем.

— Вот я и говорю. А здесь? Вот вы когда приехали, столкнулись с нашими физтеховцами в городе-герое Долгопрудном. Это кто по большей части?

— Это в основном русские ребята.
Есть украинцы.
В моей лаборатории есть много иностранцев.
Есть итальянцы, иранцы, китайцы.

— Здесь, у нас?

— Да-да-да.
Вот у меня двое итальянцев работают.
С одним мы только что опубликовали крутую статью.
Оба говорят по-русски, как мы с вами.
Выучили. Иранцы говорят по-русски.
А вот китайцы не хотят учить.

— Китайцам тяжело. Всё-таки у них другая фонетика.

— Да. Китайцы английского придерживаются и русского языка боятся.

— И ребята наши, относительно их квалификации, вот если сравнивать квалификацию русских, наших физтеховцев, и тех, что вы видели там у себя в Нью-Йорке, насколько это сравнимые величины? В чём мы сильнее? В чём мы слабее?

— У нас лучше образовательная система.

— Средняя? Общее образование?

— Среднее образование, я думаю, хотя мне трудно сравнивать.
Для меня это было очень давно, и я не знаю, какое среднее образование в Китае, честно говоря.
Но вот высшее образование — выпускник китайского вуза, даже самого лучшего, и выпускник, скажем, физтеха — я бы всё же выпускника физтеха поставил выше, хотя, видимо, скоро это будет уже не так.
Китай очень быстро прогрессирует.
У наших студентов есть часто проблемы с мотивацией.
Вот китайцы очень нацелены на работу, очень нацелены на результат, и они готовы работать практически круглосуточно.
Даже не очень способный китаец способен добиваться многого своим трудолюбием.
Наши часто: «А пойду-ка я в футбол поиграю, пойду-ка в караоке попою. А вообще, мне неинтересно».
Вот такого рода вещи можно встретить. Но у меня есть принцип. В свою лабораторию я беру только тех людей, которые могут работать с полной отдачей и имеют такие, знаете, задатки самостоятельного учёного, капитана корабля, потому что моя цель как тренера, как педагога — воспитать людей, которые, отучившись у меня, станут моими прямыми конкурентами.

— Зачем?

— Чтобы мир стал лучше.
Потому что я… знаете, у меня есть такой стиль.
Я люблю оглядываться назад, но не как жена Лота, чтобы превратиться в соляной столп, а чтобы посмотреть, сколько мне удалось сделать, и сказать: «Правильной дорогой идёте, товарищ».
Я люблю возвращаться на те места, с которыми была связана моя юность или моё прошлое какое-то, встречаться с теми людьми, с которыми моя жизнь когда-то была связана, или просто оглядываться назад и смотреть: это вот я создал, без меня вот этого бы не было.
У меня есть такой принцип самооценки, я представляю себе, что встречаюсь с самим собой пятилетним, тем мальчиком, который мечтал стать великим учёным, хорошим человеком, счастливым семьянином и так далее.
И могу ли я посмотреть ему в глаза, и за что мне будет стыдно, когда я буду глядеть ему в глаза, и что он скажет обо мне нынешнем?
Вот это для меня самый важный критерий самооценки.

— И что о вас скажут нынешнем?

— А я вам не скажу.

— Что это?

— Это секретная информация, потому что у меня есть специальная папочка, в которой есть специальная страничка, в которой написано, что я не знаю.

— То есть вы выписываете?

— Да. Что я не знаю, но должен знать, что я не умею, но должен уметь и в какую сторону развиваться.

— И что вы не умеете, но должны?

— Эту страничку я никому не показываю.

— Да? Сами для себя?

— Сам для себя.

— Сколько у вас в лаборатории работает людей?

— Около 20.
Число постоянно меняется, потому что приходят новые, защищаются прежние.
Ну около 20 колеблется.

— Чем она занимается?

— Созданием новых методов, предсказанием новых материалов новых химических веществ и, собственно, предсказанием вот этих самых новых вещественных материалов.

— Что такое предсказание новых химических веществ?

— Приведу пример.
Если вы спросите любого школьника, что такое хлорид натрия, каждый скажет: «NaCl».

— То есть соль?

— Соль.
И ничего другого химия не предусматривает.
Ничего другого классическая химия не предусматривает.
А, например, при высоком давлении я предсказал, и экспериментаторы США подтвердили, что существуют такие вещи, как Na3Cl. NaCl3, NaCl7 и так далее.

— Это что?

— Это вещества с совершенно другими свойствами, которые идут вразрез…

— С какими?

— Например, они проводят электричество.

— А соль не проводит?

— Соль не проводит.
Такого рода вещества несколько лет назад оказались рекордными сверхпроводниками.
Вот люди давно гонялись за комнатной сверхпроводимостью, но не получалось.

— Что такое комнатная сверхпроводимость?

— Вот смотрите. В 1911 году было открыто, что некоторые вещества при глубоком охлаждении до температур -270 с чем-то там…

— 273.

— Да.
До -269 охладите ртуть — и она вдруг начнёт проводить электричество без сопротивления и начнёт очень сильно выталкивать магнитное поле.
Этот эффект применяется очень-очень много где.
Сверхпроводимость применяется, например, в магнитно-резонансной томографии, в коллайдерах, в сверхскоростных поездах и так далее.
Но вот беда — нужно охлаждать очень-очень сильно.
И люди мечтали о таких веществах, которые не потребуют охлаждения.
Куча Нобелевских премий была дана за теорию сверхпроводимости, за открытие новых сверхпроводников и так далее, новых эффектов, которые с ними связаны.
И вот прорыв. В 2020 году комнатная сверхпроводимость была найдена.

— То есть без охлаждения?

— Без охлаждения.

— При комнатной температуре?

— При комнатной температуре. Но это потребовало очень высокого давления.
И это было достигнуто как раз…

— А свойства вещества сохраняются после того, как это давление…

— В этом веществе — нет.
В других могут сохраняться.

— То есть давление надо поддерживать, да? То есть либо ты температуру поддерживаешь, либо давление?

— Увы. Это вещество просто разваливается, если давление снять.
Но вот такого рода вещества, аномальные, которые идут вразрез с классической химией, оказались рекордными сверхпроводниками…
Этих веществ не должно было бы быть, если бы они подчинялись школьному учебнику химии.

— А вот эти молекулы разных веществ сами образуются или вы их присоединяете каким-то искусственным образом?

— Сами, сами.

— Под давлением, да? То есть этот трёхвалентный хлор или что там, трёхвалентный натрий…

— Они по-прежнему одновалентные.
Там на другом завязано.
Но понимаете, какая шутка?
Вот эти вещества были сначала предсказаны, а потом получены.
Вот что такое предсказание новых веществ, новых материалов.
И можно задаться вопросом: вещество мантии или ядра Земли или других планет…

Продолжение следует.

— Вот я как раз хотел спросить.

— А вот там что?
Там будут такие вещества или нет?
Мы действительно понимаем, из чего состоит наша Земля, или, может, она состоит из чего-то неожиданного?
Люди активно этим занимаются, кое-что интересное выясняют.

— Например? То есть состоит не из железа наше ядро?

— Да нет.
Из железа.
В первом приближении всё то, что мы думали, похоже, что выдерживается для Земли, но не для других планет.
Там уже начинается другая история.
А вот для Земли в первом приближении выдерживается.
Но возникают другие соединения.
Они не такие распространённые, но могут играть важную роль.
Например, FeO2, необычный оксид железа.
Такого оксида в классической химии нет.
А под давлением — есть.
И была гипотеза, как жаль, что она оказалась неправильной, но была гипотеза, что это вещество является аккумулятором кислорода, и, когда тектонические процессы поднимают глубинные слои к поверхности Земли…

— Кислород выходит.

— Кислород выходит.

— А на самом деле — нет.

— А на самом деле — нет.
И вот этим объяснялась так называемая великая кислородная революция, которая произошла два с лишним миллиарда лет назад.
Ведь атмосфера ранней Земли не имела никакого кислорода.
И первая жизнь к кислороду никакого не имела отношения.
Кислород для неё был токсичен.
Если бы кислород появился тогда, всё бы погибло.

— А в чём она жила? В метане, да?

— Метановая атмосфера.
И когда появился кислород в атмосфере, произошло глобальное вымирание. Только некоторые виды смогли сохраниться.
И вот этот гигантский стресс, который испытали все формы жизни с появлением кислорода в атмосфере, привёл, видимо, к возникновению многоклеточной жизни.
То есть не микроба уже, а более сложного организма.

— Но выяснилось, что всё это не так. Ничего там нет.

— Видимо, не так.
Но знаете, красивые истории имеют свойство воскресать в несколько другом ракурсе.
Поэтому посмотрим.

— Что вы ещё предсказываете? Вот вся ваша наука — это кристаллография, да? Вот что такое на самом деле кристаллография? Звучит это, как будто вы кристаллики рисуете. Но это же не так?

— Это не так.
Кристаллография претерпела очень глубокую эволюцию.
Когда-то кристаллографией увлекался Гёте.
И Гёте на своей научно-популярной лекции сказал, что кристаллография нигде по-настоящему не полезна.
Это игрушка и ловушка для умов.
Люди к ней прилипают, потому что у неё столько разнообразных деталей, и тратят свой интеллект впустую.
Примерно так вот говорил Гёте пару сотен лет назад.
Но с тех пор кристаллография очень сильно изменилась.
Если вы посмотрите, десятки Нобелевских премий были даны за кристаллографические исследования.

— Например?

— Например, первое определение кристаллических структур.
Например, определение структуры молекулы ДНК кристаллографическими методами. Кристаллографы это сделали.
Например, определение структуры белков.
Например, определение структуры витамина В12.
За это тоже дали Нобелевскую премию.
Всякие гормоны, лекарства.

— И это всё кристаллография?

— Всё — кристаллография.

— Почему?

— Потому что это наука о строении вещества и о том, как строение вещества обусловливает свойства и функции веществ: неорганических, органических, а также биоорганических.
Вот мы понимаем те процессы, которые происходят в нашем организме, во многом благодаря этой науке.
Мы понимаем, как работают материалы.
Почему алмаз твёрдый, графит — мягкий.
Почему то вещество является металлом…

— Почему алмаз твёрдый, а графит мягкий, я ещё понимаю, к чему тут кристаллография. А какое отношение вы имеете к структуре ДНК, я так и не понял.

— Структура ДНК была расшифрована методом рентгеновской дифракции, рентген-структурный анализ, тот самый метод, который кристаллографы разработали для расшифровки кристаллических структур.
И благодаря применению этого метода была понята структура ДНК, что это двойная спираль.
И поняв структуру ДНК, люди поняли, как передаётся наследственная информация, как эти две спирали распутываются, реплицируются и так далее и тому подобное.

— Что в вашей лаборатории реально происходит? Как выглядит работа кристаллографа сейчас?

— Моя лаборатория довольно сильно отличается от традиционной кристаллографической лаборатории, потому что мы теоретики, хотя в последнее время добавилась и экспериментальная тематика, связанная именно с комнатной сверхпроводимостью.
Моя лаборатория — это помещение, где сидят люди.
Я тоже.
Мой кабинет, столы моих сотрудников.
У нас компьютеры, подсоединённые по интернету к суперкомпьютеру.
У нас есть собственный суперкомпьютер, принадлежащий лаборатории в «Сколкове».

— Это уже всё мы сейчас говорим про Сколтех, да?

— Сколтех.

— Это уже не физтех?

— Это уже не физтех.
На физтехе я создал лабораторию.
Потом мне предложили профессуру «Сколкова», возвращаясь к той теме.
Я переехал туда, в «Сколково», и какое-то время руководил лабораториями и в «Сколкове», и на физтехе.
А потом подросли мои ученики, и я физтеховскую лабораторию отдал своему талантливому молодому ученику Ивану Круглову, который оказался идеальным заведующим лабораторией.
Теперь эта лаборатория существует параллельно.
Можно сказать, я воспитал себе конкурента.
И этому очень рад.
И вот это очень сильная, хорошая лаборатория.
А я базируюсь теперь в «Сколково».
Но у меня появились, кстати, новые дополнительные проекты.
Например, сейчас я стал ещё профессором МИСиСа, и в МИСиСе мы собираемся тоже интересные вещи делать.
Но не говори гоп, пока не перепрыгнешь, поэтому пока тут я поставлю многоточие и вернусь к лаборатории.
Вот у нас есть собственный суперкомпьютер.
Мы по интернету с ним связываемся, ставим там расчёты.
Анализируем эти расчёты.

— Наверное, не по интернету, а просто по внутренней сети.

— По интернету.
Я могу отсюда подсоединиться к нашему суперкомпьютеру, чтобы там проводить расчёты.

— И что будет?

— Могу проверить, как идёт мой расчёт. Могу поставить новый расчёт.
Могу скачать данные.

— В телефоне?

— В телефоне — нет. В компьютере.

— Жалко. А почему в телефоне не можете?

— Экран маленький. Буквы маленькие.

— Не видите, что ли? Я вам очки дам.

— Я пока ещё держусь без очков.

— Что вы там делаете? Значит, вы сидите за компьютерами и растите кристаллики ещё параллельно под давлением?

— На компьютере растим кристаллики.

— Вы говорите, у вас появилась в вашей лаборатории ещё и экспериментальная база.

—Вот двое моих сотрудников сейчас делают эксперименты, собирают ячейки, загружают в них вот эти вот вещества, потом с этими ячейками едут на синхротрон, делают измерения: какие-то там, какие-то — в лаборатории.

— Синхротрон у нас по-прежнему находится в Троицке или где?

— Синхротрон у нас находится в Гренобле и в Чикаго.

— Понятно. То есть у нас нет своего, да?

— И в Японии. У нас есть.

— У нас только синхрофазотроны.

— У нас есть синхротроны.
Есть какой-то синхротрон в Новосибирске, есть какой-то синхротрон в Курчатовском институте, но для наших экспериментов годятся синхротроны больше всего те, которые я назвал.

— Потому что небольшие и модные, да? Почему?

— Размер пучка, интенсивность пучка рентгеновских лучей.
Там лучше подходят под наши эксперименты.

— То есть всё-таки не до конца ещё российская наука соответствует мировому уровню?

— Почему?
Если бы вы жили, например, в Испании или в Германии, вы тоже посылали бы образцы в тот же самый Гренобль, или в тот же самый Чикаго, или в Японию.

— Барак Обама говорил, что российская экономика сравнима с экономикой Испании.

— Нет, погодите. Я ещё Германию упомянул.
И Великобританию.

— Но вы же в Гренобль посылаете.

— В Гренобль.
Но понимаете, только три страны могут проводить такие эксперименты на своей территории, а все остальные в этих странах делают эксперименты как бы на чужой территории.
Это нормально.
Это международные центры.
Скажем, в Гренобле — европейские, панъевропейский центр синхротронных исследований. И это совершенно нормально.

Вы не можете, нет, ну можно постараться, если обеспечить всем циклом инфраструктуры, но это довольно дорого.
И всё-таки мировая наука работает не так.
Всё-таки международное научное сотрудничество очень важно.
Между прочим, к нам в Россию, в Дубну, на источник нейтронов приезжают тоже со всего мира. Когда я жил в Англии, мои коллеги по факультету говорили, что в Дубне вообще находится лучший в мире источник нейтронных…

— Что такое источник нейтронов?

— Реактор.
Реактор, который генерирует нейтроны, и с помощью нейтронов тоже можно изучать кристаллические структуры.

— То есть имеется в виду, что наука такая дорогая, что одно государство не может себе позволить обеспечить полный цикл, правильно я понимаю? Или как?

— Американцы пытаются.
Китайцы пытаются.
Это, конечно, тяжело.
Те же самые американцы, когда им надо, спокойно едут в Гренобль или в Токио.
По большому счёту, изолировать науку какой-либо страны невозможно, оставив её при этом полноценной.

Продолжение следует.

— Санкции влияют на такую изоляцию?

— Влияют.

— Вот сейчас.

— Влияют.

— То есть на вашу конкретно работу?

— На мою не влияют.
Вернее, влияют очень слабо.
Вот российским учёным сейчас, например, нельзя посещать национальные лаборатории США.

— Потому что они работают на оборонку? Или почему?

— Нет. Вообще никаким российским учёным туда нельзя ездить.

— Нет, я имею в виду вот сами лаборатории эти.

— Возможно.
Я не знаю мотивации, честно скажу, не знаю.
Я знаю, что были исключения из этого правила.
Скажем, один мой студент совершенно спокойно поехал в Лос-Аламос, одна из самых злых оборонных лабораторий США, но тем не менее он спокойно стажировался.
Но вообще, в норме вход российским учёным туда закрыт.

— Это вот санкции?

— Это санкции, да. Можно сказать, санкции. С 2013 года.

— То есть ещё до Крыма?

— Я вот не знаю. Может быть, во время Крыма. Когда он у нас был? В 2013-м?

— В 2014-м.

— Может быть, с 2014-го.
Я могу путать.
Может быть, с 2014-го. По-моему, это связано было.

— Насколько это существенно ударило по российской науке?

— Мне трудно сказать, но я думаю, что несущественно.
Во всяком случае, по моей науке это не ударило никак.
Понимаете, какая штука?
Мы ведь на этих синхротронных центрах…

Например, синхротронный центр Чикаго привязан к Национальной лаборатории.
Он там находится.
Мы всё равно ничего не могли бы там делать без помощи местных учёных.
Мы им просто передаём образцы, они там измеряют без нас.

— А что такое вот система национальных лабораторий в США?

— Некое подобие академии наук.

— То есть это государственные исследовательские центры, да?

— Государственные исследовательские центры типа больших-больших НИИ, которые принадлежат департаменту энергетики США.

— Они все энергетические или у них так просто министерство науки называется?

— Я думаю, они все энергетические в той или иной степени.
Но под энергетикой подразумеваются не только мирные, но в том числе и такие военные разработки, бомбы и так далее.

— Какую международную деятельность ведёт Сколтех вообще, в целом? И насколько Сколтех, как новый университет, влиятелен в мировом научном процессе?

— Сколтех — это новый университет.
Он был создан всего десять лет назад.
И цель его, официально заявляемая, была прорубить окно в Европу, интернационализировать российскую науку в том смысле, что пригласить сюда работать, в российскую науку, иностранцев, сделать обучение на английском языке, попробовать на российской почве культивировать западную систему, ну во всяком случае, всё лучшее, что в ней есть, в системе западных университетов вот это привнести сюда.

От себя добавлю: это официально никто не говорит, но мне кажется или, может быть, мне хотелось бы так думать, что есть ещё одна цель создания Сколтеха — быть своего рода красной тряпкой, которая бы стимулировала российские университеты и институты развиваться, реформироваться, улучшаться, чтобы конкурировать со Сколтехом, и я вижу, что это происходит.
Сколтех финансируется по западным меркам, устроен он по западным меркам.
У нас около трети профессоров — иностранцы, не говорящие по-русски вообще.
Ещё где-то треть или около того — возвращенцы вроде меня.
Много студентов-иностранцев, прекрасно оснащённые лаборатории.
Казалось бы, нам должны завидовать, и с такой реакцией я часто сталкиваюсь.
Говорят: «Вот у вас «Сколково»…» Кто-то говорит иначе: «Вы отнимаете наш хлеб» — и так далее, хотя, если взять бюджет «Сколкова» и размазать его по всем институтам, каждому будет примерно полторы копейки.

— А какой бюджет «Сколкова»?

— Что-то около 6 млрд рублей в год.

— Недорого для международного института.

— Абсолютно.

— $70 млн.

— Да. Это действует ещё как раздражитель.
Знаете, такая любопытная ситуация произошла.
Ещё три года назад мы в Сколтехе могли привлечь к себе на работу любого практически молодого талантливого учёного, да и немолодого тоже.
Наши зарплаты были намного выше.
Сейчас это уже не работает, потому что институты и академии наук подняли ставки, вернее, не ставки, а надбавки, там хитрая система.

— Ну не важно. Деньги.

— Если человек хорошо работает, то ему дают столько надбавок, что его зарплата будет не ниже, чем у нас.

— А это какая зарплата? Вот сколько зарабатывает, условно говоря, младший научный сотрудник?

— Младший научный сотрудник и просто научный сотрудник — примерно 140 тыс. рублей в месяц. Так вот такие зарплаты хорошо работающий сотрудник любого хорошего института академии наук спокойно получает.

— Это же всё равно несравнимые зарплаты с западными.

— Надо развиваться дальше. Понимаете, надо было их поднять хотя бы до этого уровня.
Будем дальше поднимать.

— Что же тогда мотивирует людей работать у вас, а не уезжать на Запад?

— Я думаю, им интересно.

— А там — неинтересно?

— Это у них надо спросить.
Но моя лаборатория работает на самом-самом переднем крае науки.
И условия жизни, и условия работы у нас очень хорошие, у нас свой суперкомпьютер, и реально очень мощный.
Зарплаты — ну…

— Вы так говорите, как будто вы такие советские возвращенцы из Америки, а я корреспондент CNN. И вам как будто написали методичку: «Вы знаете, у нас условия очень хорошие. Мы живём в пятикомнатных квартирах, стрижём газон».

— Вы знаете, я по методичкам ничего никогда не говорю.
Я говорю от души.

— Мне кажется, вы их сами пишете просто.

— Ещё нет. Понимаете, 140 тыс. рублей в месяц, если говорить об этом, в Москве или вообще в России обеспечат вам качество жизни не хуже, чем на Западе.
Интересный проект, интересная работа.

— Когда вы говорите, что вы на переднем крае науки, это что означает? Что это такое? То есть ваша лаборатория реально является, можно сказать, конкурентом какой-нибудь лаборатории в MIT?

— Да запросто.
Это ещё кто чьим конкурентом является.
Я не знаю.
Могу вам озвучить свой календарик.
Вот неделю назад у меня вышла статья в одном из престижнейших журналов Nature Communications, которую скачали несколько тысяч раз.
Это очень много.

— Что?

— Скачали. Скачали несколько тысяч раз за неделю.
Это очень высокий показатель.
Обсуждают на всех возможных химических форумах.

— О чём она?

— Мы переопределили важнейшее химическое свойство атомов — электроотрицательность. Примерно месяц назад меня пригласили участвовать в круглом столе очень высокого уровня, прочитать лекцию.
Круглый стол организует журнал Nature.
Это самый престижный журнал в мире.
Нашу лабораторию знают и всюду зовут.

— Вообще процесс возращения наших учёных из, скажем, Америки и привлечение западных учёных в российский исследовательский процесс — он нормально идёт или так себе? Или это вообще не нужно?

— Я считаю, что это очень нужно, потому что Мюнхгаузен себя из болота вытащить не может.
Если вы хотите поднять науку, то для этого вам нужно приглашать учёных извне.
В замкнутой системе ничего хорошего не растёт.
К счастью, у нас сейчас открытая система.
Кто хочет, может уехать из России, никаких препятствий.
Кто хочет — может приехать.
Если система работает только в одну сторону, отдавая мозги, рано или поздно в ней мозгов станет критически мало.
Нам нужно придумать что-то, что бы привлекало массово людей в российскую науку.

Возвращение уехавших идёт.
Приезд иностранцев идёт.
Наш институт тому пример.
И, кстати, далеко не только наш институт.
Но если вы спросите меня, доволен ли я масштабом этого процесса, я решительно недоволен, потому что сколько уехало и сколько приехало — это цифры разного масштаба.
Я бы очень хотел видеть какую-то национальную программу, какую-то активную, инициативную такую движуху по привлечению и возвращению.

— А что это должно быть? Какого рода национальная программа? Что должно сделать государство или общество для того, чтобы этот процесс стал активнее? Дать больше денег, проводить большую рекламную кампанию или всё же создать какую-то более комфортную среду в целом в стране?

— Всё вместе взятое: и то, и другое, и третье.
Знаете, насчёт комфортной среды я вам скажу своё мнение.
Я живу в Москве, а ещё больше я живу в Подмосковье.

— Да. Где вы живёте?

— В Верее.

— В Верее? А зачем вы живёте Верее? У вас там дом?

— У меня там дом.
Более того, я стараюсь там проводить максимум времени.
Это обычный город.
Это не элитный дачный посёлок, где люди с Рублёвки живут.
Это обычный город.
У меня там соседи.
С одной стороны таксист, с другой стороны — газовщик, с третьей — плиточник.

— А зачем вы там живёте?

— А мне там очень нравится.

— Ну ладно? Вы когда приезжали, у вас просто не было денег на нормальное?

— Антон, значит так: я вас приглашаю в гости, я гарантирую, что вам не захочется уезжать.

— Да? Нет, я понимаю, вы армянин, вы устроили вокруг себя оазис. Это я догадываюсь.

— Оазис чего? Армении?

— Вообще как бы уют. Но я плохо верю, что в городе Верее Московской области комфортная жизнь.

— Исключительно комфортная.
Продукты, которые мы там едим, москвичам и не снились.
Чистый воздух и тишина, которые у нас там есть, москвичам и не снились.
И там есть чем заняться.

Продолжение следует.

— А что вы в «Сколкове» своём не живёте? У вас там чистый воздух.

— Нет, в «Сколкове» я тоже живу, но больше мне нравится в Верее.

— Хорошо, живёте вы в своей Верее. Отвечая на вопрос всё-таки о комфортной среде. Комфортная среда же не только в том, что вам из-под коровы молоко возят. Это то, о чём вы говорили, вот в 1990-е ходили по Москве и полицейские документы проверяли, а сейчас не проверяют. Так сказать, насколько вообще среда для человека, возвращающегося с Запада в Россию, ему симпатична?

— Мне симпатична. Я думаю, что это зависит от самого человека, от того, насколько он открыт, насколько он способен уважать других.
Я в душе демократ.

— Но на деле — нет.

— Знаете как?
Сейчас демократией называют столько скверных вещей типа бомбёжек, что я стыжусь называть себя демократом.
Но я демократ в истинном смысле слова, что я всех людей считаю равными друг другу и себе.
Более того, когда я встречаюсь с новым человеком, например, мы познакомились сегодня, я этого человека ещё не знаю, я знаю вас как журналиста, но не как человека, я предполагаю, что у этого человека нет недостатков.
А потом человек сам корректирует мой взгляд на него.
Поэтому мне люди в Верее глубоко симпатичны.
Они близки к идеалу.

— А что вы имеете в виду под демократией и бомбёжками?

— Вы же знаете, люди говорят, что демократия — это когда вы выбираете президента, и вот если в какой-нибудь Ливии президента не выбирали 30 лет, значит, надо Ливию разбомбить, чтобы они непременно пошли на выборы.
Мне кажется, это напрасно.

— То есть осуждаете американскую военщину?

— Конечно, осуждаю.
А как её можно оправдать-то?
Вообще, я пацифист так на самом деле.

Я не считаю, что то, что вот эти люди называют демократией, является демократией, хотя бы потому, что у этих людей забыли спросить, они хотят, чтобы их бомбили или нет.
Я считаю, что демократия в чистом смысле слова — это когда ты уважаешь других людей, их право на своё мнение, не только политическое, но и любое.
Я уверен, что мы с вами по многим вопросам можем оказаться диаметрально противоположными, но я уважаю ваше право иметь взгляды, отличающиеся от моих.

— Вы, когда жили в Америке, чувствовали, что ваше мнение не уважают?

— Да нет, нормально. В Америке было достаточно комфортно.
Хотя я любил иногда американцев…

— Троллить?

— Шокировать.
Чуть-чуть троллить.
Когда у меня спросили американцы, но я к тому времени уже уехал из Америки, но я приехал с лекцией.

— Поэтому и троллили.

— Я и когда жил там, слегка их троллил.
Ну так, ласково.
Когда я приехал туда с лекцией незадолго до выборов, когда выбирали Трампа и Хиллари, у меня спросили, за кого бы я голосовал, я сказал, что если на электрический стул, то за обоих.
Но они вообще-то сказали, что они примерно так же на этот вопрос смотрят.

— Ну это правда. Тогда вся Америка так и думала на самом деле. Чем реально занимается Сколтех? Это технический вуз?

— Это технический вуз.

— То есть это МГТУ им. Н.Э. Баумана такой новый?

— Условно, Бауманка.
Местами как Бауманка, местами как физтех, местами — как MIT.
Конечная цель — воспитать новое поколение учёных, новое поколение инженеров, которые бы смогли вывести российскую экономику на новый уровень, более инновационный уровень.
Вот я не очень люблю слово «инновации», потому что слишком приелось это слово, слишком много его произносится.
Вы понимаете, о чём я.
Чтобы российская экономика питалась всё в большей и в большей степени высокими технологиями, чтобы экономика была более умной.

— Вы считаете, это возможно в нынешней ситуации?

— Я считаю, что это возможно всегда. Я считаю, что кто хочет, тот и может.
Главное — захотеть.

— А мы хотим реально или это всё показуха?

— Я хочу.

— Вы хотите, я понимаю. Я не про вас. Я про страну.

— Мы хотим.
Я думаю, что мы хотим.
Но мы очень часто хотим вещи половинчато.
Мы хотим, но мы тянем время, пропуская конкурентов вперёд.
Мы хотим, но мы не готовы вкладываться.
Или мы хотим, но мы хотим результат сегодня, здесь и сейчас, не понимая, что какие-то вещи требуют терпения.
Вы не можете прямо сейчас взять и обогнать американцев по микропроцессорам.
Это невозможно.
Это десятилетиями развивалось.
Если хотите — потерпите.
Или не начинайте вообще.

— Русские понимают, что надо потерпеть? Вот начальство ваше понимает, что надо потерпеть?

— Понимает, понимает.
Но, с другой стороны, терпеть тоже нельзя бесконечно.
Понимаете?
Вы не можете кормить страну обещаниями.
Если создаётся Сколтех, он говорит: «Мы сделаем экономику более умной».
И проходит десять лет, 20 лет, 30 — ну так когда же?
Рано или поздно это время должно настать, и мы должны быть в состоянии ответить на этот вопрос.

— И когда оно настанет?

— Я будущее не предсказываю.

[b][b]— Вы же сами говорите, что рано или поздно оно должно настать. То есть когда у вас дедлайны, когда вас вызовут всех и скажут: «Что вы, ребят, ничего не делаете?»[/b][/b]

— Мне есть что ответить уже и сегодня.
Смотрите, Сколтех официально существуют десять лет, но первые пять лет был в такой эмбриональной фазе, можно сказать.
Фактически пять лет он существует как полноценный такой развитый институт.
И я бы дал ещё лет десять.
Я думаю, что через 15 лет после…

— Сталин бы вас расстрелял уже: 20 лет вы ничего не делаете. «Я бы дал ещё десять…»

— Сталин, может быть, и расстрелял.

— Но Путин не расстреляет.

— Путин не расстреляет.

— Жалко. А что там? Какие факультеты у вас на Сколтехе?

— У нас никаких факультетов

— А как это всё выглядит?

— У нас система центров.
Вот есть центр энергетических исследований, в котором я работаю.

— Что такое система центров? Что такое центр? Это просто вы так факультеты назвали?

— Это мы так факультеты назвали, но это факультеты, которые не пытаются быть широкими в традиционном смысле факультета.
Вот на физическом факультете должна быть ядерная физика, и астрофизика, и физика твёрдого тела, и такая, и сякая физика.
Мы не пытаемся за всем угнаться.
Мы говорим: нас интересует вот такая физика, и в этом направлении мы, в общем, небольшой институт.
У нас примерно тысяча сотрудников.

— А студентов?

— В основном студентов.
Там где-то 400 научных сотрудников и где-то 800, что ли, студентов.
Примерно такие цифры.
Мы не можем объять необъятное.
Мы хотим создать несколько направлений: вот центр космических исследований, вот центр наук о жизни, вот центр наук инжиниринга больших данных, фактически искусственный интеллект.
Вот в этих направлениях мы хотим быть номером один в мире.

— И что? Получается? Вот в космических исследованиях. Вот все смеются над нашими космическими исследованиями. Вот у нас Дмитрий Рогозин строит не очень высокий небоскрёб по китайским технологиям где-то на западе Москвы. Илон Маск уже запускает ракеты, которые летают, возвращаются, встают на платформы и потом обратно улетают.

— Летают-то на российских двигателях.

— На российских двигателях? Русские двигатели?

— Ага.

— Да ладно? У Маска русские двигатели?

— У Маска — не знаю. А американский центр космических исследований…

Продолжение следует.

— Нет, я про Маска говорю.

— NASA точно летает на русских двигателях.

— Ну NASA сейчас летает вообще с наших космодромов. В смысле, пилотируемая программа американская…

— Маск, вероятно, тоже закупает наши двигатели. Точно вам не скажу.

— Думаете?

— Надо проверить.

— Что вы вообще думаете про такие фундаментальные и очень значимые отрасли, в которых Советский Союз когда-то лидировал, как нам казалось, а сейчас — нет? Или нам действительно всё-таки так казалось?

— Да нет, не казалось.
Не казалось.
У нас же был не только Гагарин, но и, по-моему, первый луноход и первый марсоход.

— Зато всё-таки американцы высадились на Луну.

— Американцы зато высадились на Луну.
Они были достойным соперником, очень достойным.

— Обогнали нас американцы?

— К настоящему моменту — да, да, обогнали, это уж точно можно сказать.
Хотя не тотально.
Опять же, если бы тотально, они бы, наверное, летали на своих двигателях.
Вот как-то не получается пока.
Про космос мне трудно вам сказать.
Я могу сказать, что по некоторым направлениям в Сколтехе действительно ведутся исследования, где мы номер один.

— По каким? Где мы номер один?

— Вычислительное материаловедение.

— То есть это вы?

— Это я.
И не только я.
Вот пока я ехал сюда, я беседовал по телефону с моим другом, коллегой, молодым профессором Александром Шапеевым, который работал и в Америке, и в Сингапуре и переехал в Сколтех. Молодой учёный, которого знает весь мир.
И он в своём деле номер один безоговорочно.

— А зачем он переехал? Денег больше дали?

— Вы знаете, я даже не задавал ему этого вопроса.
При случае задам.
Я думаю, что причины похожи на мои.
Возможность профессиональной реализации, полной профессиональной реализации, когда вы не видите потолка, когда вы видите, что можно идти выше и выше, и жизнь у себя дома.

— Давайте вернёмся к тому, с чего мы начали. Что значит — не видеть потолка? И что значит видеть этот потолок? Что такого у вас в Америке было, что заставляло вас видеть этот потолок, а здесь такого произошло, что вы его не видите?

— В какой-то момент при переезде в Америку я достаточно быстро дошёл до верха табели о рангах, став полным профессором с пожизненной позицией, и достаточно быстро моя лаборатория выросла.
Начиналась она с нуля, достаточно быстро.
Это стало самой крупной лабораторией на факультете.
И одной из самых крупных в университете, но для того, чтобы поддерживать это в таком вот состоянии, нужно постоянно писать много бумажек.
Вот эти гранты, заявки на гранты, отчёты, очень-очень много всего.

И я понял, что я превращаюсь в машину по написанию грантов и отчётов.
И я спросил себя, глядя в глаза вот этому пятилетнему малышу (мой критерий оценки, самооценки, о котором я сказал): «А вот я об этом мечтал?»
Понял: нет, не об этом.
Я мечтал всё-таки заниматься наукой.
Я мечтал посвящать своё время науке и работе с учениками.
Вот в России у меня такая возможность появилась.
И я вырос как учёный существенно здесь.
Многие вещи, которые мне когда-то казались невозможными, мы сдвинули с места.
Многие вещи ещё и в карьерном смысле получаются.
Например, три года я был в президентском Совете по науке и образованию.

— Были. И что?

— Это особенные ощущения, когда вы знаете, что можете изменить к лучшему науку во всей стране. В Америке никто вам такой возможности не даст, а здесь есть такая возможность.
Сейчас мне предлагают много разных интересных возможностей и создание новых лабораторий, даже чуть ли не факультетов.
Очень интересно.
Очень интересно.
Там, конечно, ничего такого бы не было.

— Почему? Потому что вы не местные или там по-другому система устроена?

— Разные причины.
Во-первых, когда приезжаешь куда-то, то сразу же в неявном виде прописывается потолок. Например, приезжаешь младшим научным сотрудником — профессором тебе здесь уже не быть. Профессором иди в другое место.
Дослужишься до старшего научного сотрудника — всё, до свидания.
Так же и тут.
Какой-то потолок был прописан с самого начала.
Идти дальше по карьерной лестнице — ну это что, на декана?
Мне, кстати, в Америке предлагали стать деканом, но это неблагодарная работа, бюрократическая.

— Почему? Ещё раз бумажки?

— Ещё хуже бумажки. Это превратится в прозаседавшегося.

— Что такое вот произошло с Россией, что не нужны бумажки? Все говорят, что нужны были бумажки. Или за вас просто их кто-то пишет?

— За меня их кто-то пишет.

— А что в Америке не нанять человека, чтобы за вас их кто-то писал?

— В Америке секретарь — это человек, практически не имеющий никакого образования.

— Так наняли бы человека с образованием.

— На это нужны деньги. А чтобы эти деньги получить, нужно заполнить много-много бумажек.

— Вы капризный.

— И можете не получить.
И эти деньги я бы предпочёл всё-таки тратить не на это, а на исследования.
Короче говоря, очень-очень много денег нужно.
И под эти деньги нужно много-много бумажек.

— Российская система академии наук — жизнеспособная система?

— Хороший вопрос.
У меня нет ответа быстрого на этот вопрос.
Российская академия наук — это мощная организация, которая производит большую часть российской науки.
Надо отдавать в этом отчёт.
Система управления Российской академии наук, в общем-то, хромает на обе ноги.
Можно сомневаться в том, как проходят выборы в академию наук, по каким принципам.
Можно сомневаться в компетенции многих руководителей многих институтов, а многие являются выдающимися людьми.
В общем, система достаточно архаична.
В этой системе много выдающихся, даже гениальных людей, но система достаточно архаична, и, конечно, она требует существенного улучшения.

— Какого?

— Желательно внутреннего.

— Это что значит?

— Это, знаете…
Для меня достаточно очевидно все эти годы, что руководство страны с академией наук фактически борется.
И этой борьбой пытается вынудить академию наук к собственным внутренним реформам, поставив фактически перед выбором: либо вы сами меняетесь к лучшему, либо придёт хирург.
Это будет больно.
Это неприятный выбор.
И, конечно, академия наук, как организация, отдающая, повторюсь, большую часть выхлопа российской науке, конечно, не заслужила такого отношения.
А с другой стороны, академия наук, как организация, в которой средний уровень управления достаточно низкий и архаичный, заслужила такое.

— Что надо сделать-то? Вы говорите, с одной и с другой. Очевидно, что систему управления надо менять, как вы говорите. С другой стороны, там сидит каких-нибудь пять выдающихся академиков.

— Больше.

— Хорошо, 25 выдающихся академиков, которые при этом плохие директора институтов наверняка.

— Вы знаете, в своё время Китай провел масштабнейшую реорганизацию академии наук, и самое забавное — что эта реорганизация пришлась по вкусу всем, даже академикам.

— Вот что сделал Китай?

— Вот то, что делается сейчас в России с академией наук, академикам не по вкусу.
А в Китае смогли сделать так, что все были удовлетворены.

— А что они сделали?

— Как всегда, залили проблему деньгами.
Но залили с умом.
Они ввели рейтингование институтов.
Те институты, которые высоко в рейтингах, получали намного большее финансирование.
Те, которые опускались в рейтингах, — к ним было соответствующее отношение.
Рейтинги включали в себя показатели, которые невозможно выполнить, находясь в привычном потоке, в привычном режиме работы.
Рейтинги включали в себя привлечение учёных из-за границы, публикации в ведущих научных журналах, патенты и так далее и тому подобное.
Те, кто в этих рейтингах побеждал, получали ещё большее финансирование.
Плохих организаторов, плохих руководителей снимали, ротация и так далее, и вот так потихонечку оказалось, что директора институтов, которые, в общем-то, были академиками с хорошим достатком, которым все кланялись до земли, — им ничего не надо было.

Вдруг перед ними поставили необходимость быстро-быстро бежать вперёд.
И вот этот 90-летний старичок, который разваливается, побежал.
А сам-то бегать он не умеет, приходится брать людей, которые поэнергичнее его.
И в Китай ещё большим потоком потекли учёные из всех стран.
В основном возвращенцы.
Но уже не только, уже иностранцы переезжают в Китай.

Вот тут я переписывался недавно со своим коллегой, с соавтором.
Он грек.
Проработал много лет в Ливерморской национальной лаборатории в США, под Сан-Франциско. Что вы думаете?
Он в Китай переехал.
Ещё один.

Продолжение следует.

— Какая перспектива, что Китай станет номером один в мировой науке?

— 100%.

— Когда?

— Скоро. По многим дисциплинам и по многим показателям это уже произошло.

— По каким?

— Например, число публикаций по химии в Китае переместилось на первую строчку года два или три назад. Как вы понимаете, с тех пор преимущество они только наращивают.

— А почему это произошло?

— Потому что они умные.

— Все умные?

— Активные.

— Или у них просто денег очень много?

— Они очень много инвестируют в свою науку, очень много.
И инвестируют с умом.
Было время, да и примерно в то же время, что и у нас, когда деньги текли рекой, топ-менеджер назначал длинноногую красавицу в мини-юбке без каких-либо квалификаций.
У них такое время тоже было, когда они реально заливали без ума, просто деньгами, денежной массой, приглашали учёных, устраивали шикарные обеды, а потом шикарные ужины, а потом шикарные экскурсии, и вот так они пытались привлечь учёных.

Иностранные учёные кушали, смотрели, благодарили за гостеприимство и прощались, но с тех пор утекло очень много воды.
Китай стал тратить деньги экономнее, с одной стороны, потому что на ерунду они уже не тратят. Щедрее — с другой стороны, потому что денег, выделяемых на науку, стало больше, и умней, потому что они тратят там, где надо.
И в общем, у Китая очень амбициозные планы.

Их университеты…
И эти планы сбываются — посмотрите на рейтинги мировых университетов.
Китайские университеты ворвались в эти рейтинги ещё лет десять назад.
Ну не десять, может, пять лет назад.
На десятом месте, на 20-м, на 30-м месте.
Посмотрите, сколько китайских университетов.
Ещё недавно их там близко не было.
Наши университеты поднимаются в рейтингах, но гораздо медленнее.
Россия тратит деньги на науку гораздо более гомеопатическими дозами.
Ну и денег меньше, это понятно.

— Как происходят вообще выборы в академики в России?

— Да вот, кстати, к слову о Китае, что я забыл сказать.
Если бы вы посмотрели на китайскую академию наук, на академиков лет десять назад, вы бы увидели такой геронтологический парад.
Этому 80 лет, этому 90 лет, этому 95, он круче всех.
Знаете, в китайской традиционной музыке (я очень хорошо знаю Китай, я провёл там более двух лет своей жизни)… в китайской традиционной музыке, в оркестрах традиционных китайских есть такая особенность: там чем старше музыкант, тем считается он круче.
Вот Китайская академия наук была неким подобием такого оркестра.

А сейчас посмотрите на китайскую науку.
Куда ни кинь — 40-, 50-, а то и 35-летний матёрый, активный, в полном расцвете учёный, как правило, вернувшийся с Запада, обладающий зашкаливающей цитируемостью и международной известностью учёный.
Вот так выглядит Китайская академия наук сегодня.
Нам бы туда.
Вот в ту сторону поменяться.
Выбор в нашу академию наук…
Система сама по себе очень хорошая.
Вот я баллотировался в академию наук — не прошёл.

— Почему? Вы по какой секции баллотировались? Что у вас там?

— Наука о Земле, потому что я много занимаюсь геохимическими, минералогическим задачами, связанными с Землёй, с планетой.

— А вы пошли туда, потому что вы думали, что там проще, чем физика?

— Исторически я больше связан с ними, потому что я окончил геологический факультет, кафедру кристаллографии и кристаллохимии.

— Вы доктор каких наук по-русски?

— Физико-математических.

— Вот. Но хотели там, где геологи, да? А как они называются-то? Как их по-научному-то?

— Геологи.

— Доктор геологических наук. Нет…

— Геолого-минералогических.
Но там есть и физико-математических наук, много людей со степенью такой же, как и у меня.
И с другими степенями тоже есть.
Выборы проходят так: вы подаёте заявку.
Как правило, вас должен номинировать институт или другие академики.
Потом вы выступаете перед отделением своим, 15-минутное выступление, где вы рассказываете о своей науке.
Потом желательно с этими академиками встретиться и рассказать им о своих исследованиях.

— В секции.

— Приватно.

— А они что, не знают о ваших исследованиях? Все же знают друг друга.

— Кто-то знает, кто-то — не знает.
Очень много.
Там же очень широкий спектр.
В любом отделении очень широкий спектр.
Не могут все знать.
И рассказываете ему о своих исследованиях.
Может быть, они расскажут вам о своих.
Там много очень умных, выдающихся людей.
Вот что я могу вам сказать.
Много людей, которые попали туда, в общем-то, случайно, по-разному.
Но оказывается, что вот эта система…
Да, потом идёт голосование.
Академики выступают.

— Опять же голосование в секции?

— В секции.

— Сколько в вашей секции человек? Человек 20?

— Под 100.

— Да ладно? Так много? Сколько их вообще?

— Российская академия наук, по-моему, 2 тыс. человек.

— Академиков?

— Академиков и членкоров, да.

— Господи. Аферисты какие.

— Треть где-то — академики.

— Всё-таки Сталина нет. Нужен Сталин. Сталин нужен, чтобы взять всех, поставить к стенке и прямо вот у этого фонтана, который стоит в Президиуме академии наук, которая стояла раньше на Лубянке, — прямо там и топить этих академиков.

— Ой, Антон, как вы жестоки.

— Да нет.

— Но китайцы решили эту проблему другим способом.

— Просто живьём закопали.

— Они никого не наказывали. Они только поощряли.

— Так и что? И вы, значит, встретились с какими-то академиками, завсекциями, который какой-нибудь вице-президент.

— Встречаешься с людьми.

— Кто у вас там завсекцией?

— Академик-секретарь Александр Олегович Глико.
Геофизик.

— Директор института чего? Геофизики РАН?

— Он был в Институте физики Земли, а сейчас вот я, честно говоря, не помню.
Я страдаю административным кретинизмом.

— Поэтому вы и не стали академиком.

— Отчасти.
Вот вы рассказываете им, они вам задают какие-то вопросы, рассказывают о своих исследованиях. Много интересных вещей можно узнать, какие-то даже и личные, и профессиональные контакты завязываются.
Это интересная особенность вот этой предвыборной кампании.
А потом выборы в закрытом пространстве, академики и членкоры выступают.
Этот говорит: «Вот этот — хороший, вот этот — плохой».
«Я настаиваю, чтобы выбрали вот этого».
«Только через мой труп».
Такой вот торг происходит.
Казалось бы, вот эта система не может дать сбоев.
В ней есть всё.
Эти люди вас знают.
Вы предоставляете им полное досье на себя.
Идут обсуждения, вас знают, поэтому за вас могут вступиться.
А если вы плохи, то вас будут топить.
Казалось бы, всё хорошо.
Но человек всегда найдёт способ даже хорошую систему испортить.
И эта система превращается в борьбу…

— Что же в ней хорошего? Я так и не понял. Сидят какие-то старпёры, руководят своими НИИ с 1966 года, НИИ разваливаются, они там продают земли под застройки, как это в Москве происходит, устраивают пьянки. Я не понимаю, почему до сих пор всех не разогнали, если честно.

— Когда человек занимается тем, о чём вы сказали, сдаёт в аренду помещение института или земли и получает деньги, которые кладёт в карман, за такое, конечно, надо в тюрьму, если по-честному.
Но это не претензия ко всей академии наук.
Это вот конкретное преступление конкретного человека, которое, конечно, должно быть расследовано и соответствующим образом наказано.
Так вот понимаете, вот в результате очень часто во многих отделениях…
Это сильно зависит от отделения: в каких-то отделениях выборы проходят достаточно чисто, а в каких-то превращаются в клановую такую…

— Короче, вас не избрали.

— В клановую историю.
Понимаете, вот вы — руководитель одного клана, я — руководитель другого клана.
Мой кандидат может быть плох, а вон тот вот может быть хорош, но я вам говорю: «Поддержи.
В следующий раз я поддержку твоего кандидата».
И мы с вами договариваемся, что мы берём не того, хорошего…

— Вас прямо засыпали на выборах?

— Да нет, я почти прошёл. За меня куча народа проголосовало.

— Вы в членкоры шли?

— В членкоры шёл.

— То есть вас даже в членкоры не выбрали?

— Пока не выбрали.

— Как Михаила Ковальчука в академики не выбрали, да. А вы думаете, если бы Михаила Ковальчука выбрали в академики, он бы стал президентом академии наук, лучше было бы?

— Посмотрим. Не знаю.

— А если бы вас вдруг вызвал Путин и сказал бы: «Артём, вот предлагаю вам стать президентом академии наук». Вы бы стали?

— Это гипотетическая ситуация.

— Да любая ситуация — гипотетическая.

— Трудно сказать, но вряд ли. Это всё-таки расстрельная должность.

— Почему? Ну кого там расстреляли? Вот я же говорю, никого не расстреляли.

— На этой должности сгорел академик Фортов.

— Ну сгорел академик Фортов. Академик Фортов от COVID-19 умер.

— Правда. Но ему очень-очень много нервов попортили на этой должности.
Я хочу свою единственную жизнь провести так, чтобы, оглядываясь назад, сказать: «О, вот это вот я создал».
Я не хочу погрязнуть в бумажках.

— Вот и не будет нормальной академии наук из-за вас, Артём. Будьте вы прокляты. Программа «Антонимы» это была. Всего хорошего.

Антон Красовский

Источник - RT .

ВСЕ !

Дубненскому только интервью не показывайте.

Его ж разорвёт, как хомяка от никотина.

Караганда, спасибо за наводку:

_________________
Хорёк-это участник информационной войны,сознательно стоящий на антироссийской стороне.(С)я

На здоровье Дорогой !

"Не забудете? Не простите?"

Передаю это послание тем, кто никак не может мне забыть моего прошлого 2014-2015 годов - уже шесть лет.



Кто из вас способен открыто сопротивляться системе шесть лет?

Кто из вас сделал столько же проектов, фестивалей и книг в поддержку русского мира в Украине, сколько сделала я?
Кто из вас умеет каяться и исправлять свои ошибки на общенациональном уровне, вопреки воле своего окружения?
Кто из вас ради русского мира потерял здоровье?
Кто из вас ради русского мира потерял работу?
Кто из вас ради русского мира издал хотя бы одну книгу о Великой Отечественной войне и раздал ее людям?
Кто из вас вслух сказал, как убивают людей на Донбассе?
Кто из вас с риском для жизни каждый год ездит в Россию и устанавливает связи?
Кто из вас верит в Христа и соблюдает хотя бы одну его заповедь: простить?

Кто из вас ради русского мира готов умереть?
Кто из вас умеет читать всё, а не выдирать из контекста?

Я потеряла ради русского мира всё.

И я готова ради русского мира умереть.
Вы же готовы просто тявкать под лозунги Медведчука и балансируете на аккуратной полуправде Мураева.

А на работе вы притворяетесь правильными гражданами режима?
Притворяетесь же?
Кто из вас поступил, как я?

И не надо ставить себе в заслугу, что вы "сразу были против майдана".

Ничегонеделание - это не заслуга, это тупой конформизм.
И каяться больше перед ничего не делающими я не собираюсь.

Я покаялась, я доказала.
Остальное - вопрос моей жизни и смерти.

И, если вы не в состоянии бороться за единство русского мира, это буду делать я.
А вы тявкайте и не прощайте.

Помнится, президент РФ В. Путин говорил о братском народе или нет?

Покажите, что вы - не братский народ.
Вообще, не братский, вы и Азов - одно и то же.

Помнится, Достоевский говорил о всепрощении?

Покажите, что вам чхать на Достоевского.
Так ведут себя не русские, а выруси.
Вы - просто прихвостни на службе Сороса и Бжезинского, и ваша задача - рвать русский мир на части.
Его рвут одинаково: украинские националисты под адскими флагами ненависти и вы - под смрадными тряпками непрощения.

Запад в восторге от вас.
Я - не раб Запада, я рвать русский мир не буду.

Я и есть русский мир, со всеми его падениями и взлетами.

Готовых умереть за русский мир со мной просьба писать в личку, а не звездеть: звездеть попусту не надо.

Да, я "наглая".
Да, я имею право.
Уже имею.
Я искупила это право жизнью.

И я прошу вас хотя бы себе задать вопрос: вы готовы отдать то, что я, за русский мир?

Если да, побейте меня камнями.

Если нет, прикройте рты: из них дурно пахнет.

https://www.facebook.com/alexe ... 38844

==========
Мне ее жалко и я ее прощаю.
Да, она истеричка и бывшая майданщица.
Но кто из нас без греха, кто никогда не совершал в жизни ошибок?

Я хоть атеист, но разделяю слова товарища Христа, и я не брошу в неё камень.
Не по-христиански это.

Как там в Библии?

Я говорю вам, что так и на небесах будут больше радоваться одному покаявшемуся грешнику, чем девяноста девяти праведникам, которые не нуждаются в покаянии.

van Winkle

Хорошее интервью. С большинством согласен, с кое-чем поспорил бы, но многое из этого я и сам здесь говорил, кто помнит.

Ну что имперцы, что будем делать с этой Бильченко ?

Пора принимать большие решения: Россия исчерпала время и социальные ресурсы
24.09.2021 - 5:30



Советник министра обороны России Андрей Ильницкий написал программную статью о том, что для нашей страны и мира наступает переломное время.

Россия исчерпала время и социальные ресурсы инерционного развития. Наступает время Больших Решений и Больших Проектов.

Большие идеи

Опыт человеческой цивилизации показывает, что экономика и естественные потребности людей далеко не всегда первичны для наций. Вначале было слово — вернее, большая идея, смысл бытия дающая!

В чём смысл России?

Сначала взгляд с исторической перспективы.
Генерал-фельдмаршал русской армии Христофор Миних, немец по происхождению, писал в далёком 1765 году: «Русское государство имеет то преимущество перед всеми остальными, что оно управляется непосредственно самим Господом Богом. Иначе невозможно объяснить, как оно вообще управляется…»

А современный европейский политик португалец Мануэл Баррозу, размышлявший об этом же, сказал как-то: «Россия — цивилизация, притворяющаяся страной».
И это так! Россия — сложившая исторически и культурно — суверенная цивилизация.

Гуру политтехнологий француз Жак Сегела, «избравший» немало президентов, неоднократно подчёркивал, что люди голосуют за идею, а не за правую, левую или центристскую программу! Вспомните, как генерал де Голль говорил: «У меня есть чёткая идея Франции».

Россия как идея — в чём она?

Она — в наших просторах необъятных, позволяющих жить, не толкаясь локтями.

Она — в нашей цивилизационной православной миссии, в справедливой соборности, вмещающей все народы и религии. Все мы разные здесь внутри, и все мы русские там — вовне, особенно когда приходит беда.

Она — в нашем миролюбии. Россия — страна-миротворец. Страна, пережившая десятки войн, терявшая миллионы, но восстававшая из пепла и побеждавшая, ценит мир, как никто и нигде.

Она — в нашем воинстве. Русский солдат любит жизнь и не ищет смерти, но готов жизнь отдать за землю нашу — таков воинский долг, и так было всегда. Нам чужого не надо, но что наше — то наше.

Она в нашей семейственности, в красоте наших женщин и детей, в прекрасной природе, где есть всё для души.

Она — в нашей тысячелетней истории, где были и революции, и бунты, и предательство элит, и героизм народа, и великие свершения, и трагические поражения, и громкие победы.

Она — в наших культуре и науке, которыми гордится всё человечество.

Она — в нашем суверенитете.

Суть идеи России — в самом её тысячелетнем существовании!