Как я уехал за океан, пускал пыль в глаза и не сторчался.
Когда мы переехали в Америку, важно было сохранять предельный статус ох.енности. Я никогда никому не говорил, что работал кассиром, таксистом и продавцом пиццы.
Не говорил, что первые полгода мы, как закоренелые бомжи Бэй Эрии, жили на социальное пособие и что в магазинах я долго стоял перед полками с консервами «SPAM», размышляя, что мне дороже: свой желудок или имидж успешного экспата.
Всегда перевешивало последнее.
Нас, таких смелых и отчаянных, было двое: я и моя будущая жена. Знай я тогда, чем всё закончится, я бы, пожалуй, и не женился.
Но тогда мы без особых сомнений поставили свои красивые, небрежные подписи, и нас торжественно объявили мужем и женой — прямо в мэрии Сан-Франциско, под высоким потолком которой Мэрилин Монро когда-то вышла замуж за Джо Ди Маджо.
Брак ничего не значил. По крайней мере для меня.
В душе я оставался холостяком и вёл себя соответственно: употреблял лёгкие наркотики, выпивал, постоянно обнаруживал себя в компании сомнительных женщин — словом, жил полной и насыщенной жизнью.
Кроме того, я знал, что эмигрантская судьба, полная взлётов и падений, крепкие узы делает крепче, а те, где есть трещины, уничтожает максимально быстро.
У нас с женой всё было непросто с самого начала: она в своё время отсидела месяцок в психушке, а я был образцовым алкашом — вот и считайте, сколько трещинок было в наших отношениях.
Но на том, как мы себя подавали, это никак не сказывалось.
Даже наоборот: чем ниже я опускался по социальной лестнице, тем больше делал вид, что всё ох.енно.
Нам приходилось делить дом на бывшей военной базе с такими же нищими переселенцами, как мы. У нас не было ни машины, ни танка, ни даже катка — приходилось из раза в раз пользоваться общественным транспортом, а там перемещаться в транспорте публичного пользования опасно не только для тела, но и для души, а также для всех своих будущих перевоплощений. Можно даром схватить ПТС.Это дома привыкли ныть, что в автобусах тычут подмышками в мирных пассажиров утренние алкоголики. Но, поверьте, делить автобус с алкашами, быдлом и гопниками не так уж плохо.
В калифорнийских автобусах и троллейбусах ездят только бездомные, наркоманы и отбитые на всю голову идиоты (я с натяжкой подходил только под две последние категории).
За те полчаса, что пересекаешь залив Сан-Франциско, кто-то может насрать на ступеньки, подстрелить опустившегося композитора, спустить на красавицу или блевать всю поездку себе на фартук.
Живописно?
Ещё как!
Я не жалуюсь — это было прекрасно! Я никогда не знал, чем закончится день и даже с чего он начнётся.
Предсказуемость и размеренность в тех широтах отсутствует.
Здесь либо сказка, либо дно.
В месяц я зарабатывал, пыхтя по сорок часов в неделю на паршивеньких работёнках, около тысячи двести. «Паршивеньких» — потому, что в своих мыслях я видел себя кем угодно:
спивающимся интеллигентом-писателем,
простаком-музыкантишкой,
азартным бизнесменом,
гуру небольшой локальной секты,
универсальным артистом,
радикальным бездельником,
но никак не вшивым кассиром,
посудомойщиком без перспектив роста,
перевозчиком еврейской мебели,
сгорбившимся чмом над баранкой такси и далее по списку.
Эти работы давались мне, окончившему университет почти с красным дипломом, легко снаружи, но внутри я горел пламенем священной ненависти и изнывал, как подонок.Но подонку и его жене даже этих тысячи двести, заработанных потом, кровью и компромиссами с совестью, хватало, чтобы снимать комнату за шестьсот, триста отваливать за документы и ещё триста тратить на еду.
И так из месяца в месяц.
Потом — пособие. Сто с чем-то долларов.
Это уже были излишки.
Для меня они были как ежемесячный выигрыш в лотерею, как манна небесная — халява, которую никто не ждал, но которой одарены самые нуждающиеся.
На них мы покупали шмотки, чтобы хоть как-то выделяться среди транспортных бомжей.
Я также никому не рассказывал, что в некогда золотом штате торчки ширяются прямо у главного входа «Бэнк оф Америка»;
что угашенные кислотой фонтаном испражняются на проезжую часть в лучах рассветного солнца, пока ты ждёшь своего автобуса;
что в два часа пополудни, подавая очередному грубому негру кусок остывшей пиццы,
ты сквозь стеклянные двери можешь увидеть, как в самом центре города из проезжающей машины стреляют в пешехода.
А тем временем — и ты об этом прекрасно помнишь каждый миг своего дерзкого существования — за тобой наблюдают тысячи завистливых глаз с родины, которые жаждут плохих новостей.
Но ты не доставишь им такого удовольствия.
Ты продолжаешь обманывать.
Экспаты — народ загадочный, мистический. Среди нас так принято — еле сводить концы с концами на чужбине и широким взмахом эмигрировавшей руки спускать всё за месяц на родине.
Утопая в собственных иллюзиях о Западе, люди думают: ничего себе, из Калифорнии приехал. Наверное, за руку здоровался с Маском и плевал в лицо Вайнштейну.
Наверное, имеет свой дом и с десяток чернокожей прислуги.
Наверное, не признаёт ничего кроме кабриолетов и бизнес-класса в трансатлантических перелётах. Наверное, крайне либерален и до непристойности свободолюбив.
И ты поддаёшься: залихватски покупаешь дорогую по местным меркам выпивку в баре, хотя по факту твои доходы всё ещё на уровне калифорнийских нищих.
Но на родине ты — Брюс, мать его, Всемогущий.
Я прохавал эту схему сразу. Чтобы не попасть впросак, я начал вести себя скромнее.
По-прежнему выпивал, но делал это со смиренным лицом, как будто ничего у меня в жизни, кроме выпивки, и не происходит.
Может, так оно иногда и было.
Может, даже всегда.
В любом случае, я знал себе цену.
Там я пока ещё никто, здесь же мне смотрят в рот.
Я стал задумчивым и в какой-то степени помудрел, хотя подонком так и остался.
Так прошли первые шесть месяцев. Затем я насытился, съехал из проклятого дома в свою маленькую студию из картона.
Мало-помалу забросил все грязные работы и твёрдо встал на ноги.
Перестал ездить с бомжами, начал ужинать при свечах, окружённый белыми скатертями ресторанов, и больше не стоял перед прилавком с консервами, маясь в нерешительности: потратить лишний доллар или всё-таки черт с ним, с желудком?
Казалось бы: всё шло отлично. Но вот какую парадоксальную закономерность я наблюдал.
Чем больше наше положение соответствовало красивой престижной картинке, тем больше я бесился с жиру и тем менее лёгкие наркотики оказывались в шуфлятке нашего кухонного стола.
Я бомбардировал себя всем, что только мог найти через своего драгдилера Кайла, улыбчивого парня из Миннесоты, по будням торговавшего наркотой, а по выходным занимавшегося любимым хобби — угоном редких автомобилей.
К тому же, с печалью приходилось констатировать, что большинство эмигрантов вполне устраивают консервы с лапшой в штатах и шампанское с икрой на родине. Они так никогда и не выбираются из этой ямы: работают прачками, метрдотелями, застилают чужие постели, подметают полы, чистят туалеты…Конечно, в итоге наш брак развалился. Если женились мы с помпезностью маленьких наполеонов, то развод прошёл гораздо скромнее.
Я в одиночестве прибыл в невзрачное здание мэрии Окленда, сдал в небольшое окошко кипу документов и с готовностью отстегнул пятьсот долларов.
Через полгода после подачи документов мы официально были разведены, так ни разу друг друга больше и не увидев.
Это были единственные полштуки в моей жизни, с которыми я расставался с облегчением и безграничной радостью.
Удивительная вещь, но, как только брак наш распался, я тут же отрезвел, очистил кухонную шуфлятку от запрещённых веществ, оставив только каннабис, пару марок ЛСД на праздник и ДМТ, к которому так и не притронулся, и зажил уже действительно как человек, а не подонок.
Всё остальное было выброшено на помойку или в ходе благотворительной акции роздано друзьям.
Кое-как, но я выкарабкался из ямы без посторонней помощи или настойчивых пинков под жопу. Тогда и отпала надобность казаться кем-то другим.
Единственное, что я понял за время этого пятилетнего бугристого забега через непроходимые чащи эмиграции, это что традиция пускать на родине пыль в глаза среди экспатов сильна, как обличительная речь Пачино в «Запахе женщины»: её не сломить никакими средствами.
Почему-то им важнее то, что думают другие, чем-то, как они воспринимают себя сами.
Возможно, это стыд. Что перелетел через океан, желая во что бы то ни стало покорить тщеславные американские душонки, а вышло всё наоборот — тебе пришлось прислуживать этим самым душонкам без оглядки на своё респектабельное прошлое.
В принципе, это неплохо — казаться кем-то другим, но в конце концов ловишь себя на мысли, что эта фантасмагория начинает разъедать твою собственную личность, пока однажды ты не обнаруживаешь себя избитым, поваленным и побеждённым на своей крохотной кухоньке в Беркли, нос твой испачкан белым порошком, глаза налиты кровью от бесконечного запоя, а будущее уже давно сменилось мраком, но главное — ты один, и никому нет до тебя дела, даже тем, кому раньше на родине ты был не безразличен. https://snob.ru/profile/32609/ ... 1369/