никто их не расстреливал. (с)

далее житие

в детстве был спасен от смерти на морозе в холодную зимнюю ночь святителем Филаретом, митрополитом Московским и Коломенским. В числе мальчиков из семей духовенства Московской епархии, отобранных по критерию достаточной музыкальности, он был привезен поздним вечером в Троицкий переулок на митрополичье подворье. Когда дети ужинали, владыка митрополит вдруг встревожился, быстро оделся и вышел осмотреть прибывший обоз. В одних санях он обнаружил спящего мальчика, оставленного там по недосмотру. Увидев в этом Промысл Божий, митрополит Филарет отметил особым вниманием и попечением спасенного им ребенка, постоянно заботился о нем, а в дальнейшем и о его семье.

Рождение отца Алексия произошло при знаменательных обстоятельствах. Мать его, Александра Дмитриевна, при наступлении родов почувствовала себя плохо. Роды были трудные, очень затянулись, и жизнь матери и ребенка оказалась в опасности.

В большом горе Алексей Иванович поехал помолиться в Алексеевский монастырь, где по случаю престольного праздника служил митрополит Филарет. Пройдя в алтарь, он тихо встал в стороне, но от взора владыки не укрылось горе любимого регента. «Ты сегодня такой печальный, что у тебя?», — спросил он. — «Ваше Высокопреосвященство, жена в родах умирает». Святитель молитвенно осенил себя крестным знамением. — «Помолимся вместе... Бог милостив, все будет хорошо», — сказал он; потом подал ему просфору со словами: «Родится мальчик, назови его Алексеем, в честь празднуемого нами сегодня святого Алексия, человека Божия».

Алексей Иванович ободрился, отстоял литургию и, окрыленный надеждой, поехал домой. В дверях его встретили радостью: родился мальчик.

В двухкомнатной квартирке в Троицком переулке в семье регента Чудовского хора царила живая вера в Бога, проявлялось радушное гостеприимство и хлебосольство; здесь жили радостями и горестями каждого, кого Бог привел быть в их доме. Всегда было многолюдно, постоянно останавливались родные и знакомые, которые знали, что им помогут и утешат.

Всю жизнь отец Алексий с благоговением вспоминал о самоотверженном поступке матери, которая взяла к себе свою сестру с тремя детьми после смерти ее мужа, несмотря на то, что и самим было тесно с тремя своими детьми — сыновьями Алексеем и Тихоном и дочерью Варварой. Для детей пришлось соорудить полати.

Среди родных и двоюродных братьев и сестер Леня, как звали Алексея в семье, выделялся мягкосердечием, тихим, миролюбивым характером. Он не любил ссор, хотел, чтобы всем было хорошо; любил развеселить, утешить, пошутить. Все это выходило у него благочестиво. В гостях, в разгар игр в детских комнатах, Леня вдруг становился серьезен, быстро удалялся и прятался, замыкаясь в себе от шумного веселья. Окружающие прозвали его за это «блаженный Алешенька».

Учился Алексей Мечев в Заиконоспасском училище, затем в Московской духовной семинарии. Он был старательным, исполнительным, готовым на всякую услугу. Оканчивая семинарию, так и не имел своего угла, столь необходимого для занятий. Чтобы готовить уроки, часто приходилось вставать ночью.

Вместе со многими товарищами по классу Алексей Мечев имел желание поступить в университет и сделаться врачом. Но мать решительно воспротивилась этому, желая иметь в нем молитвенника. «Ты такой маленький, где тебе быть доктором, будь лучше священником», — заявила она с твердостью.

Тяжело было Алексею оставить свою мечту: деятельность врача представлялась ему наиболее плодотворной в служении людям. Со слезами прощался он с друзьями, но пойти против воли матери, которую так уважал и любил, он не мог. Впоследствии батюшка понял, что обрел свое истинное призвание, и был очень благодарен матери.

По окончании семинарии Алексей Мечев был 14 октября 1880 года определен псаломщиком Знаменской церкви Пречистенского сорока на Знаменке. Здесь ему суждено было пройти тяжелое испытание.

Настоятель храма был человек крутого характера, неоправданно придирчивый. Он требовал от псаломщика выполнения и таких обязанностей, которые лежали на стороже, обходился грубо, даже бил, случалось, и кочергой замахивался. Младший брат Тихон, посещая Алексея, нередко заставал его в слезах. За беззащитного псаломщика вступался иногда диакон, а тот все сносил безропотно, не высказывая жалоб, не прося о переводе в другой храм. И впоследствии благодарил Господа, что он дал ему пройти такую школу, а настоятеля отца Георгия вспоминал как своего учителя.

Уже будучи священником, отец Алексий, услышав о смерти отца Георгия, пришел на отпевание, со слезами благодарности и любви провожал его до могилы, к удивлению тех, кто знал отношение к нему почившего.

Потом отец Алексий говорил: когда люди указывают на недостатки, которые мы сами за собой не замечаем, они помогают нам бороться со своим «яшкой». Два у нас врага: «окаяшка» и «яшка» — батюшка называл так самолюбие, человеческое «я», тотчас заявляющее о своих правах, когда его кто волей или неволей задевает и ущемляет. «Таких людей надо любить как благодетелей», — учил он в дальнейшем своих духовных детей.

В 1884 году Алексий Мечев женился на дочери псаломщика восемнадцатилетней Анне Петровне Молчановой. В том же году, 18 ноября, был рукоположен епископом Можайским Мисаилом во диакона.

Сделавшись служителем алтаря, диакон Алексий испытывал пламенную ревность о Господе, а внешне проявлял величайшую простоту, смирение и кротость. Брак его был счастливым. Анна любила мужа и сочувствовала ему во всем. Но она страдала тяжелым заболеванием сердца, и здоровье ее стало предметом его постоянных забот. В жене отец Алексий видел друга и первого помощника на своем пути ко Христу, он дорожил дружескими замечаниями жены и слушал их так, как иной слушает своего старца; тотчас стремился исправлять замеченные ею недостатки.

В семье родились дети: Александра (1888), Анна (1890), Алексей (1891), умерший на первом году жизни, Сергей (1892) и Ольга (1896).

19 марта 1893 года диакон Алексий Мечев был рукоположен епископом Нестором, управляющим московским Новоспасским монастырем, во священника к церкви Николая Чудотворца в Кленниках Сретенского сорока. Хиротония состоялась в Заиконоспасском монастыре. Церковь Николая Чудотворца в Кленниках на Маросейке была маленькой, и приход ее был очень мал. В непосредственной близости высились большие, хорошо посещаемые храмы.

Став настоятелем одноштатной церкви Святителя Николая, отец Алексий ввел в своем храме ежедневное богослужение, в то время как обычно в малых московских храмах оно совершалось лишь два-три раза в седмицу.

Приходил батюшка в храм почти с пяти часов утра, сам и отпирал его. Благоговейно приложившись к чудотворной Феодоровской иконе Божией Матери и другим образам, он, не дожидаясь никого из причта, готовил все необходимое для Евхаристии, совершал проскомидию. Когда же подходил установленный час, начинал утреню, закоторой нередко сам читал и пел; далее следовала литургия. «Восемь лет служил я литургию каждый день при пустом храме, — рассказывал впоследствии батюшка. — Один протоиерей говорил мне: "Как ни пройду мимо твоего храма, все у тебя звонят. Заходил в церковь — пусто... Ничего у тебя не выйдет, понапрасну звонишь"».Но отец Алексий этим не смущался и продолжал служить.По действовавшему тогда обычаю москвичи говели раз в году Великим постом. В храме же «Николы-Кленники» наулице Маросейке можно было в любой день исповедатьсяи причаститься. Со временем это стало в Москве известно. Описан случай, когда стоявшему на посту городовому показалось подозрительным поведение неизвестной женщины в очень ранний час на берегу Москвы-реки. Подойдя, он узнал, что женщина пришла в отчаяние от тягот жизни, хотела утопиться. Он убедил ее оставить это намерение и пойти на Маросейку к отцу Алексию. Скорбящие,обремененные горестями жизни, опустившиеся люди потянулись в этот храм. От них пошла молва про его доброго настоятеля.

Жизнь духовенства многочисленных малых приходов того времени была материально тяжела, плохими часто бывали и бытовые условия. Маленький деревянный домик, в котором помещалась семья отца Алексия, был ветхим, полусгнившим; стоявшие вплотную соседние двухэтажные дома затеняли окна. В дождливое время ручьи, сбегая вниз с Покровки и Маросейки, текли во двор храма и в подвал домика, в квартире всегда было сыро.

Матушка Анна Петровна тяжело болела. У нее началась сердечная водянка с большими отеками и мучительной одышкой. Скончалась Анна Петровна 29 августа 1902 года в день усекновения главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна.

В то время очень близкая отцу Алексию купеческая семья (Алексей и Клавдия Беловы) пригласила к себе домой приехавшего в Москву праведного отца Иоанна Кронштадтского, с которым находилась в контакте по делам благотворительности. Сделано же это было для встречи с ним отца Алексия.

«Вы пришли разделить со мной мое горе?», — спросилотец Алексий, когда вошел отец Иоанн. — «Не горе твое я пришел разделить, а радость, — ответил отец Иоанн. — Тебя посещает Господь. Оставь свою келью и выйди к людям; только отныне и начнешь ты жить. Ты радуешься на свои скорби и думаешь: нет на свете горя больше твоего... А ты будь с народом, войди в чужое горе,возьми его на себя, и тогда увидишь, что твое несчастье незначительно в сравнении с общим горем, и легче тебе станет».

Благодать Божия, обильно почивающая на Кронштадтском пастыре, по-новому осветила жизненный путь отца Алексия. Указанное ему он принял как возложенное на него послушание. К восприятию благодати старчества он был, несомненно, подготовлен многими годами поистине подвижнической жизни.

Искавших в маросейском храме помощи, надломленных тяжелыми обстоятельствами, взаимной неприязнью, погрязших во грехах, забывших о Боге отец Алексий встречал с сердечной приветливостью, любовью и состраданием. В душу их вселялись радость и мир Христов, проявлялась надежда на милость Божию, на возможность обновления души, проявляемая по отношению к ним любовь вызывала у каждого ощущение, что его больше всех полюбили, пожалели, утешили.

Отец Алексий получил от Бога благодатный дар прозорливости. Приходившие к нему могли видеть, что ему известна вся их жизнь, как ее внешние события, так и их душевные устремления, мысли. Раскрывал он себя людям в разной степени. По своему глубокому смирению всегда стремился не показывать полноты этого дара. О каких-либо подробностях, деталях еще неизвестной собеседнику ситуации он обычно говорил не напрямик, а якобы рассказывая об имевшем недавно место аналогичном случае. Указание, как поступить в конкретном деле, батюшка высказывал только раз. Если пришедший возражал, настаивал на своем, то отец Алексий устранялся от дальнейшего разговора, не объяснял, к чему приведет неразумное желание, даже не повторял первоначально сказанного. Мог иногда дать и требуемое от него благословение. Лицам же, пришедшим с покаянным чувством и преисполненным доверия, он оказывал молитвенную помощь, предстательствуя за них перед Господом об избавлении от трудностей и бед.

Отец Алексий получил известность как добрый батюшка, к которому следует обращаться в трудные для семьи моменты. Не в правилах его было читать наставления, обличать, разбирать чьи-нибудь дурные поступки. Он умел говорить о моральных аспектах семейных ситуаций, не затрагивая болезненного самолюбия находившихся в конфликте сторон. И его приглашали на требы в критические моменты. Приезжая в готовую развалиться семью, батюшка приносил в нее мир, любовь и всепрощающее понимание всех и каждого. Он не порицал никого, не укорял, а старался, приводя яркие случаи ошибок и заблуждений, доводить слушающих до сознания своей вины, вызывать у них чувство раскаяния. Это рассеивало тучи злобы, и виноватые начинали чувствовать в своих поступках неправоту. Надлежащее понимание нередко наступало не сразу, но позже, когда человек, вспоминая слова отца Алексия и глубже заглядывая в свою смягчившуюся душу, мог наконец увидеть, что его рассказы имели прямое к нему отношение, и понять, какой новый путь он для него намечал.

В нижнем жилом этаже храма батюшка открыл начальную церковно-приходскую школу, а также устроил приют для сирот и детей неимущих родителей. Дети осваивали там и полезные для них ремесла. В течение 13-ти лет отец Алексий преподавал детям Закон Божий в частной женской гимназии Е. В. Винклер.

Благословив на писание икон свою духовную дочь Марию, пришедшую к нему в храм девочкой-подростком вскоре после смерти отца, батюшка способствовал этим возрождению в дальнейшем древнерусской иконописи, которая находилась в забвении несколько столетий, уступив место живописи.

Богослужения в храме отец Алексий стал совершать в ту пору не только утром, но и вечером (вечерню и утреню).

Проповеди батюшки были просты, искренни, они не отличались красноречием. То, что он говорил, трогало сердце глубиной веры, правдивостью, пониманием жизни. Он не пользовался ораторскими приемами, сосредоточивал внимание слушателей на евангельских событиях, житии святых, сам оставаясь полностью в тени.

Молитва отца Алексия никогда не прекращалась. На своем примере батюшка показал, что при житейском шуме и суете города можно быть далеким от всего земного, иметь непрестанную молитву, чистое сердце и предстоять Богу еще здесь, на земле.

Когда его спрашивали, как наладить жизнь прихода, он отвечал: «Молиться!» Призывал своих духовных чад молиться за панихидами: «Еще раз ты войдешь в соприкосновение с усопшими... Когда предстанешь перед Богом, все они воздвигнут за тебя руки, и ты спасешься».

Число молящихся в храме все увеличивалось. Особенно после 1917 года, когда отошедшие от Церкви, испытав многочисленные беды, устремились в храмы в надежде на помощь Божию. После закрытия Кремля часть прихожан и певчих Чудова монастыря перешла по благословению владыки Арсения (Жадановского) в храм отца Алексия. Появилось немало молодежи, студентов, которые увидели, что революция вместо обещанных благ принесла новые бедствия, и теперь стремились постичь законы духовной жизни.

В эти годы начали служить на Маросейке получившие образование ревностные молодые священники и диаконы, в их числе сын отца Алексия отец Сергий Мечев, рукоположенный во иерея в Великий четверток 1919 года. Они помогали и в проведении лекций, бесед, в организации курсов по изучению богослужения. Но нагрузка на отца Алексия все возрастала. Слишком многие желали получить его благословение на какое-либо дело, выслушать его совет. Батюшке приходилось и раньше принимать часть приходящих в своей квартире в домике причта, построенном перед Первой мировой войной известным издателем И. Д. Сытиным. Теперь же можно было видеть нескончаемые очереди у дверей домика, летом приезжие оставались ночевать во дворе храма.

Велико было смирение отца Алексия. Никогда не обижался он ни на какие грубости по отношению к себе. «Я что?.. Я — убогий...» — говаривал он. Однажды, заставив духовную дочь вспомнить на исповеди, что она плохо говорила о своей родственнице и не придала этому значения, он сказал ей: «Помни, Лидия, что хуже нас с тобою во всем свете никого нет».

Сторонился батюшка проявлений по отношению к себе знаков почтения, уважения, избегал пышных служб, а если приходилось участвовать, то старался встать позади всех. Тяготился наградами, они обременяли его, вызывая у него глубокое, искреннее смущение.

По хлопотам чудовских сестер в 1920 году Святейший Патриарх Тихон удостоил батюшку награды — права ношения креста с украшениями. Священники и прихожане собрались вечером в храм, чтобы поздравить его. Отец Алексий, обычно улыбчивый, радостный, выглядел встревоженным и огорченным. После краткого молебна он обратился к народу с сокрушением, говоря о своем недостоинстве, и, заливаясь горькими слезами, просил прощения и поклонился в землю. Все увидели, что, принимая эту награду, он действительно чувствовал себя недостойным ее.

Истинными духовными друзьями отца Алексия были современные ему оптинские подвижники — старец иеросхимонах Анатолий (Потапов) и скитоначальник игумен Феодосий. Отец Анатолий приезжавших к нему москвичей направлял к отцу Алексию. Старец Нектарий говорил кому-то: «Зачем вы ездите к нам? У вас есть отец Алексий».

Отец Феодосий, приехав как-то в Москву, посетил маросейский храм. Был за богослужением, видел, как идут вереницы исповедников, как истово и долго проходит служба, подробно совершается поминовение, как много людей ожидает приема. И сказал отцу Алексию: «На все это дело, которое вы делаете один, у нас бы в Оптиной несколько человек понадобилось. Одному это сверх сил. Господь вам помогает».

Святейший Патриарх Тихон, который всегда считался с отзывом батюшки в случаях хиротонии, предложил ему взять на себя труд по объединению московского духовенства. Заседания проходили в храме Христа Спасителя, но по условиям того времени вскоре были прекращены. Отношение духовенства к батюшке было весьма различно. Многие признавали, его авторитет, часть пастырей была его духовными детьми и последователями, но немало было и тех, кто критиковал его.

В последних числах мая по новому стилю 1923 года отец Алексий поехал, как и в прошлые годы, отдыхать в Верею, отдаленный городок Московской области, где у него был маленький домик. Перед отъездом служил в маросейском храме свою последнюю литургию, прощался с духовными детьми, уходя, простился с храмом. Скончался отец Алексий в пятницу 9/22 июня 1923 года. Последний вечер он был радостен, ласков со всеми, вспоминал отсутствующих, особенно внука Алешу. Смерть наступила сразу же, как только он лег в постель, и была мгновенной.

Гроб с телом отца Алексия был доставлен в храм Николая Чудотворца в Кленниках на лошади в среду 14/27 июня в девятом часу утра. Церковные общины Москвы во главе со своими пастырями приходили одна за другой петь панихиды и прощаться с почившим. Это длилось до самого утра следующего дня, чтобы дать возможность всем пришедшим помолиться. Служили вечером две заупокойные всенощные: одну в церкви и другую во дворе. Литургию и отпевание совершал во главе сонма духовенства архиепископ Феодор (Поздеевский), настоятель Данилова монастыря, — об этом просил в своем письме незадолго до смерти отец Алексий. Владыка Феодор находился тогда в тюрьме, но 7/20 июня был освобожден и смог исполнить желание батюшки.

Всю дорогу до кладбища пелись пасхальные песнопения. Проводить отца Алексия в последний путь прибыл на Лазаревское кладбище исповедник Христов Святейший Патриарх Тихон, только что освобожденный из заключения. Он был восторженно встречен толпами народа. Исполнились пророческие слова батюшки: «Когда я умру — всем будет радость». Литию служил архимандрит Анемпо-дист. Святейший благословил опускаемый в могилу гроб, первый бросил на него горсть земли.

Отец Алексий говорил при жизни своим духовным чадам, чтобы они приходили к нему на могилку со всеми своими трудностями, бедами, нуждами. И многие шли к нему на Лазаревское кладбище.

Ольга Серафимовна, человек из высших слоев общества, глубоко верующий и церковный, была начальницей приюта для сирот, состоявшего под попечительством Великой княгини Елизаветы Федоровны. Часто бывала она в храме Николая Чудотворца в Кленниках у батюшки отца Алексия. И он бывал по ее приглашению в приюте.

Однажды вместе с нею собралась к обедне в этот храм одна из ее подчиненных служащих, смотрительница приюта. После литургии, подходя к кресту, Ольга Серафимовна подумала: «А что, если батюшка скажет мне сейчас что-нибудь такое, что уронит мое достоинство и авторитет в глазах моей подчиненной?» Опасаясь этого, она предложила своей сослуживице пойти впереди нее, но та не захотела. Увидев Ольгу Серафимовну, батюшка высоко поднял крест и, широким твердым жестом благословляя ее, громко, отрывисто произнес: «Ольга!.. Мудрая!..» — потом, нагнувшись к самому ее уху, шепотом ласково добавил: «Дура, это я только для других сказал...» —и, с обычной благостной улыбкой посмотрев на нее, продолжал давать крест подходившим.

Однажды к батюшке на прием привели мальчика, приучившегося красть. Батюшка, сам отворивший дверь и еще ничего не слышавший о нем, строго ему сказал: «Ты зачем крадешь? Нехорошо красть».

В одну из пятниц по окончании литургии к батюшке подошли две девушки, одетые в черное, с просьбой благословить их на поступление в монастырь. Одну из них он благословил охотно и дал большую просфору, а другой сказал: «А ты вернись домой, там ты нужна, и в монастырь тебя не благословляю». Девушка отошла смущенная и разочарованная. Окружающие полюбопытствовали, у кого и при каких условиях она живет. Девушка ответила, что живет с больной старушкой-мамой, которая и слышать не хочет об уходе дочери в монастырь, ведь тогда она останется совсем одна.

После молебна в среду подошла к батюшке женщина, упала ему в ноги и, рыдая, начала кричать: «Батюшка, помогите! Батюшка, спасите! Не могу больше жить на свете: последнего сына на войне убили», — и начала биться головой о подсвечник, что у иконы святителя Николая. Подойдя, батюшка обратился к ней с такими словами: «Что ты делаешь, разве можно так отчаиваться. Вот великий заступник и молитвенник наш перед Господом». И, помогая ей подняться на ноги, тотчас начал молебен святителю Николаю, а ей сказал: «Сделай три земных поклона. Молебен тебе стоять некогда. Я уж за тебя помолюсь один, а ты поезжай скорей домой, там тебя ждет великая радость». И женщина, ободренная батюшкой, побежала домой. На другой день, во время ранней литургии, которую совершал отец Алексий, шумно вбежала вчерашняя посетительница. Она желала как можно скорее увидеть батюшку, повторяя взволнованным голосом: «А где же батюшка?» Сообщила, что, придя вчера домой, она нашла на столе телеграмму от сына, в которой говорилось, чтобы она немедленно приехала на вокзал для встречи его. «Да вот он и сам идет», — указала она на входившего в тот момент молодого человека. Батюшка был вызван из алтаря. С рыданием упала перед ним женщина на колени и просила отслужить благодарственный молебен.

Великим постом после молебна подходит к отцу Алексию женщина: «Батюшка, помогите, скорби совсем замучили. Не успеешь пять проводить, как уж девять навстречу». Батюшка, пристально взглянув ей в лицо, спросил: «А давно ли ты причащалась?» Не ожидая такого вопроса, женщина смутилась и сбивчиво начала говорить: «Да вот недавно, батюшка, говела...» — «А как недавно? — повторил вопрос батюшка, — годика четыре уже будет?» — «Да нет, батюшка, я вот только прошлый год пропустила, да позапрошлый нездорова была». — «А перед этим годом ты в деревне была? Вот тебе и четыре года». Поняв, что батюшке известна вся ее жизнь, она стала перед ним на колени, прося прощения. «А что же ты у меня просишь? — заметил батюшка, — проси у Бога, Которого ты забыла. Вот потому-то тебя и скорби одолели».

Имеется множество свидетельств благодатной помощи в различных нуждах по молитвам к старцу. Много таких случаев было отмечено при восстановлении храма на Маросейке. В дни памяти батюшки несколько раз неожиданно приходила помощь в оформлении документов, в срочных делах по ремонтным работам в храме и церковном домике; поступали пожертвования. На опыте известно, что когда в скорби обращаются к нему: «Батюшка отец Алексий, помоги», — помощь приходит очень скоро, отец Алексий стяжал от Господа великую благодать молиться за тех, кто к нему обращается.

очень много букв, полное житие

Пре­по­доб­но­ис­по­вед­ник Ра­фа­ил ро­дил­ся в 1891 го­ду в сло­бо­де Ве­ли­кая Ми­хай­лов­ка Но­во­ос­коль­ско­го уез­да Кур­ской гу­бер­нии[a] в се­мье ма­ло­рос­сий­ско­го кре­стья­ни­на Ива­на Шей­чен­ко, за­ни­мав­ше­го­ся са­пож­ным ре­меслом и пе­ре­плет­ным де­лом, и в кре­ще­нии был на­ре­чен Ро­ди­о­ном. В 1906 го­ду Ро­ди­он окон­чил цер­ков­но-при­ход­скую шко­лу и по­сту­пил в зем­ское учи­ли­ще, в ко­то­ром про­учил­ся три го­да, и за­тем ра­бо­тал, как и отец, са­пож­ни­ком. В 1913 го­ду он был при­зван в ар­мию и здесь окон­чил во­ен­но-ве­те­ри­нар­ную фельд­шер­скую шко­лу; ему бы­ло при­сво­е­но зва­ние ун­тер-офи­це­ра, и он был от­прав­лен в 6-й улан­ский Во­лын­ский полк, где про­слу­жил до де­мо­би­ли­за­ции в 1918 го­ду. Вер­нув­шись с фрон­та на ро­ди­ну, Ро­ди­он по­про­щал­ся со все­ми сво­и­ми до­маш­ни­ми и от­пра­вил­ся в Оп­ти­ну пу­стынь, где уже не один раз бы­вал до то­го па­лом­ни­ком и труд­ни­ком.
«Ран­ним май­ским утром, в рас­цве­те «сво­ей вес­ны» по­до­шел я к свя­тым во­ро­там Оп­ти­ной пу­сты­ни, – пи­сал он из за­клю­че­ния в на­ча­ле пя­ти­де­ся­тых го­дов, уже вку­сив­ши го­речь стра­да­ний, пре­да­тельств от сво­их и чу­жих, ис­пив ча­шу по­слу­ша­ния Хри­сту в ис­по­вед­ни­че­ском по­дви­ге, неся крест свой и в по­ру бла­го­дат­ной вес­ны пас­тыр­ско­го слу­же­ния, и через зной тер­пе­ния во узах оскорб­ле­ний и по­но­ше­ний от вра­гов Хри­сто­вых; все эти пе­ре­жи­ва­ния, об­нов­ляя и ути­шая ду­шу, ра­дост­но и мо­ло­до вос­кре­са­ли в вос­по­ми­на­ни­ях об Оп­ти­ной – труд­но­опи­су­е­мом на зем­ном че­ло­ве­че­ском язы­ке лу­ге ду­хов­ном, где так недав­но еще рас­цве­та­ли рай­ские цве­ты чи­стых во Хри­сте доб­ро­де­те­лей. – Ко­том­ка стран­ни­че­ская уже тя­го­ти­ла мои пле­чи, в ру­ках у ме­ня был мой дол­гий вер­ный спут­ник – по­сох. Во­круг ца­ри­ла май­ская утрен­няя ти­ши­на, и ве­сен­няя пре­лесть про­буж­да­ю­щей­ся при­ро­ды лас­ка­ла взор и ра­до­ва­ла серд­це. Ще­бе­та­ли ра­дост­но птич­ки, бла­го­уха­ли на­чи­на­ю­щие рас­цве­тать во­круг мо­на­сты­ря фрук­то­вые са­ды; где-то вда­ли, на бе­ре­гу ре­ки Жиз­д­ры, в за­рос­лях раз­ли­ва­лись утрен­ние, звуч­ные тре­ли со­ло­вья.
Раз­дал­ся бла­го­вест мо­на­стыр­ско­го ко­ло­ко­ла, зо­ву­щий на мо­лит­ву к ран­ней Бо­же­ствен­ной ли­тур­гии. Свя­тые во­ро­та оби­те­ли уже бы­ли от­кры­ты. Бо­го­моль­цы с умиль­ны­ми ли­ца­ми спе­ши­ли в свя­той храм.
Но не спе­шил вой­ти толь­ко я. Ка­кая-то си­ла удер­жи­ва­ла ме­ня. Я оста­но­вил­ся у свя­тых во­рот, по­гру­жен­ный в ду­му, как «тот пут­ник» – рус­ский бо­га­тырь, на рас­пу­тье до­рог.
Да, бы­ло над чем при­за­ду­мать­ся и мне, бы­ло, что ре­шить, и ре­шить на­все­гда и без­воз­врат­но.
Ведь я шел в эту слав­ную Оп­ти­ну пу­стынь, в ко­лы­бель ду­хов­но­го окорм­ле­ния бо­го­муд­рых стар­цев и ду­хо­нос­ных от­цев не толь­ко по­мо­лить­ся, но «по­се­лить­ся»...
Я нес сю­да, к чест­ным сто­пам стар­цев, а па­че к под­но­жию Свя­то­го Кре­ста Хри­сто­ва, свою во­лю, свою юность и жизнь. Я шел сю­да – уме­реть для ми­ра...
От дней дет­ства я всей пыл­ко­стью чи­стой юной ду­ши лю­бил и жаж­дал свя­то­го ино­че­ско­го жи­тия. Оно бы­ло меч­той дет­ства и усла­дой юно­сти мо­ей.
И вот я сто­ял у пред­две­рья же­ла­ний мо­их... Ду­ша моя рва­лась вой­ти. Но ин го­лос, го­лос юно­сти и пло­ти, гор­це взы­вал ей: ку­да ты вле­чешь ме­ня? Там вда­ли остав­ле­ны то­бою пре­ста­ре­лые ро­ди­те­ли. Еще не вы­сох­ли сле­зы ма­те­ри тво­ей, про­во­див­шей те­бя в да­ле­кий путь, бла­го­сло­вив­шей те­бя свя­тым кре­стом с гру­ди сво­ей. Она ждет бла­го­по­луч­но­го тво­е­го воз­вра­ще­ния и ра­дост­ной встре­чи. Там ждут те­бя кров­ные бра­тья, там ждут лю­бив­шие те­бя юно­ши, дру­зья и де­вы. Там ждет в тос­ке та, ко­то­рую чи­сто лю­бил о Гос­по­де... Те­ло твое мо­ло­до и сла­бо...
А тут, за пра­гом сим, на всю жизнь ждут те­бя по­дви­ги са­мо­от­вер­же­ния, по­дви­ги, кро­ме физи­че­ских тру­дов, еще неве­до­мые те­бе, непо­нят­ные и неве­до­мые ми­ру, по­дви­ги аб­со­лют­но­го по­слу­ша­ния, сми­ре­ния, по­ста и мо­лит­вы. Жизнь хож­де­ния как бы пред ли­цом Са­мо­го Бо­га, в Бо­ге и для Бо­га.
Ку­да ты ве­дешь ме­ня?!
Так взы­ва­ла ко мне юность. Так во­пи­я­ла во мне «плоть и кровь». Но и по­ры­вы ду­ши мо­ей не уни­ма­лись. Ду­ша рва­лась – ту­да, за «свя­той по­рог». Она го­то­ва бы­ла на все жерт­вы тру­да и под­ви­га. Она го­то­ва бы­ла — хоть на смерть. Она взы­ва­ла со свя­тым ца­рем – про­ро­ком Да­ви­дом: «Го­то­во серд­це мое, Бо­же, го­то­во серд­це мое!» [Пс.56:8].
И в эти ми­ну­ты борь­бы «ду­ха с пло­тью» я воз­вел свой взор ду­ши ту­да, го­ре – к То­му, Ко­му я вве­рял свою жизнь и спа­се­ние, Ко­му ве­до­мы пу­ти вхож­де­ния мо­е­го и ис­хож­де­ния...
Я взы­вал о по­мо­щи Его бла­го­дат­ной, я взы­вал воп­лем ду­ши мо­ей: «Бо­же! Из­ве­ди из тем­ни­цы су­е­ты и стра­стей ду­шу мою, ис­по­ве­да­ти­ся Име­ни Тво­е­му и сла­вить Тя Еди­но­го во ве­ки!» И в это вре­мя вни­ма­ние мое и взор бы­ли об­ра­ще­ны на лест­ни­цу, ве­ду­щую от свя­тых во­рот к са­мо­му вхо­ду со­бо­ра, ко­то­рая по­сте­пен­но воз­вы­ша­лась.
«Та­ков здесь путь твой, путь ду­хов­но­го вос­хож­де­ния до вхо­да тво­е­го во вра­та Гор­ня­го Небес­но­го Иеру­са­ли­ма», – ска­зал мне внут­рен­ний го­лос мой... А над свя­ты­ми во­ро­та­ми во весь рост че­ло­ве­ка воз­вы­шал­ся Ан­гел: в од­ной ру­ке он дер­жал боль­шой свя­той крест, как сим­вол стра­да­ния, а в дру­гой – ве­нец, как сим­вол на­гра­ды и сла­вы...
Сло­ва свя­то­го Еван­ге­лия, как некий Бо­же­ствен­ный свет, оза­ри­ли мой ра­зум и, как острие ме­ча, уяз­ви­ли ис­ти­ной слов Бо­го­че­ло­ве­ка мое серд­це: «Аще кто хо­щет по Мне ид­ти да от­вер­жет­ся се­бя и возь­мет крест свой, и по Мне гря­дет» [Мф.16:24]... «Аз есмь путь, ис­ти­на и жизнь» [Ин.14:6].
Путь на небо вся­ко­му по­сле­до­ва­те­лю Хри­ста, а наи­па­че ино­ку, – пред­ле­жит толь­ко через гол­го­фу, с кре­стом в ру­ках, с кре­стом на пле­чах.
Сим пу­тем вос­шел в гор­няя и Он – Сын Бо­жий, си­я­ние сла­вы От­чей, на Кре­сте Сво­и­ми стра­да­ни­я­ми и смер­тью со­вер­шил ис­куп­ле­ние ро­да че­ло­ве­че­ско­го и Сво­им жи­во­нос­ным вос­кре­се­ни­ем со­вос­кре­сил его, да­ро­вав ему но­вую жизнь и спа­се­ние. Дру­гих пу­тей ту­да, на небо, нет, все дру­гие пу­ти ве­дут в дру­гие, страш­ные, адо­вы ме­ста...
Без кре­ста – нет вен­ца!
Я пе­ре­сту­пил бла­го­го­вей­но свя­той по­рог оби­те­ли – и... взял свя­той крест, ска­зав: «Се по­кой мой – зде все­лю­ся в век ве­ка! [Ср. Пс.131:14]. Кре­сту Тво­е­му по­кло­ня­ю­ся, Вла­ды­ко!"»[1].
26 ав­гу­ста 1918 го­да Ро­ди­он был при­нят в чис­ло по­слуш­ни­ков Оп­ти­ной пу­сты­ни. В мо­на­сты­ре он нес по­слу­ша­ния ве­те­ри­нар­но­го фельд­ше­ра и кли­рос­ное.
В 1918 го­ду на­ча­лись го­не­ния на Рус­скую Пра­во­слав­ную Цер­ковь, и Оп­ти­на пу­стынь бы­ла за­кры­та, – нена­ви­стен был но­вым без­бож­ным вла­стям мо­на­стырь, креп­ко дер­жав­ший­ся свя­то­оте­че­ских пре­да­ний, на­уча­ю­щий рус­ских лю­дей ду­хов­но­му ви­де­нию, нев­зи­рая, из дво­рян­ско­го ли они вы­шли со­сло­вия или из кре­стьян­ско­го. Со­вет­ская власть пре­об­ра­зо­ва­ла мо­на­стырь в пле­мен­ное хо­зяй­ство, но при этом бра­тия оста­лась на ме­сте, и ей не за­пре­ти­ли со­вер­шать устав­ное мо­на­стыр­ское бо­го­слу­же­ние. В пле­мен­ном хо­зяй­стве Ро­ди­он про­дол­жал тру­дить­ся в ка­че­стве ве­те­ри­нар­но­го фельд­ше­ра. В 1923 го­ду без­бож­ни­ки окон­ча­тель­но за­кры­ли оби­тель, и бра­тии при­шлось по­ки­нуть мо­на­стыр­ские сте­ны. Мо­на­хи по­се­ли­лись в го­ро­де Ко­зель­ске на част­ных квар­ти­рах. По­слуш­ник Ро­ди­он стал за­ра­ба­ты­вать на жизнь са­пож­ным ре­меслом.
В 1928 го­ду оп­тин­ский иеро­мо­нах Ма­ка­рий (Чи­ли­кин) по бла­го­сло­ве­нию епи­ско­па Ма­ло­я­ро­сла­вец­ко­го, ви­ка­рия Ка­луж­ской епар­хии, Сте­фа­на (Ви­но­гра­до­ва) по­стриг по­слуш­ни­ка Ро­ди­о­на в ман­тию и на­рек ему имя Ра­фа­ил в честь ар­хи­стра­ти­га Бо­жия Ра­фа­и­ла, це­ли­те­ля че­ло­ве­че­ских неду­гов. В том же го­ду епи­скоп Ма­саль­ский, ви­ка­рий Ка­луж­ской епар­хии, Гер­ман (Вейн­берг) ру­ко­по­ло­жил его во иеро­диа­ко­на и воз­вел в сан ар­хи­ди­а­ко­на; де­сять ме­ся­цев отец Ра­фа­ил про­был при епи­ско­пе в ка­че­стве ке­лей­ни­ка и ар­хи­ди­а­ко­на на ар­хи­ерей­ских служ­бах. В 1929 го­ду епи­скоп Гер­ман был на­зна­чен на са­мо­сто­я­тель­ную ка­фед­ру; ему по­нра­вил­ся рев­ност­ный оп­тин­ский мо­нах, и он стал уго­ва­ри­вать его от­пра­вить­ся с ним в Ал­ма-Ату, но ду­ша от­ца Ра­фа­и­ла уже креп­ко бы­ла свя­за­на с Оп­ти­ной, и он от­ка­зал­ся, вер­нул­ся в Ко­зельск и по­сту­пил слу­жить в Ге­ор­ги­ев­скую цер­ковь. Слу­же­ние сре­ди на­сту­пив­ших го­не­ний не бы­ло без­мя­теж­ным – и в фев­ра­ле 1930 го­да он был при­ну­ди­тель­но мо­би­ли­зо­ван на ле­со­за­го­тов­ки.
В 1930 го­ду уси­ли­лись го­не­ния на Рус­скую Пра­во­слав­ную Цер­ковь, и ОГПУ при­ня­ло ре­ше­ние аре­сто­вать груп­пу оп­тин­ских мо­на­хов. Кро­ме об­ви­не­ния в ан­ти­со­вет­ской аги­та­ции, мо­на­хов об­ви­ни­ли в под­стре­ка­тель­стве кре­стьян к вос­ста­нию при бес­по­ряд­ках, слу­чив­ших­ся в Ко­зель­ске на Ду­хов день 9 июня 1930 го­да[2].
18 ав­гу­ста 1930 го­да, на­ка­нуне празд­ни­ка Пре­об­ра­же­ния Гос­под­ня, бы­ло аре­сто­ва­но со­рок мо­на­хов и ми­рян и сре­ди них ар­хи­ди­а­кон Ра­фа­ил. Так бы­ло по­ло­же­но на­ча­ло несе­ния им кре­ста Хри­сто­ва во узах. Отец Ра­фа­ил был до­про­шен сра­зу же по­сле аре­ста, — все во­про­сы со­труд­ни­ка ОГПУ ка­са­лись ис­клю­чи­тель­но его био­гра­фи­че­ских дан­ных как оп­тин­ско­го мо­на­ха.
2 сен­тяб­ря его сно­ва вы­зва­ли на до­прос; от­ве­чая на во­про­сы сле­до­ва­те­ля, он ска­зал: «Ви­нов­ным се­бя не при­знаю... Ни в ка­кой контр­ре­во­лю­ци­он­ной груп­пе не со­сто­ял и ра­бо­ты, на­прав­лен­ной про­тив со­вет­ской вла­сти, не вел... Ру­ко­вод­ство ду­хов­ной жиз­нью брат­ства шло пу­тем ис­по­ве­ди ду­хов­ни­ков. На ба­за­ре... на Ду­хов день в го­ро­де Ко­зель­ске я не был, на­хо­дил­ся до­ма и по­это­му, что бы­ло на ба­за­ре, не знаю, да и как об­щее пра­ви­ло на ба­за­ры я не хо­жу. Быв­ших тор­гов­цев, аре­сто­ван­ных и на­хо­дя­щих­ся со мной под стра­жей, знаю всех; как жи­тель го­ро­да Ко­зель­ска, ино­гда с ни­ми встре­чал­ся, но в их до­мах я не был...»[3]
Бы­ли до­про­ше­ны сви­де­те­ли, и в част­но­сти хо­зяй­ка квар­ти­ры, где жил ар­хи­ди­а­кон Ра­фа­ил; она по­ка­за­ла: «Из бе­сед с Ра­фа­и­лом знаю, что по­след­ний яв­ля­ет­ся ярым, за­ко­ре­не­лым мо­на­хом с при­су­щи­ми им ста­ры­ми взгля­да­ми»[4].
В ок­тяб­ре 1930 го­да след­ствие бы­ло за­кон­че­но и со­став­ле­но об­ви­ни­тель­ное за­клю­че­ние, в ко­то­ром со­труд­ни­ки ОГПУ в пол­ном несо­от­вет­ствии с дей­стви­тель­но­стью на­пи­са­ли: «В ав­гу­сте 1930 го­да Су­хи­ни­че­ским... ОГПУ в го­ро­де Ко­зель­ске... бы­ло вы­яв­ле­но на­ли­чие мо­на­ше­ско-мо­нар­хи­че­ской контр­ре­во­лю­ци­он­ной груп­пы, охва­ты­ва­ю­щей сво­им вли­я­ни­ем как на­се­ле­ние го­ро­да, так и смеж­ных де­ре­вень.
Бы­ло из­вест­но, что контр­ре­во­лю­ци­он­ная груп­па ста­вит пе­ред со­бой за­да­чи непо­сред­ствен­ной борь­бы с со­вет­ской вла­стью и рес­тав­ра­цию мо­нар­хи­че­ско­го строя...»[5]
27 но­яб­ря 1930 го­да трой­ка ОГПУ при­го­во­ри­ла ар­хи­ди­а­ко­на Ра­фа­и­ла к де­ся­ти го­дам за­клю­че­ния, и он был от­прав­лен в Ви­шер­ский ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь, рас­по­ла­гав­ший­ся в по­сел­ке Ви­а­жи­ха Ураль­ской об­ла­сти[b]. В 1934 го­ду ар­хи­ди­а­кон Ра­фа­ил был пе­ре­ве­ден в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь в го­род Дмит­ров Мос­ков­ской об­ла­сти; здесь он ра­бо­тал ве­те­ри­нар­ным фельд­ше­ром при жи­вот­но­вод­че­ской фер­ме сов­хо­за «Ер­мо­ли­но». Фер­ма за­ни­ма­лась сви­но­вод­ством; жил отец Ра­фа­ил в од­ном из пу­стых за­го­нов для сви­ней и от ве­ли­ко­го недо­стат­ка в пи­ще пи­тал­ся тем, что да­ва­лось сви­ньям; и это еще бы­ла боль­шая уда­ча и ми­лость Бо­жия, так как дру­гие за­клю­чен­ные не име­ли и та­ко­го до­пол­не­ния к сво­е­му скуд­но­му ра­ци­о­ну.
На­хо­дясь в ла­ге­ре, отец Ра­фа­ил не скры­вал сво­ей ве­ры, ему во вре­мя сви­да­ния пе­ре­да­ли Еван­ге­лие, мо­лит­во­слов, ико­ну, а по­сколь­ку жил он в сви­нар­ни­ке от­дель­но, то и мог бес­пре­пят­ствен­но мо­лить­ся, при­гла­шая ино­гда к се­бе неко­то­рых из за­клю­чен­ных со­бра­тий. Он был в дру­же­ских от­но­ше­ни­ях со мно­ги­ми сво­и­ми со­уз­ни­ка­ми, к нему до­воль­но ча­сто при­ез­жа­ли мо­на­хи­ни Ша­мор­дин­ско­го мо­нас­ты­ря и зна­ко­мые из Ко­зель­ска. По сво­е­му слу­жеб­но­му по­ло­же­нию он мог бес­пре­пят­ствен­но хо­дить по по­сел­ку. Ле­том од­на­жды он шел со зна­ко­мой, при­е­хав­шей к нему на сви­да­ние. На­встре­чу им шла груп­па за­клю­чен­ных уго­лов­ниц, воз­вра­щав­ших­ся с ра­бо­ты. По­рав­няв­шись с от­цом Ра­фа­и­лом и его спут­ни­цей, они сми­рен­но пок­ло­ни­лись ему и по­при­вет­ство­ва­ли: «Здрав­ствуй­те, ба­тюш­ка!»
Из ла­ге­ря отец Ра­фа­ил пи­сал зна­ко­мым; неко­то­рые пись­ма не до­хо­ди­ли до адре­са­тов – они за­би­ра­лись опер­упол­но­мо­чен­ным НКВД, ко­то­рый в кон­це кон­цов счел, что оп­тин­ский мо­нах ве­дет слиш­ком ак­тив­ную ре­ли­ги­оз­ную жизнь, и при­нял­ся со­би­рать ма­те­ри­а­лы для его аре­ста.
Сре­ди тек­стов, ко­то­рые бы­ли по­став­ле­ны впо­след­ствии от­цу Ра­фа­и­лу в ви­ну, бы­ли и сти­хи из­вест­ной по­мощ­ни­цы мно­гим, во узах на­хо­дя­щим­ся, Та­тья­ны Грим­блит[c], с ко­то­рой отец Ра­фа­ил был од­но вре­мя в Ви­шер­ском ла­ге­ре. Сти­хи, на­пи­сан­ные Та­тья­ной в де­вят­на­дцать лет, на­столь­ко по­ра­зи­ли от­ца Ра­фа­и­ла и на­столь­ко ока­за­лись со­звуч­ны его соб­ствен­но­му на­стро­е­нию, что он вы­учил их на­изусть, лишь немно­го пе­ре­ина­чив[6].
21 июня 1936 го­да опер­упол­но­мо­чен­ный Дмит­ла­га НКВД на­пра­вил ра­порт на­чаль­ни­ку 3-го от­де­ле­ния, в ко­то­ром пи­сал: «До­но­шу, что зе­ка Шей­чен­ко... на про­тя­же­нии про­дол­жи­тель­но­го вре­ме­ни ве­дет контр­ре­во­лю­ци­он­ную аги­та­цию. Про­шу Ва­ше­го рас­по­ря­же­ния о при­вле­че­нии его к уго­лов­ной от­вет­ствен­но­сти...»[7]
В тот же день у от­ца Ра­фа­и­ла был про­из­ве­ден обыск и от­рыв­ки из пи­сем и сти­хи, най­ден­ные у него, бы­ли пред­став­ле­ны как ве­ще­ствен­ные до­ка­за­тель­ства пре­ступ­ле­ния про­тив го­су­дар­ства, ко­то­рые он пы­тал­ся буд­то бы скрыть, имея на­ме­ре­ние пе­ре­дать их на со­хра­не­ние со­уз­ни­ку.
– Ска­жи­те, Шей­чен­ко, бы­ли ли вы в квар­ти­ре у Бе­ло­ва[d] и сколь­ко раз? — спро­сил его сле­до­ва­тель.
– У Бе­ло­ва в квар­ти­ре я был два ра­за: пер­вый раз он ме­ня при­гла­сил по­смот­реть боль­ную его но­гу, и вто­рой раз, ко­гда я услы­шал, что ме­ня хо­тят аре­сто­вать, я но­сил ему свою кор­зи­ну с бе­льем на со­хра­не­ние, но он не взял.
– Ска­жи­те, Шей­чен­ко, вы про­си­ли Бе­ло­ва спря­тать ка­кие-то сек­рет­ные до­ку­мен­ты и от­ку­да они у вас по­яви­лись?
– Бе­ло­ва я ни­ко­гда не про­сил спря­тать ка­кие-то до­ку­мен­ты, и их у ме­ня ни­ко­гда не бы­ло.
– Ска­жи­те, Шей­чен­ко, что же вы пря­та­ли у Бе­ло­ва в квар­ти­ре?
– Пря­тал я толь­ко Еван­ге­лие, мо­лит­вен­ник и крест, ка­кой-ли­бо пе­ре­пис­ки я не пря­тал; пря­тал я по­то­му, что я ду­мал, что у ме­ня бу­дет обыск и ме­ня аре­сту­ют.
– Ска­жи­те, Шей­чен­ко, что вы го­во­ри­ли 2 мая... ко­гда вы си­де­ли в сов­хо­зе на ла­воч­ке?
– Я го­во­рил, что сей­час ста­рый укра­ин­ский язык рез­ко из­ме­нил­ся, ибо в укра­ин­ский язык и ли­те­ра­ту­ру мно­го внес­ли из Га­ли­ции, и те­перь его труд­но по­нять. Рань­ше же укра­ин­ский язык был го­раз­до лег­че и сво­бод­нее, чем те­перь.
– Ска­жи­те, Шей­чен­ко, при­зна­е­те ли вы се­бя ви­нов­ным в предъ­яв­лен­ном вам об­ви­не­нии?
– В предъ­яв­лен­ном мне об­ви­не­нии ви­нов­ным се­бя не при­знаю и по су­ще­ству де­ла по­ка­зы­ваю, что я ни­ко­гда ни­где не вел контр­ре­во­лю­ци­он­ной аги­та­ции.
13 сен­тяб­ря 1936 го­да со­сто­я­лось за­кры­тое за­се­да­ние Мос­ков­ско­го об­ласт­но­го су­да по де­лам Дмит­ла­га НКВД в со­ста­ве пред­се­да­тель­ству­ю­ще­го, двух чле­нов су­да и сек­ре­та­ря; суд в при­го­во­ре за­пи­сал: «Ви­нов­ным се­бя под­су­ди­мый не при­знал, но пре­ступ­ле­ние до­ка­за­но как ма­те­ри­а­ла­ми де­ла, так и сви­де­тель­ски­ми по­ка­за­ни­я­ми, а по­то­му суд, учи­ты­вая лич­ность под­су­ди­мо­го и усло­вия ла­гер­ной об­ста­нов­ки... при­го­во­рил... к ли­ше­нию сво­бо­ды сро­ком на шесть... лет, с по­ра­же­ни­ем в пра­вах на пять лет и на­прав­ле­ни­ем для даль­ней­ше­го от­бы­ва­ния в от­да­лен­ные се­вер­ные ла­ге­ря»[8].
Ар­хи­ди­а­кон Ра­фа­ил был от­прав­лен сна­ча­ла в го­род Мур­манск, а через че­ты­ре го­да пе­ре­ве­ден в Усоль­лаг в го­ро­де Со­ли­кам­ске Перм­ской об­ла­сти.
18 но­яб­ря 1943 го­да отец Ра­фа­ил был осво­бож­ден из за­клю­че­ния, но ему не раз­ре­ши­ли жить в Ко­зель­ске, и он по­се­лил­ся в го­ро­де Кир­са­но­ве Там­бов­ской об­ла­сти у ве­ру­ю­щей ста­руш­ки; здесь он про­жил око­ло по­лу­го­да, ко­гда хо­ро­шо знав­шие его лю­ди ста­ли на­стой­чи­во при­гла­шать его в Ко­зельск, и он пе­ре­ехал ту­да в ап­ре­ле 1944 го­да.
1 ок­тяб­ря 1944 го­да мит­ро­по­лит Кру­тиц­кий Ни­ко­лай (Яру­ше­вич) в Успен­ской, что в Гон­ча­рах, церк­ви в Москве ру­ко­по­ло­жил ар­хи­ди­а­ко­на Ра­фа­и­ла во иеро­мо­на­ха и на­зна­чил, со­глас­но прось­бе два­дцат­ки, на­сто­я­те­лем Бла­го­ве­щен­ской церк­ви в го­ро­де Ко­зель­ске. С это­го вре­ме­ни на­ча­лась его мно­го­труд­ная пас­тыр­ская де­я­тель­ность.
Цер­ков­ная жизнь в то вре­мя в Ко­зель­ске, как и вез­де в Рос­сии, бы­ла в боль­шом утес­не­нии: на од­но­го свя­щен­ни­ка при­хо­ди­лось не ме­нее де­сят­ка го­ни­те­лей из со­труд­ни­ков со­вет­ских учре­жде­ний и осве­до­ми­те­лей МГБ; хра­мы бы­ли по­лу­раз­ру­ше­ны немец­ки­ми и со­вет­ски­ми вла­стя­ми, ис­поль­зу­ясь немец­ки­ми – под ко­нюш­ни, со­вет­ски­ми — под скла­ды. Храм Бла­го­ве­ще­ния, как и мно­гие дру­гие, был силь­но по­вре­жден, и отец Ра­фа­ил, тра­тя мно­го сил на его вос­ста­нов­ле­ние, стал слу­жить в на­ско­ро от­ре­мон­ти­ро­ван­ном при­де­ле. По­сколь­ку стро­и­тель­ную тех­ни­ку до­стать то­гда бы­ло невоз­мож­но по недру­же­люб­ству вла­стей, то стро­ить при­хо­ди­лось вруч­ную. К 1949 го­ду храм уси­ли­я­ми от­ца Ра­фа­и­ла и при­хо­жан был по­чти вос­ста­нов­лен и в хра­ме по­став­лен ико­но­стас.
Пас­тырь доб­рый, отец Ра­фа­ил, по­мо­гал мно­гим нуж­да­ю­щим­ся; в Ко­зельск из ссы­лок и ла­ге­рей ста­ли в то вре­мя воз­вра­щать­ся ша­мор­дин­ские мо­на­хи­ни; пре­тер­пев узы, мно­гие из них ста­ли немощ­ны, и отец Ра­фа­ил ста­рал­ся их жизнь обу­стро­ить. Дверь его ке­льи бы­ла от­кры­та для всех, для каж­до­го на­хо­ди­лось уте­ши­тель­ное сло­во, а в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти и ма­те­ри­аль­ная по­мощь. Ве­ру­ю­щие, ища ду­хов­ной под­держ­ки и со­ве­та, ста­ли об­ра­щать­ся к нему как к ду­хов­ни­ку, со мно­ги­ми у него за­вя­за­лись близ­кие ду­хов­ные от­но­ше­ния, ко­то­рые на­шли свое от­ра­же­ние в пись­мах.
«Род­ная моя Та­ти­а­на Фе­до­ров­на, мир Вам и спа­се­ние от Гос­по­да! – пи­сал отец Ра­фа­ил. – Гос­подь, ко­го хо­чет при­ве­сти к Се­бе, к по­зна­нию Се­бя, то­му Он по­сы­ла­ет непре­стан­но скор­би, а осо­бен­но ко­гда в этой ду­ше есть хо­тя за­квас­ка хри­сти­ан­ской доб­ро­де­те­ли, но эта ду­ша, вле­ко­мая вся­че­ски­ми немо­ща­ми, тя­нет­ся к зем­ле, за­ра­жа­ет­ся ми­ро­лю­би­ем. Бог ба­че з неба – ко­му чо­го тре­ба! То, что все мы крат­ковре­мен­ные стран­ни­ки на зем­ле, есть ося­за­тель­ная ис­ти­на, – то, что все на­ше бы­тие на зем­ле мень­ше, чем мгно­ве­ние, ни­чтож­нее, чем ро­син­ка срав­ни­тель­но с оке­а­на­ми вод, – так ни­чтож­на на­ша жизнь срав­ни­тель­но с веч­но­стью. То, что мы об­ра­ща­ем так ма­ло вни­ма­ния на эту веч­ность, за­бы­ва­ем ее, есть вер­ный при­знак на­ше­го па­де­ния не толь­ко в те­ле, но еще боль­ше в уме, в серд­це. По­зна­ние Бо­га, по­зна­ние се­бя – есть ис­тин­ная муд­рость, ис­тин­ное со­кро­ви­ще, ис­тин­ное сча­стье че­ло­ве­ка на зем­ле»[9].
«Хри­стос вос­кре­се! Хо­ро­шая моя доч­ка Ва­ля!
По­ка жив есмь, бла­го­по­лу­чен, а про­чее пред­став­лю во­ле Бо­жи­ей – Ему да бу­дет сла­ва за все, что ни слу­чись. Он Бог, Он Тво­рец и зна­ет, что ко­му необ­хо­ди­мо и по­лез­но, а по во­ле Его и во аде не бу­дет пло­хо – ибо ад пе­ре­ста­ет быть адом.
Че­ло­ве­ку же, ли­шив­ше­му­ся бла­го­да­ти Бо­жи­ей, из­гнав­ше­му из ду­ши сво­ей Бо­га неве­ри­ем, оже­сто­че­ни­ем, и Рай бу­дет адом, ибо он при­не­сет в Рай – ад в ду­ше сво­ей.
Цар­ство Бо­жие на­чи­на­ет­ся здесь, на зем­ле, так же как и ад – внутрь нас, т.е. в серд­це, в ду­ше че­ло­ве­ка, его об­ра­зом жиз­ни, – за пра­гом веч­но­сти толь­ко рас­тет то и дру­гое – бес­пре­дель­но, до ан­ге­ло­по­до­бия и диа­воль­ско­го.
Хо­чу, чтобы Гос­подь спо­до­бил вас Сво­ей ми­ло­сти, о сем за вас всех и мо­люсь у Свя­то­го Пре­сто­ла Бо­жия»[10].
«Ми­лая доч­ка Ва­ля! Ми­ра, здо­ро­вья и спа­се­ния оте­че­ски же­лаю те­бе! Те­бе, на­вер­ное, небезыз­вест­но, что я по­сле Пас­хи два ме­ся­ца был бо­лен смер­тель­но; по­сле свя­то­го со­бо­ро­ва­ния я стал по­прав­лять­ся. Скор­би и бо­лез­ни – наш зем­ной удел: в них мы, как зла­то в гор­ни­ле, очи­ща­ем­ся от вся­кой еже­днев­ной при­ме­си гре­хов­ной, ими со­вер­шен­ству­ет­ся, за­ка­ля­ет­ся дух, укреп­ля­ет­ся ве­ра и со­зна­ние сво­е­го ни­что­же­ства, бес­си­лия, сво­е­го крат­ковре­мен­но­го пре­бы­ва­ния на зем­ле.
Скор­бя­ми и бо­лез­ня­ми, как бы уста­ми свя­тых про­рок, Гос­подь нам го­во­рит-на­по­ми­на­ет: опом­нись, че­ло­век! – не за­смот­рись, не увле­кай­ся, как ма­лое ди­тя, иг­руш­ка­ми – ско­ро гиб­ну­щи­ми пре­лес­тя­ми ми­ра се­го. Ты на зем­ле пут­ник мгно­вен­ный, жизнь твоя – крат­кий сон. Там, за по­ро­гом тво­ей мо­ги­лы, ждет те­бя веч­ность. Ты ве­нец тво­ре­ния на зем­ле. Ты от­блеск Бо­же­ства, ду­ша твоя бес­смерт­на – веч­на, как ве­чен ее Тво­рец. Жи­ви ра­зум­но, че­ло­веч­но. По­ста­рай­ся при­го­то­вить се­бе ме­сто там... до­стой­ное тво­е­го зва­ния. Твое назна­че­ние Небо – Рай. Твое со­об­ще­ство там – ан­ге­лы и все свя­тые!!!
Рад, что обе­ща­ешь вы­пол­нить мои со­ве­ты – они ис­крен­ни, как от­ца лю­би­мо­му ди­тя­ти. Бу­дешь мень­ше вол­но­вать­ся на ме­ло­чах. Окрепнет твоя нерв­ная си­сте­ма и ор­га­низм. И в се­мье бу­дет мир и от­ра­да... Жи­ви­те же мир­но, и да бла­го­сло­вит вас Гос­подь сча­стьем и все­ми бла­га­ми!
Ва­ля! Осо­бен­но на те­бе ле­жит долг вос­пи­та­ния де­ток – на­прав­ляй их ум и во­лю к чест­но­сти, доб­ру и прав­де. Ты мать. Ты пер­вая уви­де­ла их улыб­ку, ты пер­вая услы­ша­ла их ле­пет, пер­вое и ра­дост­ное для те­бя сло­во: ма­ма!
Твое ма­те­рин­ски неж­ное, чут­кое серд­це луч­ше вся­ко­го «пси­хо­ло­га» и «пси­хи­ат­ра» спо­соб­но уло­вить-под­ме­тить все дви­же­ния их ума и серд­ца и всё на­пра­вить на вер­ный, бла­гой путь. Отец есть толь­ко дис­ци­пли­на. Толь­ко уме­лое вос­пи­та­ние де­тей ма­те­рью да­ло ми­ру ве­ли­ких лю­дей.
Будь­те без­уко­риз­нен­ны­ми для них, при­ме­ром в сво­ей жиз­ни, во всех дей­стви­ях и сло­вах. Де­ти – это тон­чай­шая фо­то­п­лен­ка, на ко­то­рой быст­ро и неиз­гла­ди­мо за­пе­чатле­ва­ет­ся все. Жа­лу­ют­ся мно­гие ро­ди­те­ли на де­тей сво­их. Да­вай, до­ро­гая, об этом пом­нить»[11].
В ап­ре­ле 1948 го­да в Бла­го­ве­щен­ский храм в Ко­зель­ске был на­зна­чен свя­щен­ни­ком Сер­гей Ге­ор­ги­е­вич Шу­ми­лин. Его дея­тель­ность бы­ла непо­сред­ствен­но свя­за­на с де­я­тель­но­стью ар­хи­епи­ско­па Смо­лен­ско­го Ва­си­лия (Рат­ми­ро­ва)[12]. В мае 1943 го­да об­щи­на за­кры­то­го в 1937 го­ду Пре­об­ра­жен­ско­го хра­ма в се­ле Ниж­ние Прыс­ки Ко­зель­ско­го рай­о­на, вхо­див­ше­го то­гда в со­став Смо­лен­ской об­ла­сти, воз­бу­ди­ла хо­да­тай­ство об его от­кры­тии. На­ча­лась обыч­ная в этих слу­ча­ях бю­ро­кра­ти­че­ская пе­ре­пис­ка, в ко­то­рой вполне про­яви­лось неже­ла­ние вла­стей пе­ре­да­вать об­щине храм. В на­ча­ле июня то­го же го­да пред­ста­ви­те­ля­ми об­щи­ны бы­ло по­сла­но еще од­но за­яв­ле­ние, а в июле сле­ду­ю­щее. 13 де­ка­б­ря вла­сти пе­ре­пра­ви­ли за­яв­ле­ние ве­ру­ю­щих ар­хи­епи­ско­пу Ва­си­лию с во­про­сом: «Под­твер­жда­е­те ли Вы это хо­да­тай­ство или счи­та­е­те воз­мож­ным от­кло­нить его?»[13] – спра­ши­ва­ли они его как ста­ро­го со­труд­ни­ка со­вет­ской вла­сти. И уже на сле­ду­ю­щий день, 14 де­каб­ря, ар­хи­епи­скоп Ва­си­лий вы­дал Сер­гию Шу­ми­ли­ну указ о на­зна­че­нии его на­сто­я­те­лем Пре­об­ра­жен­ской церк­ви. Впо­след­ствии у пра­вя­щих ар­хи­ере­ев Ка­луж­ской епар­хии не раз воз­ни­ка­ли со­мне­ния в пра­во­моч­но­сти его свя­щен­ства, ко­то­рые он так и не су­мел раз­ве­ять[14]. По­сле пе­ре­во­да Сер­гея Ге­ор­ги­е­ви­ча в Бла­го­ве­щен­ский храм, мно­гие при­хо­жане ста­ли опа­сать­ся его и да­же бо­ять­ся, его при­сут­ствие на­ве­ва­ло на неко­то­рых ужас, так как они свя­зы­ва­ли его лич­ность со страш­ной аб­бре­ви­а­ту­рой «МГБ». Од­на­ко необ­хо­ди­мость ве­сти до­ве­ри­тель­ные от­но­ше­ния не толь­ко с вла­стя­ми, но и с при­хо­жа­на­ми, и осо­зна­ние то­го, что это­го пу­ти при­дет­ся дер­жать­ся в те­че­ние всей жиз­ни, вы­ра­бо­та­ли у него елей­но-лас­ко­вый тон об­ще­ния, и в па­мя­ти неко­то­рых он остал­ся че­ло­ве­ком веж­ли­вым, об­хо­ди­тель­ным и «хри­сти­ан­ски» на­стро­ен­ным.
26 ок­тяб­ря 1948 го­да Ми­ни­стер­ство го­судар­ствен­ной безо­пас­но­сти и Ге­не­раль­ная про­ку­ра­ту­ра при­ня­ли ди­рек­ти­ву об аре­сте воз­вра­тив­ших­ся из за­клю­че­ния свя­щен­но­слу­жи­те­лей, ес­ли те про­дол­жа­ли ве­сти ак­тив­ную цер­ков­ную де­я­тель­ность. С это­го вре­ме­ни уста­но­ви­лась осо­бен­но тща­тель­ная слеж­ка за от­цом Ра­фа­и­лом: слу­ша­лись его про­по­ве­ди, об­ра­ща­лось вни­ма­ние на всю его стро­и­тель­ную, бла­го­тво­ри­тель­ную и ду­хов­ни­че­скую де­ятель­ность; его ста­ли ча­сто вы­зы­вать в мест­ное от­де­ле­ние МГБ. Аген­том был его со­слу­жи­вец по хра­му, и по­се­му вся де­я­тель­ность от­ца Ра­фа­и­ла осве­ща­лась пе­ред МГБ по­дроб­ней­шим об­ра­зом; через аген­та он ока­зал­ся ли­цом к ли­цу с ка­ра­тель­ной ма­ши­ной, про­тив ко­то­рой бы­ли бес­силь­ны все зем­ные сред­ства, и необ­хо­ди­мо бы­ло во что бы то ни ста­ло со­хра­нять внут­рен­ний мир, па­мя­туя Еван­ге­лие и от­но­ше­ние Хри­ста к вра­гам и пре­да­те­лям, па­мя­туя, что все скорб­ные об­сто­я­тель­ства и стра­да­ния пре­по­да­ют­ся хо­тя и через лю­дей, но все же Гос­по­дом; не со­труд­ни­ки гос­бе­зо­пас­но­сти, как вра­ги внеш­ние, и не пре­да­те­ли, как вра­ги внут­рен­ние, его му­ча­ют, а Хри­стос тянет его за ру­ку в Цар­ство Небес­ное, при­зы­вая к де­я­тель­ной люб­ви и к тем, и к дру­гим, по­да­ет еще на зем­ле ча­шу горь­ких стра­да­ний, чтобы, ис­пив ее до кон­ца, он смог вку­сить сла­до­сти Неба. Что те­бе му­чи­те­ли твои и пре­да­те­ли цер­ков­ные, ко­то­рые те­бе по­пуще­ны Бо­гом как тяж­кая бо­лезнь за твои гре­хи, – этой ча­ши, ес­ли хо­чешь спа­стись, не из­бу­дешь, – ты лишь смот­ри за со­бой и на­пи­ты­вай­ся сре­ди бурь жи­тей­ских ми­ром ду­ха Хри­сто­ва, чтобы те­бе хва­ти­ло и са­мый по­двиг пе­ре­не­сти со сми­ре­ни­ем и по­лу­чить в на­гра­ду па­ки сми­ре­ние.
В 1940-х го­дах без­бож­ни­ки по об­раз­цу 1930-х ста­ли про­из­воль­но уве­ли­чи­вать на­ло­ги на хра­мы, и в на­ча­ле 1948 го­да иеро­мо­нах Ра­фа­ил, цер­ков­ный ста­ро­ста и по­мощ­ни­ца ста­ро­сты на­пра­ви­ли упол­но­мо­чен­но­му Со­ве­та по де­лам Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви по Ка­луж­ской об­ла­сти жа­ло­бу на непо­силь­ность этих на­ло­гов. Жа­ло­ба бы­ла пе­ре­сла­на в финан­со­вый от­дел Ка­луж­ской об­ла­сти, ко­то­рый, од­на­ко, при­знал сум­му на­ло­гов спра­вед­ли­вой и жа­ло­бу от­кло­нил. В том же го­ду свя­щен­ник, ста­ро­ста и по­мощ­ни­ца ста­ро­сты на­пра­ви­ли упол­но­мо­чен­но­му еще че­ты­ре жа­ло­бы на непра­виль­ное об­ло­же­ние на­ло­га­ми, но и на этот раз их жа­ло­бы бы­ли от­кло­не­ны.
На тре­тий день Пас­хи 1948 го­да от­ца Ра­фа­и­ла вы­зва­ли в Ко­зель­ское от­де­ле­ние МВД. Он по­ла­гал, что его вы­зы­ва­ют по по­во­ду про­из­не­сен­ных им про­по­ве­дей, но услы­шал там, что «он не име­ет пра­ва хо­дить по до­мам по при­гла­ше­нию ве­ру­ю­щих в празд­ник Пас­хи, в пре­столь­ные празд­ни­ки»[15], ему бы­ло по­став­ле­но так­же на вид, что он неза­кон­но со­вер­ша­ет по­хо­ро­ны, со­про­вож­дая по­гре­баль­ные про­цес­сии до клад­би­ща.
Вес­ной 1949 го­да ста­ро­ста Бла­го­ве­щен­ской церк­ви, На­та­лья Алек­сан­дро­ва, ста­ла жа­ло­вать­ся вла­стям, что отец Ра­фа­ил от­ст­ра­нил ее от свеч­но­го ящи­ка, по­ру­чив за­ни­мать­ся ма­те­ри­аль­ной сто­ро­ной де­ла мо­на­хине, при­чем преды­ду­ще­му ста­ро­сте, муж­чине, пла­ти­ли боль­ше, а ко­гда она по­пы­та­лась до­бить­ся по­вы­ше­ния зар­пла­ты, отец Ра­фа­ил ей на это от­ве­тил, что муж­чине-ста­ро­сте, да еще дель­но­му, он бы и еще боль­ше пла­тил[16]. Об этой жа­ло­бе ста­ло из­вест­но при­хо­ду, при­чем ве­ру­ю­щие бы­ли убеж­де­ны, что это не кто иной, как свя­щен­ник Сер­гий Шу­ми­лин, убе­дил На­та­лью жа­ло­вать­ся упол­но­мо­чен­но­му.
Те­ле­грам­мой от 9 июля 1949 го­да отец Ра­фа­ил был вы­зван к упол­но­мо­чен­но­му по де­лам Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви в Ка­лу­гу. 11 июля он во­шел в ка­бинет упол­но­мо­чен­но­го и здесь был аре­сто­ван и за­тем за­клю­чен в ка­луж­скую тюрь­му; в до­ме свя­щен­ни­ка, в Ко­зель­ске, в тот же день был про­из­ве­ден обыск. По­сле аре­ста от­ца Ра­фа­и­ла Сер­гей Ге­ор­ги­е­вич Шу­ми­лин был на­зна­чен на­сто­я­те­лем Бла­го­ве­щен­ской церк­ви; од­ним из пер­вых его дей­ствий ста­ло уволь­не­ние ста­ро­сты На­та­льи, ко­то­рой он за­явил, что, по све­де­ни­ям упол­но­мо­чен­но­го по де­лам Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви по Ка­луж­ской об­ла­сти, она «по­са­ди­ла на­сто­я­те­ля Шей­чен­ко, – нам та­кие ста­ро­сты не нуж­ны...»[17].
На­та­лья со­чла это уволь­не­ние неспра­вед­ли­вым и об­ра­ти­лась с жа­ло­бой к упол­но­мо­чен­но­му. «Я хо­чу у Вас спро­сить кон­крет­но, – пи­са­ла она, – по ка­кой при­чине я уво­ле­на свя­щен­ни­ком Сер­ги­ем; Вы счи­та­е­те – за­кон­но он ме­ня уво­лил, я к Вам об­ра­ща­юсь, как к упол­но­мо­чен­но­му; Вы мне не от­ве­ти­ли – что же Вы хо­ти­те, чтобы я на Вас жа­ло­бу пи­са­ла в Моск­ву Ге­не­раль­но­му про­ку­ро­ру: при­дет­ся все опи­сать, ес­ли Вы так де­ла­е­те, не по-брат­ски от­но­си­тесь ко мне... Я не жа­ло­ва­лась как на сво­е­го че­ло­ве­ка, как на бра­та, а те­перь Вы ме­ня вы­нуж­да­е­те; ес­ли от­цу Сер­гию жить на­до, то мне то­же; ес­ли ему я не по ду­ше при­шлась, это не при­чи­на: за оскорб­ле­ния пусть жа­лу­ет­ся, но не сни­ма­ет»[18].
14 июля ка­луж­ский упол­но­мо­чен­ный со­об­щил пред­се­да­те­лю Со­ве­та по де­лам Рус­ской Пра­во­слав­ной Церк­ви Кар­по­ву[e], что «11 июля ор­га­на­ми МГБ аре­сто­ван свя­щен­ник церк­ви го­ро­да Ко­зель­ска Шей­чен­ко...»[19].
До­про­сы от­ца Ра­фа­и­ла на­ча­лись сра­зу же по­сле аре­ста; со­труд­ни­ки МГБ рас­счи­ты­ва­ли оше­ло­мить его вне­зап­но­стью и до­бить­ся от него по­спеш­ных и неосто­рож­ных от­ве­тов.
– Рас­ска­жи­те, с кем вы под­дер­жи­ва­ли пись­мен­ную или дру­го­го ха­рак­те­ра связь? – спро­сил его сле­до­ва­тель.
– Мно­гих лиц, ко­то­рые мне пи­са­ли, я не знаю фа­ми­лий, так как эти ли­ца об­ра­ща­лись ко мне толь­ко за ду­хов­ны­ми на­став­ле­ни­я­ми, ка­я­лись в гре­хах, а так­же ин­те­ре­со­ва­лись со­сто­я­ни­ем... мо­на­сты­ря Оп­ти­на пу­стынь. Я в свою оче­редь, по дол­гу сво­е­го слу­жеб­но­го по­ло­же­ния и зва­ния свя­щен­но­слу­жи­те­ля, да­вал пись­мен­ные от­ве­ты.
– Из­вест­но, что вы, рас­ска­зы­вая ве­ру­ю­щим об иконе «Тро­е­ру­чи­ца», вы­ска­зы­ва­ли кле­вет­ни­че­ские из­мыш­ле­ния на со­вет­скую дей­стви­тель­ность. При­зна­е­те это?
– Об иконе «Тро­е­ру­чи­ца» я го­во­рил ве­ру­ю­щим в про­по­ве­ди. Рас­ска­зы­вая о жиз­ни Иоан­на Да­мас­ки­на в Па­ле­стине, я го­во­рил, что Иоанн был пер­вым са­нов­ни­ком и лю­бим­цем ка­ли­фа – несмот­ря на то, что Иоанн яв­лял­ся хри­сти­а­ни­ном, а ка­лиф ма­го­ме­та­ни­ном, ис­треб­ляв­шим бес­по­щад­но всех хри­сти­ан в Да­мас­ке. Иоанн жил в рос­кош­ном двор­це и оде­вал­ся в бо­га­тую во­сточ­ную одеж­ду. Окле­ве­тан... в из­мене ка­ли­фу, за что ка­лиф при­ка­зал отру­бить Иоан­ну пра­вую ру­ку. Да­лее я го­во­рил, как Иоанн из­ли­вал свою скорбь пе­ред ико­ной Бо­жи­ей Ма­те­ри и при­ло­жил от­руб­лен­ную ру­ку, ко­то­рая при­рос­ла. В знак бла­го­дар­но­сти Бо­жи­ей Ма­те­ри Иоанн от­лил се­реб­ря­ную ру­ку и по­ве­сил пе­ред ико­ной, за что эта ико­на Бо­жи­ей Ма­те­ри на­зы­ва­ет­ся «Тро­е­ру­чи­ца».
– В этой сво­ей про­по­ве­ди вы, срав­ни­вая жизнь Иоан­на с со­вет­ской дей­стви­тель­но­стью, вы­ска­зы­ва­ли кле­вет­ни­че­ские из­мыш­ле­ния на ма­те­ри­аль­ное бла­го­со­сто­я­ние тру­дя­щих­ся в СССР. Так бы­ло?
– Я го­во­рил, что мы не мо­жем пред­ста­вить се­бе той во­сточ­ной древ­ней рос­ко­ши, ко­то­рой окру­жа­ли се­бя... во­сточ­ные пра­ви­те­ли, од­на­ко ни­ка­ко­го срав­не­ния с ма­те­ри­аль­ным бла­го­со­сто­я­ни­ем тру­дя­щих­ся в СССР... я не про­во­дил.
– В сен­тяб­ре 1948 го­да вы, рас­ска­зы­вая ве­ру­ю­щим о му­че­ни­цах Ве­ре, На­деж­де и Лю­бо­ви, до­пус­ка­ли в сво­ем вы­ступ­ле­нии кле­ве­ту в ча­сти ма­те­ри­аль­ной необес­пе­чен­но­сти со­вет­ско­го на­ро­да. При­зна­е­те это?
– О му­че­ни­цах Ве­ре, На­деж­де и Лю­бо­ви я рас­ска­зы­вал ве­рую­щим... По­сле это­го рас­ска­за я де­лал вы­вод, что мы да­ле­ки от ве­ры в Хри­ста и му­же­ства и что ве­ра у нас оску­де­ла. Од­на­ко о необес­пе­чен­но­сти в ма­те­ри­аль­ном от­но­ше­нии со­вет­ско­го на­ро­да в сво­ем вы­ступ­ле­нии я не го­во­рил.
– В мар­те 1949 го­да вы у се­бя в квар­ти­ре сре­ди окру­жа­ю­щих го­во­ри­ли о го­судар­ствен­ных пла­те­жах, с враж­деб­ных по­зи­ций ис­тол­ко­вы­вая по­ли­ти­ку со­вет­ской вла­сти по от­но­ше­нию к ду­хо­вен­ству, утвер­жда­ли об от­сут­ствии де­мо­кра­ти­че­ских сво­бод в Со­вет­ском Со­ю­зе и до­пус­ка­ли кле­вет­ни­че­ские вы­па­ды по адре­су Пат­ри­ар­ха. Так бы­ло?
– Вес­ной 1949 го­да, при­мер­но в мар­те, свя­щен­ник церк­ви се­ла Ниж­ние Прыс­ки, вер­нув­шись из Ка­лу­ги, за­шел ко мне на квар­ти­ру вме­сте со ста­ро­стой этой же церк­ви, фа­ми­лий их не пом­ню. Свя­щен­ник по име­ни Мат­вей хо­тел сно­ва ехать в Ка­лу­гу и разо­брать­ся в ча­сти на­ло­го­об­ло­же­ния. Я спро­сил... был ли он в Ка­лу­ге и об­ра­щал­ся ли к епи­ско­пу по по­во­ду на­ло­го­об­ло­же­ния, а так­же об­ра­щал­ся ли он к бла­го­чин­но­му... и упол­но­мо­чен­но­му по де­лам Церк­ви при Ка­луж­ском обл­ис­пол­ко­ме. Свя­щен­ник... мне по­яс­нил, что яко­бы епи­скоп, бла­го­чин­ный, а так­же и упол­но­мо­чен­ный ни­че­го опре­де­лен­но­го, су­ще­ствен­но­го по это­му во­про­су ему не ска­за­ли. По­сле это­го я ска­зал, что я так­же об­ра­щал­ся по по­во­ду на­ло­го­об­ло­же­ния к упол­но­мо­чен­но­му по де­лам Церк­ви... он ни­ка­ких ре­ши­тель­ных мер не при­нял по су­ще­ству мо­е­го за­яв­ле­ния, так­же не бы­ло при­ня­то мер по мо­е­му за­яв­ле­нию со сто­ро­ны бла­го­чин­но­го и епи­ско­па. За­тем я за­явил, что к ко­му же нам об­ра­щать­ся и от ко­го нам ждать по­мо­щи, ес­ли на­ше на­чаль­ство рав­но­душ­но к на­шим прось­бам. Я свя­щен­ни­ку Мат­вею ска­зал, что упол­но­мо­чен­ный по де­лам Церк­ви, бла­го­чин­ный, тем бо­лее епи­скоп, ес­ли бы они по­шли в об­ласт­ной финан­со­вый от­дел, то мог­ли бы сде­лать очень мно­гое в на­шу поль­зу. Это вы­ска­зы­ва­ние мое под­дер­жал и свя­щен­ник Мат­вей. Од­на­ко при­сут­ство­вав­ший при на­шем раз­го­во­ре свя­щен­ник Сер­гей Шу­ми­лин за­явил, что «это не де­ло епи­ско­па». На что я от­ве­тил: «В чем же то­гда за­клю­ча­ет­ся управ­ле­ние, ру­ко­вод­ство епар­хи­ей, ду­хо­вен­ством, раз­ве толь­ко что разъ­ез­жать и слу­жить в мит­рах?..» О Пат­ри­ар­хе в это вре­мя ни­ка­ко­го раз­го­во­ра не бы­ло. Я так­же не го­во­рил об от­сут­ствии де­мо­кра­ти­че­ских сво­бод в Со­вет­ском Со­ю­зе.
– След­стви­ем уста­нов­лен ряд фак­тов ан­ти­со­вет­ской ра­бо­ты, про­во­ди­мой ва­ми: вы, об­ра­ща­ясь к ве­ру­ю­щим за де­неж­ной по­мо­щью, кле­ве­та­ли на ме­ро­при­я­тия ком­му­ни­сти­че­ской пар­тии и со­вет­ско­го пра­ви­тель­ства. Так ведь бы­ло?
– Вес­ной 1949 го­да я об­ра­щал­ся к ве­ру­ю­щим и го­во­рил, что на нас, свя­щен­ни­ков, на­ло­жен на­лог непо­силь­ный, ко­то­рый мы не в со­сто­я­нии упла­тить из тех до­хо­дов, ко­то­рые име­ем. Ес­ли не со­к­ра­тят эти на­ло­ги, то, воз­мож­но, при­дет­ся от­ка­зать­ся от служ­бы. Я-то один, а у от­ца Сер­гия все-та­ки се­мья. Цер­ков­ный со­вет дол­жен по­мочь нам, так как ему из­вест­но, что у нас до­хо­ды не та­кие, как об этом до­но­сят в рай­он­ный финан­со­вый от­дел.
– Вы утвер­жда­ли, что го­су­дар­ство цер­ковь за­кро­ет и иму­ще­ство свя­щен­ни­ков бу­дет рас­про­да­но?
– Это­го я не го­во­рил. Я за­яв­лял, что цер­ков­ный со­вет дол­жен раз­об­ла­чить злост­ных до­нос­чи­ков и кле­вет­ни­ков, ко­то­рые хо­дят в цер­ковь и по зло­бе до­но­сят на нас в финан­со­вые ор­га­ны, то­гда как в дей­стви­тель­но­сти мы не име­ем та­ких до­хо­дов, о ко­то­рых до­не­се­но в рай­он­ный финан­со­вый от­дел. Ан­ти­со­вет­ско­го со­дер­жа­ния в мо­их вы­ска­зы­ва­ни­ях не бы­ло.
– След­ствию из­вест­но, что вы в од­ной из сво­их про­по­ве­дей о древ­них фило­со­фах утвер­жда­ли, что в на­сто­я­щее вре­мя нет та­ких та­лант­ли­вых уче­ных, ка­кие бы­ли рань­ше. От­сут­ствие та­лант­ли­вых уче­ных в на­сто­я­щее вре­мя вы объ­яс­ня­ли тем об­сто­я­тель­ством, что сей­час уче­ные не ве­рят в Бо­га. Это бы­ло?
– Я го­во­рил в про­по­ве­ди о Ва­си­лии Ве­ли­ком, Иоанне Зла­то­усте и Гри­го­рии Бо­го­сло­ве. Все трое бы­ли де­ти знат­ных и бо­га­тых ро­ди­те­лей. По­лу­чи­ли в то вре­мя клас­си­че­ское выс­шее об­ра­зо­ва­ние... Несмот­ря на свой знат­ный род, бо­гат­ство, сла­ву и лю­бовь окру­жа­ющих, они про­во­ди­ли вы­со­ко­нрав­ствен­ную, це­ло­муд­рен­ную жизнь, не пре­да­ва­лись язы­че­ским иг­ри­щам и раз­вра­ту. Они, по их сло­вам, зна­ли толь­ко две до­ро­ги: од­ну до­ро­гу в храм, а дру­гую в учи­ли­ще. За­кон­чив об­ра­зо­ва­ние, они всту­пи­ли на путь слу­же­ния Бо­гу, несмот­ря на то, что им от­кры­ва­лась ши­ро­кая до­ро­га по свет­ской ка­рье­ре. По­это­му они яви­лись ве­ли­ки­ми све­тиль­ни­ка­ми ве­ры Хри­сто­вой, имя их бу­дет чтить­ся во все ве­ка до скон­ча­ния ми­ра. До­ста­точ­но то­го, что Ва­си­лий на­зы­ва­ет­ся Ве­ли­ким по сво­ей ве­ре и бла­го­че­стию, ве­лик он был по уму, по об­ра­зо­ва­нию, по стой­ко­сти цер­ков­ной как ар­хи­пас­тырь. Сло­во «Зла­то­уст» усво­е­но Иоан­ну как непре­взой­ден­но­му ора­то­ру Церк­ви древ­них ве­ков и до на­сто­я­щих дней. В ча­сти Гри­го­рия Бо­го­сло­ва я го­во­рил, что он про­ник сво­им бла­го­дат­ным ве­ли­ким умом в тай­ны бо­го­сло­вия, бо­го­слов­ствуя о Свя­той Тро­и­це. Об­ра­ща­ясь к ве­ру­ю­щим, я го­во­рил, что воз­ве­ла этих свя­тых на вы­со­ту ду­хов­ную бла­го­че­сти­вая жизнь их се­мей, вы­со­ко­нрав­ствен­ная и це­ло­муд­рен­ная. Я при­зы­вал ро­ди­те­лей, чтобы они слу­жи­ли при­ме­ром для сво­их де­тей, как ро­ди­те­ли Ва­си­лия Ве­ли­ко­го, Иоан­на Зла­то­уста и Гри­го­рия Бо­го­сло­ва. Я утвер­ждаю, что с мо­ей сто­ро­ны не де­ла­лось ни­ка­ких срав­не­ний с со­вет­ской дей­стви­тель­но­стью, с со­вет­ски­ми уче­ны­ми тех уче­ных, о ко­то­рых я го­во­рил в про­по­ве­дях.
По­сле до­про­сов сви­де­те­лей бы­ли про­ве­де­ны оч­ные став­ки с ни­ми от­ца Ра­фа­и­ла.
– Ра­фа­ил Шей­чен­ко, бу­дучи свя­щен­ни­ком в Ко­зель­ской церк­ви, чи­тая ве­ру­ю­щим про­по­ве­ди, укло­нял­ся от ре­ли­ги­оз­но­го пи­са­ния, го­во­рил то, че­го нет в ре­ли­ги­оз­ном пи­са­нии, – за­явил во вре­мя оч­ной став­ки сви­де­тель. – Он увле­кал­ся про­по­ве­дя­ми. При­мер­но в июле 1948 го­да в мо­ем при­сут­ствии Шей­чен­ко про­по­ве­до­вал об иконе «Тро­е­ру­чи­ца». Го­во­ря о том, что Иоанн поль­зо­вал­ся боль­шим ав­то­ри­те­том у ка­ли­фа и яв­лял­ся хо­ро­шим, чест­ным че­ло­ве­ком, Шей­чен­ко за­явил, что Иоанн оде­вал­ся в бо­га­тую одеж­ду, че­го мы сей­час не мо­жем се­бе пред­ста­вить и не име­ем воз­мож­но­сти по­смот­реть. Иоанн жил в необык­но­вен­ных до­мах, ка­кие сей­час не смо­гут по­стро­ить, несмот­ря на то, что мы ки­чим­ся сво­ей строй­кой. В сен­тяб­ре 1948 го­да Шей­чен­ко рас­ска­зы­вал о му­че­ни­цах Ве­ре, На­деж­де, Лю­бо­ви и их ма­те­ри Со­фии; в кон­це сво­ей про­по­ве­ди он за­явил: «Несмот­ря ни на ка­кие му­че­ния, ни сёст­ры, ни мать от Хри­ста не от­ка­за­лись, сколь­ко их ни уго­ва­ри­ва­ли и че­го им ни пред­ла­га­ли в смыс­ле ма­те­ри­аль­но­го обес­пе­че­ния.
А в на­сто­я­щее вре­мя, ка­кие вы ста­ли хри­сти­ане? – за лю­бые пус­тя­ки от­ка­же­тесь от Бо­га. Ес­ли вам да­дут ле­пеш­ку бе­ло­го хле­ба и пол-лит­ра мас­ла, то вы от­ка­же­тесь от Бо­га. Иная мать ска­жет сво­ей до­че­ри: «Ну, доч­ка, те­перь вре­мя та­кое, ты мо­ло­да, те­бе на­до жить"».
– Вы под­твер­жда­е­те по­ка­за­ния сви­де­те­ля? – спро­сил от­ца Ра­фа­и­ла сле­до­ва­тель.
– В июле 1948 го­да я дей­стви­тель­но го­во­рил про­по­ведь об ико­не «Тро­е­ру­чи­ца», од­на­ко сви­де­тель об этом фак­те по­ка­зы­ва­ет не со­всем точ­но. В сво­ей про­по­ве­ди, о со­дер­жа­нии ко­то­рой я по­ка­зал на преды­ду­щих до­про­сах, мною мысль про­во­ди­лась та, что Иоанн Да­мас­кин, несмот­ря на то, что был окру­жен во­сточ­ной рос­ко­шью и поль­зо­вал­ся лю­бо­вью ка­ли­фа, от­ка­зал­ся от все­го, по­шел в мо­на­стырь, чем про­явил необык­но­вен­ную лю­бовь к Бо­гу и му­жест­во. Что ка­са­ет­ся строй­ки, то я го­во­рил, что, несмот­ря на то, что у нас ги­гант­ская строй­ка, та­кой во­сточ­ной рос­ко­ши мы не пред­став­ля­ем. В сен­тяб­ре 1948 го­да я го­во­рил про­по­ведь о му­че­ни­цах Ве­ре, На­деж­де, Лю­бо­ви и их ма­те­ри Со­фии. В кон­це сво­ей про­по­ве­ди я за­явил, что ни сёст­ры, ни мать от Хри­ста не от­ка­за­лись, несмот­ря ни на ка­кие му­че­ния. Я го­во­рил: «Ка­кое бы­ло му­же­ство, ка­кая ве­ра, а сей­час у нас ве­ра оску­де­ла, нет та­ко­го му­же­ства; мы сей­час от ве­ры от­ка­жем­ся за ку­сок хле­ба и литр мас­ла».
Дру­гая сви­де­тель­ни­ца на оч­ной став­ке ска­за­ла:
– В мар­те 1949 го­да Шей­чен­ко с ам­во­на Ко­зель­ской церк­ви вы­сту­пил пе­ред ве­ру­ю­щи­ми и за­явил, что на цер­ковь и свя­щен­ни­ков на­ло­жен непо­силь­ный на­лог... в свя­зи с чем мо­гут за­крыть цер­ковь; в от­дель­ных ме­стах церк­ви уже за­кры­ва­ют­ся. В это вре­мя ка­кая-то жен­щи­на крик­ну­ла: «Тер­пи­те, ба­тюш­ка, на нас то­же на­кла­ды­ва­ют боль­шие на­ло­ги». В это же вре­мя Шей­чен­ко го­во­рил: «Чтобы вы­пла­тить на­лог, мо­жет быть, при­дет­ся про­дать свое иму­ще­ство». В мае 1949 го­да го­во­рил в сво­ей про­по­ве­ди о том, что нет до­ждя, по­то­му что по­гре­ши­ли пе­ред Бо­гом, ма­ло мо­лим­ся, не ка­ем­ся, по­это­му и жи­вем пло­хо... Шей­чен­ко го­во­рил ве­ру­ю­щим, что ко­гда сы­па­лись бом­бы, то все кре­сти­лись и мо­ли­лись, а как са­мо­ле­ты уле­те­ли, так и про Бо­га за­бы­ли.
– По­ка­за­ния сви­де­те­ля в этой ча­сти вы под­твер­жда­е­те? – спро­сил свя­щен­ни­ка сле­до­ва­тель.
– В ча­сти на­ло­гов я го­во­рил ве­ру­ю­щим, что на нас, свя­щен­ни­ков, на­ло­жен непо­силь­ный на­лог, и вы­пла­тить мы его не су­ме­ем, а по­это­му воз­мож­но при­дет­ся от­ка­зать­ся от служ­бы. Ес­ли мы, свя­щен­ни­ки, от­ка­жем­ся от служ­бы, то цер­ковь мо­гут за­крыть. В от­дель­ных ме­стах, в част­но­сти в Ма­ло­я­ро­слав­це, цер­ковь за­кры­ли, так как свя­щен­ник от­ка­зал­ся от служ­бы вслед­ствие непо­силь­ных на­ло­гов. Я при­зы­вал цер­ков­ный со­вет раз­об­ла­чить кле­вет­ни­ков и до­нос­чи­ков, так как неко­то­рые ли­ца хо­дят в цер­ковь, а по­том до­но­сят на нас в рай­он­ный финан­со­вый от­дел о та­ких до­хо­дах, ко­то­рых в дей­стви­тель­но­сти у нас нет. Я так­же го­во­рил, что у свя­щен­ни­ка Сер­гия се­мья, по­это­му ему бу­дет труд­но упла­тить та­кие на­ло­ги. Что ка­са­ет­ся про­да­жи иму­ще­ства, то я об этом ни­че­го не го­во­рил. Я при­зы­вал ве­ру­ю­щих слу­жить мо­ле­бен о до­жде... Не от­ри­цаю, что я го­во­рил ве­ру­ю­щим о том, что все бед­ствия нам да­ют­ся вслед­ствие то­го, что мы ма­ло мо­лим­ся, ве­ра у нас в Бо­га оску­де­ла, мно­го гре­шим и не ка­ем­ся, по­это­му пло­хо жи­вем.
12 сен­тяб­ря бы­ло со­став­ле­но об­ви­ни­тель­ное за­клю­че­ние. От­ца Ра­фа­и­ла об­ви­ни­ли в том, что он, «бу­дучи враж­деб­но на­стро­ен к су­ще­ству­ю­ще­му в СССР об­ще­ствен­но­му и го­судар­ствен­но­му строю, с цер­ков­но­го ам­во­на... и в бе­се­дах... про­во­дил ан­ти­со­вет­скую аги­та­цию. При­ни­мая во вни­ма­ние, что Шей­чен­ко... сре­ди от­ста­лых ве­ру­ю­щих и мо­на­ше­ско­го эле­мен­та поль­зу­ет­ся боль­шим ав­то­ри­те­том, что во вре­мя су­деб­но­го след­ствия по его де­лу мо­жет вы­звать боль­шое и неже­ла­тель­ное скоп­ле­ние ве­ру­ю­щих у зда­ния су­да и воз­мож­ность про­во­ка­ци­он­ных раз­го­во­ров... с их сто­ро­ны, по­это­му след­ствен­ное де­ло... по об­ви­не­нию Шей­чен­ко на­пра­вить на рас­смот­ре­ние Осо­бо­го Со­ве­ща­ния при МГБ СССР»[20].
12 но­яб­ря 1949 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при­го­во­ри­ло от­ца Ра­фа­ила к де­ся­ти го­дам за­клю­че­ния в ис­пра­ви­тель­но-тру­до­вой ла­герь; 26 но­яб­ря ему бы­ло вы­пи­са­но на­прав­ле­ние в Вят­лаг. 30 де­каб­ря, пе­ред тем как от­прав­лять­ся в оче­ред­ной крест­ный путь, отец Ра­фа­ил ду­хов­ным де­тям на­пи­сал:
«Сла­ва Бо­гу за все! До­ро­гие, род­ные мои!
Зем­но кла­ня­юсь и це­лую... Брат­ски-сер­деч­но при­вет­ствую вас и всех про­чих ближ­них и даль­них, нена­ви­дя­щих и оби­дя­щих мя. Про­щаю всех пе­ред Гос­по­дом в серд­це мо­ем. Пи­шу из Моск­вы, с ме­ста со­об­щу адрес. Укреп­ля­ем бла­го­да­тию, срав­ни­тель­но здрав­ствую, а па­че бла­го­ду­шен о Нем и по­ко­рен о Нем да­же до смер­ти... Бла­го­да­рю за лю­бовь и за­бо­ту всех... Про­шу у всех про­ще­ния и свя­тых мо­литв. По­здрав­ляю с празд­ни­ком Рож­де­ства Хри­сто­ва.
Сла­ва Бо­гу за все! Греш­ный Ра­фа­ил. Без этой скор­би жизнь моя бы­ла бы не пол­на»[21].
Близ­кие к от­цу Ра­фа­и­лу при­хо­жане бы­ли убеж­де­ны, что в его стра­да­ни­ях по­вин­ны став­ший на­сто­я­те­лем Сер­гий Шу­ми­лин и быв­шая ста­ро­ста хра­ма На­та­лья Алек­сан­дро­ва, – отец Ра­фа­ил, од­на­ко, со­ве­то­вал от­ка­зать­ся от по­ис­ков ви­но­ва­тых и вра­гов, а ес­ли та­ко­вые и бы­ли, то бла­го­сло­вить их и мо­лить­ся за них, а ни­как не недо­воль­ство­вать­ся ими и не ру­гать.
При­быв в ла­герь на стан­цию Фос­фо­рит­ная Кой­ско­го рай­о­на Ки­ров­ской об­ла­сти, отец Ра­фа­ил стал по­лу­чать пись­ма от ду­хов­ных де­тей и пи­сал им в от­вет:
«Чи­тал пись­ма твои и Ан­ноч­ки, хо­чет­ся ска­зать вам: де­ти, вы ведь не Мар­фы, а Ма­рии, ва­ши пу­ти со­всем иные. И Гос­подь, яко ча­до­лю­би­вый Отец, ве­дет вас не по ва­ше­му, а по Сво­е­му пу­ти, хо­тя и не по­сре­ди роз и ве­се­лий, а по­сре­ди ко­лю­чих тер­ний и го­ре­стей, но ко вра­там Цар­ствия Небес­но­го и веч­но­го бла­жен­ства. Бу­дем же, до­ро­гие мои, не толь­ко тер­пе­ли­вы и му­же­ствен­ны в скор­бях, но па­че бла­го­дар­ны спа­са­ю­ще­му нас Гос­по­ду, не остав­ля­ю­ще­му нас на пу­тях ши­ро­ких, но ги­бель­ных»[22].
«Дет­ка То­ня! А за то, что ты но­сишь в серд­це сво­ем «змею» непри­яз­нен­но­го чув­ства к от­цу Сер­гию и да­же, как ты пи­шешь, «не про­сти­ла и, на­вер­ное, ни­ко­гда не про­щу!» – за это не по­хва­лю. Это чув­ство не хри­сти­ан­ское и ги­бель­ное для ду­ши.
Сын Бо­жий, ис­ку­пи­вый нас, греш­ных, на Кре­сте Гол­гоф­ском Сво­и­ми стра­да­ни­я­ми, в Сво­ей пред­смерт­ной мо­лит­ве взы­ва­ет ко От­цу Сво­е­му за рас­пи­на­те­лей Сво­их: «От­че, про­сти им — не ве­да­ют, что тво­рят!» [Лк.23:34]. Бо­лее то­го, Он учит: «Лю­би­те вра­ги ва­ши, бла­го­слов­ляй­те про­кли­на­ю­щих вас, бла­го­тво­ри­те нена­ви­дя­щим вас и мо­ли­тесь за оби­жа­ю­щих и го­ня­щих вас. Да бу­де­те сы­но­ве От­ца ва­ше­го Небес­но­го... ибо Он благ и к небла­го­дар­ным и злым» [Ср. Мф.5:44-45]. И мы с то­бою, греш­ные, нуж­да­ясь в про­ще­нии гре­хов, мо­лим­ся: От­че наш, Иже еси на небе­сех. и оста­ви нам дол­ги на­ши, яко­же и мы остав­ля­ем долж­ни­ком на­шим. Вот ви­дишь, чтобы по­лу­чить от Гос­по­да про­ще­ние, впредь на­до са­мо­му про­стить. Итак, до­ро­гое ди­тя мое, про­шу и за ме­ня, и за се­бя – не сер­дись ни на ко­го, а тем бо­лее на от­ца Сер­гия, как не сер­жусь ни на ко­го я и всем про­стил в са­мый час скор­би мо­ей еще 11 июля, и сей­час, как и до са­мой смер­ти, бу­ду о них мо­лить­ся не яко за вра­гов и обид­чи­ков сво­их, а яко о бла­го­де­те­лях спа­се­ния мо­е­го, – да по­ми­лу­ет и спа­сет их Гос­подь. По­сту­пи и ты так же, и во­ца­рит­ся в ду­ше тво­ей мир и по­кой, а в этом все сча­стье че­ло­ве­че­ское на зем­ле.
«Ибо в ми­ре ме­сто Мое», – го­во­рит Гос­подь [Пс.75:2]... А то, что со­вер­ши­лось со мною, то это все не по хо­те­нию че­ло­ве­ков, а по во­ле Бо­жи­ей – ко спа­се­нию мо­е­му, и этой во­ле Бо­жи­ей я по­ко­рен на все ви­ды стра­да­ний и смер­ти, где и ка­ко­ва она ни будь, со сло­вом на устах и в серд­це, с ка­ким умер в из­гна­нии свя­ти­тель Иоанн Зла­то­уст: «Сла­ва Бо­гу за все!»...»[23]
«Ча­до! Про­шу, не огор­чай­ся и не се­туй на На­та­шу, как не огор­ча­юсь ни на ко­го я. Кто весть пу­ти и судь­бы Гос­под­ни? Раз­ве Сы­ну Бо­жию по­дал ча­шу Ка­иа­фа или Пи­лат, или Иуда, пре­да­вый Его? Нет, Отец Небес­ный. Мой долг не су­дить, а про­стить всех, всех и за всё. А па­че все­го ис­кренне мо­лить­ся за вра­ги. И не яко за вра­ги, а яко за бла­го­де­те­ли ду­ши мо­ей, и се­го и им про­сить от Гос­по­да, взи­рая на ви­ся­ща на Кре­сте Сы­на Бо­жия, взы­ва­ю­ща в Сво­ей мо­лит­ве ко От­цу Сво­е­му: «От­че, про­сти им – не ве­дят бо, что тво­рят!»

Про­стить вра­гу – свя­тое де­ло,
Но кто в бе­де по­мог вра­гу –
Вот про то­го ска­зать я сме­ло
Как про по­движ­ни­ка мо­гу!

От­цу Сер­гию ска­жи: «Ес­ли су­дит Гос­подь жи­ву мне бы­ти и воз­вра­тить­ся, то од­ной ми­ло­сти бу­ду про­сить у все­го на­ро­да – бы­ти ми сто­ро­жем свя­то­го хра­ма Бо­жия и до­ма Ма­те­ри Бо­жи­ей — и толь­ко»...»[24]
«...Да со­хра­нит и укре­пит и вас, скорб­ных, немощ­ных и си­рых [Гос­подь]. Жа­лею вас боль­ше, чем се­бя. Я уже та­ков­ский: скор­би, по­но­ше­ния и про­чее – это мой удел. Но они – моя муд­рость, ра­дость и спа­се­ние. Ими хва­люсь, за них бла­го­да­рю Бо­га мо­е­го па­че, чем за все бла­го­де­я­ния жиз­ни мо­ей. Они – очи­ще­ние гре­хов мо­их, они есть ле­стви­ца моя на Небо, его же, глу­бо­ко ве­рю, Гос­подь не ли­шит ме­ня неиз­ре­чен­ным ми­ло­сер­ди­ем Сво­им. Ему сла­ва за все, за все!
По­лу­чил по­ка­ян­ное пись­мо от На­та­ши, от­ве­тил ей все­про­ще­ни­ем, и да про­стит Гос­подь и всех, со­твор­ших мне злая за бла­гая. Сла­ва Бо­гу за все!
23 де­каб­ря ст. ст. ви­дел се­бя во сне сто­я­щим пе­ред ико­ной Бо­жи­ей Ма­те­ри (в хра­ме) и вос­пе­вал: «Бо­го­ро­ди­цу и Ма­терь Све­та в пес­нех воз­ве­ли­чим!» И пал до­лу в прах. О, свя­тые, незаб­вен­ные мгно­ве­ния!»[25]
Са­мой На­та­лье он пи­сал: «Мир и спа­се­ние от Гос­по­да – скор­бя­щей ду­ше тво­ей, ча­до мое На­та­лия!..
Ви­нить... те­бя все­це­ло в пре­да­тель­стве — я это­го не мог и не мо­гу до­пу­стить в мыс­ли, а по жен­ской немо­щи болт­нуть где-ли­бо и ко­му-ли­бо — это и ты от­ри­цать не ста­нешь. И ты пре­крас­но зна­ешь, что в сво­их ко­рыст­ных це­лях, с тон­ким сла­ща­вым под­хо­дом отец Сер­гий все на­ма­ты­вал се­бе на ус. Но Бог с ним и со все­ми! Я усмат­ри­ваю в этом толь­ко во­лю Бо­жию и Его свя­той Про­мысл, ве­ду­щий ме­ня сим пу­тем Гол­гоф­ским не с мит­рой на гла­ве и зла­тым кре­стом на гру­ди, а с тер­ни­ем на гла­ве, с кре­стом на пле­чах...
Ис­кренне в ду­ше про­стив те­бя, от­ца Сер­гия и всех-всех, кто явил­ся в этом, так ска­зать, «ору­ди­ем» ис­пол­не­ния этой во­ли Бо­жи­ей, счи­таю всех не толь­ко не вра­га­ми, а да­же бла­го­де­те­ля­ми спа­се­ния мо­е­го. Про­стил еще 11 июля 1949 го­да. Про­щаю и те­перь, спа­се­ния душ их же­лая, взи­рая на Сы­на Бо­жия, ви­ся­ще­го на Кре­сте Гол­гоф­ском и в пред­смерт­ных Сво­их тяж­ких стра­да­ни­ях взы­вав­ше­го в мо­лит­ве к От­цу Сво­е­му за вра­гов Сво­их: «Бо­же, про­сти им – не ве­дят бо, что тво­рят!» [Лк.23:34]...
Умо­ляю: не скор­би па­че ме­ры, а осо­бен­но Бо­же упа­си те­бя уны­вать, ибо уны­ние есть смерть ду­ши... Обо мне не скор­би, а мо­лись. Ни­че­го не жа­лею... ни­че­го не же­лаю, кро­ме: да укре­пит мя Гос­подь, да­руя хри­сти­ан­скую кон­чи­ну жи­во­та мо­е­го и доб­рый от­вет ду­ше мо­ей на Страш­ном Су­де Его! А где это со­вер­шит­ся и как, где ля­гут мои ко­сти – весть Гос­подь, и да бу­дет на это Его свя­тая во­ля. Ему сла­ва за все, за все и во ве­ки!!! Мит­ры, кре­сты дра­гие и сла­ву су­ет­ную остав­лю че­сто­люб­цам.
Зем­но те­бе и всем-всем, да­же и нена­ви­дя­щим мя, куп­но с от­цом Сер­ги­ем, – кла­ня­юсь, про­шу про­ще­ния гре­хов мо­их воль­ных и неволь­ных. Гос­подь Бог да про­стит и всех вас, спа­се­ния ду­шам ва­шим да­руя...»[26]
На­чал­ся но­вый этап жиз­ни ис­по­вед­ни­ка в узах – стра­да­ний в устро­ен­ном людь­ми зем­ном аду, но и укреп­ле­ния на­деж­ды на дос­ти­же­ние упо­ва­ния веч­но­го, опы­том зная о крат­ко­сти сих зем­ных стра­да­ний, ве­рою — о веч­но­сти бла­жен­ства небес­но­го. Этот пе­ри­од жиз­ни стал пе­ри­о­дом тя­же­ло­го физи­че­ско­го и ду­хов­но­го тру­да для боль­но­го и из­му­чен­но­го го­да­ми за­клю­че­ний по­движ­ни­ка. Но как раз имен­но в этих тя­же­лых об­сто­я­ни­ях, скор­бях и ис­ку­ше­ни­ях ду­ша ста­но­ви­лась, как небес­ная пти­ца, сво­бод­на.
«Мир ду­ше тво­ей и здра­вие те­лу оте­че­ски же­лаю, род­ная Лю­бовь! – пи­сал отец Ра­фа­ил мо­на­хине Лю­бо­ви. – Вче­ра, в вос­кре­се­нье ве­че­ром... по­лу­чил неожи­дан­ную (от те­бя) по­сы­лоч­ку, все в це­ло­сти. Глу­бо­ко тро­нут тво­ей за­бо­той и неска­зан­но сер­деч­но бла­го­да­рен. Это от тво­ей бед­но­сти во­ис­ти­ну дра­го­цен­ная леп­та вдо­ви­цы. Бог да при­мет ее, яко­же ону, и да воз­даст те­бе сто­ри­цею. Но впредь про­шу – не ли­шай се­бя по­след­них крох ра­ди мо­ей ху­до­сти. Мне не го­рест­но (но слад­ко, а па­че спа­си­тель­но) пре­тер­петь все: кле­ве­ту, глад, из­гна­ние, – стра­шен толь­ко грех, а пред ним и са­мая смерть че­пу­ха... Обо мне, род­ная, про­шу те­бя и всех про­чих не скор­беть, но па­че мо­лить­ся; без се­го моя жизнь бы­ла бы не пол­на. Это по­след­ний ак­корд хва­лы мо­ей Бо­гу. А Ему сла­ва за все, за все!
Тру­жусь на дре­во­от­де­лоч­ной фаб­ри­ке шир­по­тре­ба – труд по­си­лен, бы­то­вые усло­вия при­лич­ны, а здо­ро­вье мое те­бе из­вест­но, а так­же ап­пе­тит и сон. Очень жду ве­сточ­ки, хо­чет­ся знать, как вы все по­жи­ва­е­те. Чад но­шу в серд­це мо­ем пред Гос­по­дом. Что но­во­го у вас, ка­кие пе­ре­ме­ны в хра­ме, идет ли ре­монт? Серд­цем я с ва­ми и у вас. Сер­деч­но бла­го­да­рю всех по­слу­жив­ших мне тру­да­ми, за­бо­та­ми, лю­бо­вью. Доб­ро­де­тель веч­на, бес­смерт­на, она пред Бо­гом хо­да­та­и­ца спа­се­ния, по­ми­ло­ва­ния... Греш­ный Ра­фа­ил»[27].
«Мир ти и спа­се­ние от Гос­по­да, ча­до мое ду­хов­ное Лю­бовь!
Ми­лое твое пись­ме­цо по­лу­чил, бла­го­да­рю и оте­че­ски рад, что Гос­подь те­бя хра­нит... От­ве­чаю на твой во­прос... Важ­но, род­ная, не то, во что на­ше брен­ное те­ло оку­та­ют, кла­дя его в гроб, в мо­ги­лу, а то, в ка­кие хри­сти­ан­ские, а па­че ино­че­ские, доб­ро­де­те­ли об­ле­че­на бу­дет на­ша ду­ша для яв­ле­ния пред Ли­це Су­дии и Бо­га, – пи­сал он в от­вет на сло­ва мо­на­хи­ни о же­ла­нии об­лечь­ся в схи­му. – Эту свя­тую ис­ти­ну, я ду­маю, ты и са­ма зна­ешь. Я толь­ко оте­че­ски на­по­ми­наю ее те­бе. А ты мыс­лен­но обо­зри по­дви­ги не толь­ко древ­них свя­тых отец (из ко­их некии си­я­ли, аки солн­це, в жи­тии сво­ем и по­дви­гах ино­че­ских), но да­же нам из­вест­ных, на­ших по­чти совре­мен­ни­ков. О, как мы да­ле­ки и ни­чтож­ны в срав­не­нии с ни­ми! От них же пер­вый есмь аз!.. [1 Тим.1:15]. Ча­до!.. Не бла­го­при­лич­нее ли и спа­си­тель­нее бу­дет нам с то­бою ума­лить­ся — сми­рить­ся, смы­вая по­ка­ян­ной сле­зой гре­хов­ные пят­на на тех свя­тых одеж­дах, ко­то­рых мы удо­сто­е­ны по неиз­ре­чен­ной ми­ло­сти Бо­жи­ей. А серд­це со­кру­шен­но и сми­рен­но Бог не уни­чи­жит!.. [Пс.50:19].
Ты спра­ши­ва­ешь, ка­ко здрав­ствую, ка­ко ду­хов­но чув­ствую... Ча­до! Тот, кто во дни сво­ей вес­ны оста­вил зем­ная и ча­ях Бо­га, спа­са­ю­ще­го его от ма­ло­ду­шия и бу­ри (бу­ри стра­стей, взды­ма­е­мых ско­ро­гиб­ну­щи­ми пре­ле­стя­ми ми­ра се­го), – и, се­го бе­гая, во­дво­рих­ся в пу­сты­ни... тот, кто во оной свя­той пу­сты­ни, как ни­ко­гда и ни­где не ис­кал се­бе чи­нов и сла­вы су­ет­ной, а ток­мо ти­ши­ны, ми­ра и спа­се­ния, – тот, ес­ли ми­ло­стью Бо­жи­ей нечто и по­лу­ча­ет и па­ки тою же во­лею Бо­жи­ей те­ря­ет, жа­леть, а тем па­че скор­беть, – не мо­жет.
Неуже­ли аз, безум­ный, ока­ян­ный, ни­чтож­ней­ший прах, дерз­ну про­сить от Гос­по­да к се­бе боль­ше­го вни­ма­ния, чем за­слу­жи­вал то­го все­лен­ский ви­тия, укра­ше­ние Церк­ви Хри­сто­вой, ее сла­ва – свя­той Иоанн Зла­то­устый, окон­чив­ший дни свои в из­гна­нии? Да не бу­дет!.. Но свое пре­бы­ва­ние под спу­дом, свое уни­чи­же­ние и скор­би не про­ме­няю ни на ка­кие су­ет­ные ра­до­сти, а свою уми­лен­ную, по­ка­ян­ную и ра­дост­ную сле­зу – ни на ка­кие чи­ны, сла­ву и со­кро­ви­ща ми­ра се­го. Но пою, слав­лю и бла­го­да­рю за все Бо­га мо­е­го, взы­вая куп­но со свя­тым му­че­ни­ком Ев­стра­ти­ем: «те­лес­ныя бо стра­да­ния, Спа­се, ве­се­лие суть ра­бам Тво­им!..»[f] Греш­ный Ра­фа­ил»[28].
10 но­яб­ря 1951 го­да отец Ра­фа­ил пи­сал ду­хов­ной до­че­ри: «В ночь под 10‑е но­во­го сти­ля во сне слад­ко-пре­слад­ко вос­пе­вал: «Ве­ли­чай, ве­ли­чай, ду­ше моя, Чест­ней­шую и Слав­ней­шую гор­них во­инств Де­ву Пре­чи­стую Бо­го­ро­ди­цу!» И слы­шу глас неко­е­го ду­хов­но­го му­жа: «Аще хо­ще­ши спа­сти­ся – воз­лю­би стра­да­ния!»
Ча­до Лю­бовь, слы­шишь! – Не толь­ко тер­пи, но воз­лю­би стра­да­ния.
Гос­по­ди, нис­посли все­силь­ную бла­го­дат­ную по­мощь Твою нам, немощ­ным, воз­лю­би­ти Тя та­кою жерт­вен­ною лю­бо­вию, с ка­кою свя­тые му­че­ни­ки шли, ра­ду­я­ся, на все ви­ды му­че­ний и смерть для по­лу­че­ния веч­ной жиз­ни во Цар­ствии Тво­ем... Жи­ву ве­рою и упо­ва­ни­ем, яко да не до кон­ца от­ри­нул мя Гос­подь, но да­ру­ет мне ра­дость уви­деть всех вас, воз­не­сти свое убо­гое бла­го­да­ре­ние за вся, яже со­тво­ри мне Гос­подь куп­но с ва­ми в до­му Ца­ри­цы Небес­ной...
Про­шлую ночь ви­дел се­бя во сне в неко­ем ве­ли­че­ствен­ном ал­та­ре, в ко­то­ром сто­я­ли игу­мен Пан­те­ле­и­мон[g] и ста­рец Ма­ка­рий (Чи­ли­кин). Нуж­но бы­ло свя­щен­но­слу­жи­те­лю воз­гла­шать «Сла­ва Те­бе, по­ка­зав­ше­му нам свет!» У Свя­то­го Пре­сто­ла ни­ко­го не ока­за­лось и по­ве­ле­ни­ем ко­го-то аз, греш­ный, уви­дел се­бя пред­сто­я­ша и воз­дев­ша свои недо­стой­ные ру­цы, слад­це воз­гла­сив­ше: «Сла­ва Твор­цу, оза­рив­ше­му нас Све­том!"»[29].
По­сле смер­ти в мар­те 1953 го­да го­ни­те­ля хри­сти­ан ти­ра­на Ста­ли­на ве­ру­ю­щие на­пра­ви­ли вла­стям хо­да­тай­ство об осво­бож­де­нии от­ца Ра­фа­и­ла, очень на­де­ясь, что за аб­со­лют­ной сво­ей неви­нов­но­стью он бу­дет осво­бож­ден.
16 но­яб­ря 1953 го­да быв­шая ста­ро­ста На­та­лья Алек­сан­дро­ва на­пра­ви­ла за­яв­ле­ние в Вер­хов­ный Со­вет. «Про­шу Вер­хов­ный Со­вет, – пи­са­ла она, – от­ве­тить на за­яв­ле­ние пра­во­слав­ных ве­ру­ю­щих го­ро­да Ко­зель­ска Ка­луж­ской об­ла­сти... Про­сим ва­ше­го хо­да­тай­ства осво­бо­дить на­ше­го свя­щен­ни­ка Шей­чен­ко Ро­ди­о­на Ива­но­ви­ча по ста­ро­сти, ему шесть­де­сят три го­да, ин­ва­лид. Со сто­ро­ны об­ласт­но­го упол­но­мо­чен­но­го... на­не­се­на на него ложь и кле­ве­та, я под­твер­ждаю сво­ей под­пи­сью, а ес­ли по­тре­бу­ет­ся, я все мо­гу объ­яс­нить»[30].
В от­вет на бла­гие ча­я­ния мно­гих близ­ких ему ду­хов­ных де­тей отец Ра­фа­ил 12 ав­гу­ста 1954 го­да пи­сал: «Ча­до мое Лю­бовь, мно­го­бо­лез­нен­ное и мно­госкорб­ное. Мир ду­ше тво­ей и спа­се­ние от Гос­по­да!
Мно­го я ви­но­ват пред то­бою сво­им мол­ча­ни­ем дол­гим, ви­но­ват и мно­гим дру­гим. Про­шу про­ще­ния! Но ви­ною все­му не моя ле­ность. В по­след­нее вре­мя мно­ги неду­ги одер­жа­ли мя, а к се­му и неопре­де­лен­ность мо­е­го по­ло­же­ния. Что же я мо­гу пи­сать те­бе и дру­гим? Опи­сы­вать свои те­лес­ные немо­щи? У те­бя, как и у дру­гих, сво­их хва­та­ет. Пи­сать о сво­их скор­бях? – и это­го у всех вас хоть от­бав­ляй. А по­ра­до­вать вас – нечем. К то­му же я знаю, что вы ча­сто по­гля­ды­ва­е­те в ок­на – жде­те мо­е­го при­хо­да. А я на­пе­ред ска­жу, что та­кой хлам, как я, не по­ра­ду­ет вас. Ча­до до­ро­гое, ча­до скорб­ное, мать Лю­бовь! Во­ору­жим­ся креп­кой ве­рой, что та­ко угод­но Гос­по­ду, и все­це­ло по­ко­рим­ся сми­рен­но под креп­кую ру­ку Его. Толь­ко в этом об­ре­тем мир ду­ше сво­ей, в ча­я­нии ми­ло­сти от Гос­по­да, вся устро­я­ю­ще­го во бла­го и спа­се­ние душ на­ших.
Да не умолк­нут уста на­ша до пред­смерт­но­го вздо­ха взы­вать: Сла­ва Бо­гу за все!»[31]
«Дет­ка Лю­бовь! Мир ти!
Бла­го­да­рю те­бя за празд­нич­ное при­вет­ствие. Ве­рю и знаю, что с боль­шим тру­дом да­ет­ся те­бе это пи­са­ние при тво­ей немо­щи. Спа­си и укре­пи те­бя Гос­по­ди!..
Осо­бен­но бла­го­да­рю те­бя за свя­тые мо­лит­вы к Ца­ри­це Небес­ной, в чем я па­че все­го имею нуж­ду. При­сы­лать че­го-ли­бо ты не взду­май, ты са­ма-то си­ро­ма­ха-бе­до­ла­га. Под­креп­ляй се­бя, да ме­нее горь­ся о мне, я те­перь уж ни­ку­ды­шен. Мне-то и оста­лось од­но ме­сто на зем­ле – си­деть под ел­кой за де­да-мо­ро­за или ле­жать под ней пра­хом-ко­стьми.
Ра­ду­юсь за те­бя и за всех, ко­го Гос­подь хра­нит. Бла­го­да­ри­те Его, что име­е­те ме­сто ду­шев­но­го успо­ко­е­ния, ме­сто мо­лит­вы, а глав­ное, ме­сто по­ка­я­ния, очи­ще­ния гре­хов сво­их и ме­сто спа­се­ния – это свя­той храм Бо­жий. Стре­ми­тесь, ра­туй­те, да и вы все спо­до­би­тесь, по сло­ву свя­то­го апо­сто­ла Пав­ла, быть хра­ма­ми Бо­га Все­выш­не­го м ибо Дух Свя­той жи­вет в вас... [1 Кор.3:16]»[32].
«Мир ти и спа­се­ние от Гос­по­да, чест­ная ма­ти и ча­до мое Лю­бовь!..
Те­бя тя­го­тит по­рой оди­но­че­ство. Знай, род­ная, что в мо­их ус­ло­ви­ях са­мое тяж­кое – это «при­ну­ди­тель­ное со­жи­тель­ство», как от­зы­вал­ся До­сто­ев­ский о сво­ем пре­бы­ва­нии в «та­ких же ме­стах».
Мы здесь, 40-60 че­ло­век, как в улье пче­лы; до­бавь к се­му иг­ры, ру­гань, спо­ры, за­висть, озлоб­лен­ность и мно­гое дру­гое – до по­те­ри че­ло­веч­но­сти. По­верь, что жизнь в ле­су, в пе­ще­ре бы­ла бы для ме­ня от­блеск Рая на зем­ле. Но на­до тер­петь, сми­рять­ся и па­че бла­го­да­рить Гос­по­да, спа­са­ю­ща мя греш­на­го...»[33]
«Мир и спа­се­ние от Гос­по­да, ча­до мое Лю­бовь!.. – пи­сал отец Ра­фа­ил мо­на­хине Лю­бо­ви 20 мая 1955 го­да. – Дав­но не пи­сал те­бе, по­то­му что пе­ре­ез­жал опять на но­вое ме­сто. Та­ко­ва моя жизнь: не има­ти зде пре­бы­ва­ю­ще­го гра­да, да взы­щу гря­ду­ще­го, по сло­ву свя­то­го Апо­сто­ла [Евр.13:14]. Из Ки­ро­ва вы­ехал (по слу­чаю лик­ви­да­ции ко­ло­нии) в Ве­ли­кую Сре­ду. Празд­ник Свет­ло­го Хри­сто­ва Вос­кре­се­ния встре­чал за зам­ком и ре­шет­кой цен­траль­ной пе­ре­сыл­ки в жут­кой об­ста­нов­ке и в еще бо­лее жут­кой че­ло­ве­че­ской сре­де, од­них – не по­знав­ших бла­го­дат­ной ра­до­сти све­то­нос­ных пас­халь­ных дней, дру­гих – утра­тив­ших это свя­тое жи­во­твор­ное чув­ство, а по­рой как тех, так и дру­гих, те­ря­ю­щих об­раз не толь­ко Бо­жий, но и че­ло­ве­че­ский.
Но непре­лож­на ис­ти­на, что с Гос­по­дом в ду­ше и серд­це и во аде – Рай. Ибо Вос­кре­сый из мерт­вых Сын Бо­жий, осве­ти­вый бли­ста­ни­ем Сво­е­го Бо­же­ства мрач­ные юдо­ли ада пре­ис­под­ня­го, пра­от­цем и всем пра­вед­ным ду­шам из­бав­ле­ние да­ро­ва­вый, ми­ло­стию Сво­ею нис­по­слал и мне, греш­но­му, в скор­би су­щу, Свое бла­го­дат­ное пас­халь­но-све­то­нос­ное уте­ше­ние, пе­ред ко­то­рым все со­кро­ви­ща зем­ли и уте­хи ми­ра се­го – мень­ше чем ни­что! О, коль мно­гая мно­же­ства бла­го­сти Тво­ея, Гос­по­ди, юже скрыл еси бо­я­щим­ся Те­бе!.. [Пс.30:20]. В 12 ча­сов но­чи, про­сла­вив куп­но со все­ми ва­ми Вос­крес­ше­го Гос­по­да, я из сей да­ли ра­дост­но при­вет­ство­вал всех вас, яко во оно вре­мя сто­я­щих во свя­том хра­ме, все­тор­же­ствен­ным пас­халь­ным вос­кли­ца­ни­ем: «Хри­стос вос­кре­се!» И чу­я­ли серд­це и ду­ша моя от­клик душ ва­ших: «Во­ис­ти­ну вос­кре­се!»
На ме­сто но­вое при­е­хал 20 ап­ре­ля но­во­го сти­ля. Устал неимо­вер­но – не толь­ко в тя­гость узел и пал­ка, с ко­то­рой не рас­ста­юсь, но да­же и брен­ное, греш­ное те­ло. Кто даст ми кри­ле, яко го­лу­бине, да по­ле­щу и по­чию [Пс.54:7] в Гос­по­де и толь­ко для Гос­по­да!..
На днях ви­дел се­бя во сне в по­до­ба­ю­щем ино­че­ском ви­де по­вер­же­на до­лу пред мо­ги­лоч­ка­ми чест­ных оп­тин­ских стар­цев-от­цов, со­кру­шен­но мо­лил­ся, уми­лен­но ло­бы­зал над­гро­бия их.
Проснул­ся, зе­ло ра­ду­я­ся, – Гос­по­ди, про­ба­ви ми­лость Твою на мне, греш­нем! Не от­ре­ши мя, от­ро­ка Сво­е­го по­след­ня, от оной свя­той дру­жи­ны! И их мо­лит­вен­ным за­ступ­ле­ни­ем спа­се­ние ми да­руй!..»[34]
Все хло­по­ты ве­ру­ю­щих об осво­бож­де­нии от­ца Ра­фа­и­ла оста­лись бес­плод­ны­ми. 30 ав­гу­ста 1954 го­да Цен­траль­ная Ко­мис­сия по пе­ре­смот­ру дел на лиц, осуж­ден­ных за контр­ре­во­лю­ци­он­ные пре­ступ­ле­ния, со­дер­жа­щих­ся в ла­ге­рях, ко­ло­ни­ях и тюрь­мах МВД СССР и на­хо­дя­щих­ся в ссыл­ке на по­се­ле­нии, оста­ви­ла при­го­вор в си­ле, от­ка­зав про­си­те­лям, так как, несмот­ря на ре­прес­сии, свя­щен­ник не от­ка­зал­ся от сво­их ре­ли­ги­оз­ных убеж­де­ний и в слу­чае до­сроч­но­го осво­бож­де­ния на­ме­ре­вал­ся за­нять­ся ак­тив­ной цер­ков­ной де­я­тель­но­стью.
Отец Ра­фа­ил был осво­бож­ден толь­ко в 1955 го­ду, по­сле то­го, как на­ча­лось мас­со­вое осво­бож­де­ние из ла­ге­рей по непра­во­суд­ным при­го­во­рам. 5 ок­тяб­ря 1955 го­да епи­скоп Ка­луж­ский Они­си­фор (По­но­ма­рев) на­зна­чил иеро­мо­на­ха Ра­фа­и­ла вто­рым свя­щен­ни­ком в Бла­го­ве­щен­скую цер­ковь в Ко­зель­ске, где на­сто­я­те­лем оста­вал­ся Сер­гий Шу­ми­лин. Труд­нее ис­пы­та­ние слож­но бы­ло сыс­кать: от пре­да­те­ля – под на­ча­ло пре­да­те­ля, от иуды – сно­ва за один стол с иудой; толь­ко под­лин­ное еван­гель­ское незло­бие, бла­го­че­стие и вер­ность Хри­сту мог­ли со­хра­нить в ми­ре ду­шу, огра­див ее Бо­же­ствен­ною бла­го­да­тью.
Вер­нул­ся из за­клю­че­ния отец Ра­фа­ил физи­че­ски еще бо­лее сла­бым и боль­ным, но еще бо­лее го­ря­щим ду­хом, неже­ли рань­ше; пе­ре­не­сен­ные им в ла­ге­ре стра­да­ния при­бли­зи­ли его ко Гос­по­ду, сде­лав его со­су­дом Ду­ха Свя­то­го, так что глав­ное, что чув­ство­вал че­ло­век, сколь­ко-ни­будь спо­соб­ный к вос­при­я­тию ду­хов­но­го, ко­гда со­при­ка­сал­ся с ним, – это бы­ла ве­ли­кая хри­сти­ан­ская лю­бовь по­движ­ни­ка ко всем, неза­мет­ная для внеш­них в сво­ем хрис­ти­а­н­ском сми­ре­нии, но про­ни­ка­ю­щая и ис­це­ля­ю­щая страж­ду­щую ду­шу вся­ко­го стре­мя­ще­го­ся ко спа­се­нию. Си­дя ря­дом со стар­цем – мол­чит ли он или го­во­рит, че­ло­век чув­ство­вал, что ему уже неку­да то­ро­пить­ся, он бли­зок к при­ста­ни и по­кою, к веч­но­сти в Цар­стве Бо­жи­ем, ко­гда на ум са­мо со­бой при­хо­дит Пет­ро­во воз­гла­ше­ние: «Хо­ро­шо нам здесь быть...» Ду­ша от­ца Ра­фа­и­ла бы­ла на­полне­на бла­го­да­тию это­го Цар­ства и вку­ша­ла на­чат­ки непре­хо­дя­щей ра­до­сти, ибо, прой­дя дол­гий путь стра­да­ний и ис­по­вед­ни­че­ства, он рас­пял те­лес­ное и по­лу­чил ду­хов­ное.
Стра­да­ния на­учи­ли его глу­бо­ко­му со­стра­да­нию лю­дям. Он лю­бил и по­чи­тал ни­щих, сам ис­пол­нял за­по­ведь Апо­сто­ла [Гал.2:10] и за­ве­щал это сво­им ду­хов­ным де­тям. Каж­дое вос­кре­се­нье он при­гла­шал ни­щих к се­бе на чай. Од­на­жды он ве­лел на­по­ить некую ни­щую ча­ем в день ее Ан­ге­ла. А ни­щая бы­ла сле­пой и не мог­ла да­же дой­ти са­мо­сто­я­тель­но, тем до­став­ляя дру­гим хло­по­ты, и то­гда од­на из ду­хов­ных до­че­рей от­ца Ра­фа­и­ла с упре­ком ска­за­ла: «Да ну, ба­тюш­ка, очень уж это нуж­ный то­вар!» И отец Ра­фа­ил на это убеж­ден­но ска­зал: «Это са­мый нуж­ный то­вар!»
Иеро­мо­нах Ра­фа­ил ста­рал­ся слу­жить в Бла­го­ве­щен­ском хра­ме как мож­но ча­ще и ни­ко­му не от­ка­зы­вал в ис­пол­не­нии треб, хо­тя это бы­ло по­рой для него физи­че­ски крайне уто­ми­тель­но, осо­бен­но ко­гда при­хо­ди­лось в дни нена­стья хо­дить на клад­би­ще и слу­жить по за­ка­зу род­ствен­ни­ков по­чив­ших па­ни­хи­ды; он без­от­каз­но при­ни­мал страж­ду­щих, ду­хов­но из­го­ло­дав­ших­ся в обез­бо­жен­ном ми­ре лю­дей, ко­то­рые в кон­це кон­цов ста­ли съез­жать­ся к нему со всей стра­ны.
Ели­за­ве­та Бул­га­ко­ва, ду­хов­ная дочь про­то­и­е­рея Сер­гия Ме­че­ва[h], в 1956 го­ду ре­ши­ла по­се­тить Оп­ти­ну пу­стынь, в ко­то­рой она бы­ла, ко­гда ей бы­ло все­го де­вять лет, и по­мо­лить­ся на мо­гил­ках стар­цев, ища уте­ше­ния в по­стиг­ших ее в по­след­ние го­ды скор­бях. Под­хо­дя к Оп­ти­ной, она го­ря­чо мо­ли­лась, но ко­гда во­шла в огра­ду раз­ру­шен­но­го мо­на­сты­ря, ее охва­ти­ло чув­ство пе­ча­ли и да­же уны­ния, и она вдруг со­всем пе­ре­ста­ла осо­зна­вать, что пе­ред ней на­по­ен­ная мо­лит­ва­ми стар­цев Оп­ти­на пу­стынь, в зем­ле ко­то­рой по­чи­ва­ют мо­щи свя­тых угод­ни­ков Бо­жи­их. Но все же она про­чла па­ни­хи­ду и, уже при­няв ре­ше­ние от­пра­вить­ся до­мой в Моск­ву, по­шла по до­ро­ге, ве­ду­щей в Ко­зельск, ко­гда уви­де­ла иду­щих ей на­встре­чу трех мо­на­хинь; по­рав­няв­шись с ни­ми, она их спро­си­ла:
– Вы ма­туш­ки? В Оп­ти­ну иде­те? Мож­но я пой­ду с ва­ми?
– Что же, пой­дем­те – где двое или трое со­бра­ны, там и Хри­стос по­сре­ди, – от­ве­ти­ла од­на из них.
Ели­за­ве­та сно­ва, уже вме­сте с мо­на­хи­ня­ми во­шла в пре­де­лы раз­ру­шен­но­го мо­на­сты­ря и по­мо­ли­лась на мо­гил­ках стар­цев. Воз­вра­ща­ясь в Ко­зельск, мо­на­хи­ни вы­яс­ни­ли, что их спут­ни­це неку­да деть­ся, зна­ко­мых у нее в го­ро­де нет, и они пред­ло­жи­ли ей зай­ти к от­цу Ра­фа­и­лу и взять бла­го­сло­ве­ние. Ели­за­ве­та ни­че­го то­гда не зна­ла о нем и не ве­ри­ла, что в ком-то мог со­хра­нить­ся дух Оп­ти­ной, но она на­де­я­лась по­лу­чить об­лег­че­ние в сво­их тяж­ких неду­гах от по­чив­ших стар­цев, – и по­чив­шие в Бо­ге стар­цы посла­ли ее к сво­е­му жи­во­му пре­ем­ни­ку; она это по­ня­ла да­ле­ко не сра­зу: по­гло­щен­ный сво­и­ми за­бо­та­ми и тре­во­га­ми че­ло­век за­ча­стую не сра­зу улав­ли­ва­ет связь меж­ду ми­ром гор­ним и доль­ним. Узнав, что Ели­за­ве­та бы­ла ду­хов­ной до­че­рью свя­щен­ни­ка Сер­гия Ме­че­ва и ар­хи­манд­ри­та Бо­ри­са (Хол­че­ва), с ко­то­рым отец Ра­фа­ил по­зна­ко­мил­ся в Оп­ти­ной и встре­чал­ся в конц­ла­ге­ре, он ска­зал: «Чув­ствуй­те се­бя, как у от­ца».
Ели­за­ве­та ис­по­ве­да­лась, и отец Ра­фа­ил, про­чи­тав раз­ре­ши­тель­ную мо­лит­ву, ска­зал: «К то­му, что ты при­шла ко мне, нель­зя от­но­сить­ся как к про­сто­му слу­чаю. Это осо­бый Про­мысл Бо­жий. Бо­жия Ма­терь и стар­цы оп­тин­ские при­ве­ли те­бя ко мне... »
Впо­след­ствии она вспо­ми­на­ла: «Я ска­за­ла толь­ко свои гре­хи, и вот я по­лу­чи­ла имен­но то, что ду­ше бы­ло нуж­но. Этот че­ло­век, не зная ме­ня, дал мне имен­но то, в чем бы­ла нуж­да. Бы­ла жи­вая ра­на – и вот ее нет, она ушла в про­шлое. То, как я к нему по­па­ла, бы­ло со­вер­ше­но по­ми­мо ме­ня. У ме­ня не бы­ло ни од­ной мыс­ли об этом да­же в са­мой глу­бине... до са­мой по­след­ней ми­ну­ты. И ко­гда это по­лу­чи­лось, мне ста­ло страш­но. Я по­чув­ство­ва­ла яс­но, что это мне от­вет оп­тин­ских стар­цев...
Я не умею пе­ре­дать, как хо­ро­шо бы­ло око­ло от­ца Ра­фа­и­ла. Та­кой люб­ви и про­сто­ты я не встре­ча­ла во всю мою жизнь. Я чув­ство­ва­ла, слов­но по­сле всей жиз­ни, тя­же­лых ски­та­ний я по­па­ла до­мой не к от­цу, нет – к ба­буш­ке лас­ко­вой, всю жизнь лю­бив­шей и ждав­шей ме­ня.
Это не опи­шешь, это мож­но толь­ко ощу­тить, а слов нет для это­го. Я не рва­лась к нему, мне и на рас­сто­я­нии от него бы­ло хо­ро­шо, так со­гре­та бы­ла моя ду­ша, – мне до­ста­точ­но бы­ло то­го, что он су­ще­ству­ет.
Ко­неч­но, о том, что он так ско­ро уй­дет, у ме­ня не бы­ло ни ма­лей­шей мыс­ли. Я ду­ма­ла, что все впе­ре­ди, что это толь­ко на­ча­ло но­вой жиз­ни»[35].
Вес­на 1957 го­да вы­да­лась хо­лод­ная и за­тяж­ная. Хо­тя отец Ра­фа­ил чув­ство­вал се­бя физи­че­ски нездо­ро­вым, он ну­дил се­бя ча­сто слу­жить и при­ни­мал всех при­хо­дя­щих. В Тро­иц­кую ро­ди­тель­скую суб­бо­ту, 8 июня, он до­тем­на про­был на клад­би­ще: лю­ди про­си­ли его от­слу­жить еще и еще од­ну па­ни­хи­ду, всем хо­те­лось, чтобы имен­но этот сми­рен­ный по­движ­ник по­мо­лил­ся за их умер­ших срод­ни­ков. И он, при­зван­ный к вы­со­ко­му цер­ков­но­му слу­же­нию, по люб­ви к лю­дям ни­ко­му не от­ка­зы­вал; он уже при­вык к са­мо­огра­ни­че­нию, к край­не­му са­мо­от­ре­че­нию – од­ним сло­вом, к под­ви­гу, ко­то­рый со­вер­шал­ся уже по­чти неза­мет­но для него са­мо­го. И бе­да, ко­гда у та­ко­го са­мо­от­вер­жен­но­го пас­ты­ря не най­дет­ся че­ло­ве­ка, ко­то­рый бы во­вре­мя за­ме­тил, что все­ми лю­би­мый ба­тюш­ка дав­но пре­вы­сил ме­ру сил че­ло­ве­че­ских и тя­же­ло за­бо­лел. Ве­че­ром, ко­гда отец Ра­фа­ил вер­нул­ся до­мой, ста­ло яс­но, что он бо­лен вос­па­ле­ни­ем лег­ких.
Ели­за­ве­та Бул­га­ко­ва в оче­ред­ной раз при­е­ха­ла к нему, ко­гда он уже бо­лел тре­тий день. В де­вя­том ча­су ве­че­ра она до­бра­лась до его до­ми­ка. Вой­дя, Ели­за­ве­та уви­де­ла, что отец Ра­фа­ил ле­жит на кро­ва­ти, об­ло­жен­ный по на­сто­я­нию быв­ше­го мо­на­стыр­ско­го фельд­ше­ра ком­прес­са­ми. Отец Ра­фа­ил, об­ра­до­вав­шись Ели­за­ве­те, ска­зал: «Я те­бе пись­мо на­пи­сал – возь­ми его».
На сто­ле пе­ред ним ле­жа­ли две от­крыт­ки, на од­ной из них бы­ло на­пи­са­но: «Ли­за, я тя­же­ло бо­лен, при­ез­жай за мной уха­жи­вать». Отец Ра­фа­ил вновь по­вто­рил:
– Возь­ми ее.
– Ба­тюш­ка, да я уже при­е­ха­ла, — воз­ра­зи­ла она. На это отец Ра­фа­ил в тре­тий раз по­вто­рил:
– Возь­ми ее.
Ели­за­ве­та сно­ва на­ча­ла воз­ра­жать:
– Ведь я уже тут, за­чем же брать, ко­гда я уже при­е­ха­ла, – и не взя­ла от­крыт­ку.
В это вре­мя при­шла жен­щи­на про­во­дить ее в дом, где ей и ее боль­ной спут­ни­це пред­сто­я­ло жить. Про­ща­ясь, отец Ра­фа­ил ска­зал:
– Устрой свою боль­ную и по­ско­рей вер­нись ко мне. Ели­за­ве­та за­дер­жа­лась, и ко­гда по­до­шла к две­рям ке­льи стар­ца, то услы­ша­ла сло­ва мо­лит­вы «неуже­ли мне одр сей гроб бу­дет...», но не осо­зна­ла их глу­бо­ко­го и бук­валь­но­го смыс­ла, а лишь по­ду­ма­ла, что это за­кан­чи­ва­ют чи­тать ве­чер­нее пра­ви­ло, по­стес­ня­лась вой­ти и ушла. Утром, вме­сто то­го чтобы по­то­ро­пить­ся к от­цу Ра­фа­и­лу и вы­пол­нить его прось­бу – прий­ти к нему тот­час – ею вче­ра так и не ис­пол­нен­ную, она по­шла на мо­ги­лы оп­тин­ских стар­цев и толь­ко по­том к боль­но­му. В то мгно­ве­ние, ко­гда она вхо­ди­ла в дом, с от­цом Ра­фа­и­лом про­изо­шел ин­сульт – у него па­ра­ли­зо­ва­ло пра­вую сто­ро­ну те­ла и от­ня­лась речь. Весть об этом раз­нес­лась мгно­вен­но – и все близ­кие бро­си­лись с ним про­щать­ся. Ели­за­ве­та пред­ло­жи­ла по­звать вра­ча, но ей на это от­ве­ти­ли ре­ши­тель­ным от­ка­зом, так как мно­гие бы­ли убеж­де­ны, что со­вет­ский врач не толь­ко не бу­дет ле­чить свя­щен­ни­ка, но обя­за­тель­но ему на­вре­дит.
Со­сто­я­ние здо­ро­вья от­ца Ра­фа­и­ла быст­ро ухуд­ша­лось. При­шед­ший на­сто­я­тель Сер­гий Шу­ми­лин при­ча­стил и по­со­бо­ро­вал его. Ели­за­ве­та ни­чем не смог­ла до­ка­зать, что ста­рец сам вы­звал ее за ним уха­жи­вать, она бро­си­лась ис­кать от­крыт­ку к ней от­ца Ра­фа­и­ла – но ее уже не бы­ло. По­ни­мая, что она ищет и как пе­ре­жи­ва­ет, что не мо­жет най­ти, отец Ра­фа­ил же­стом по­до­звал ее к се­бе. Она вста­ла на ко­ле­ни пе­ред кро­ва­тью, он ле­вой ру­кой при­тя­нул ее го­ло­ву, креп­ко при­жал к гру­ди и по­це­ло­вал. При­уго­тов­лен­ный стра­да­ни­я­ми вос­при­ни­мать все как Про­мысл Бо­жий и не на­ста­и­вать ра­ди се­бя на сво­ем, он про­щал всех, ни­ко­го не осуж­дал, всех лю­бя ис­тин­но хри­сти­ан­ской лю­бо­вью.
Вско­ре Ели­за­ве­те во­об­ще за­пре­ти­ли по­се­щать от­ца Ра­фа­и­ла, рас­про­стра­нив слух, что она при­е­ха­ла буд­то бы по­хи­тить ка­кие-то цен­ные ве­щи. Ели­за­ве­та от­пра­ви­лась к иеро­мо­на­ху Ме­ле­тию[i], чтобы тот бла­го­сло­вил по­звать к от­цу Ра­фа­и­лу хо­ро­ше­го вра­ча, но тот от­ве­тил, что ни­че­го нель­зя сде­лать без бла­го­сло­ве­ния на­сто­яте­ля Сер­гия Шу­ми­ли­на. Она об­ра­ти­лась к от­цу Сер­гию, но тот тя­нул и от­кла­ды­вал столь­ко, что вся­кая вра­чеб­ная по­мощь ста­ла уже за­поз­да­лой.
По­сле то­го как отец Ра­фа­ил по­те­рял дар ре­чи, со­сто­я­ние его здо­ро­вья ста­ло стре­ми­тель­но ухуд­шать­ся, и 19 июня 1957 го­да он скон­чал­ся.
Ока­зав­шись слиш­ком вне­зап­ной, кон­чи­на стар­ца по­тряс­ла мно­гих. Ко­гда от­ца Ра­фа­и­ла хо­ро­ни­ли, то гроб с его те­лом по­чти в те­че­ние це­ло­го дня дви­гал­ся от до­ма до клад­би­ща, столь­ко лю­дей хо­те­ло про­стить­ся со стар­цем; лю­ди, со­вер­шен­но, ка­за­лось бы, не­зна­ко­мые, оста­нав­ли­ва­лись на ули­це, по­ра­жен­ные необыч­ным на­стро­ем лю­дей, иду­щих в про­цес­сии, и, ко­гда узна­ва­ли, что это несут от­ца Ра­фа­и­ла, при­со­еди­ня­лись к ним, так как для мно­гих он был бла­го­тво­ри­те­лем, по­мощ­ни­ком и мо­лит­вен­ни­ком, ти­хим, сми­рен­ным и неж­ным, как мать, за­ступ­ни­ком пред Бо­гом и в то же вре­мя по­ры­ви­стым, ка­те­го­рич­ным и стро­гим в во­про­сах, в ре­ли­ги­озном и нрав­ствен­ном от­но­ше­нии прин­ци­пи­аль­ных, ве­ли­кий сво­им ис­по­вед­ни­че­ским по­дви­гом и вер­но­стью Ма­те­ри Церк­ви и ее гла­ве Хри­сту.
Иеро­мо­нах Ра­фа­ил был по­гре­бен на ста­ром клад­би­ще в го­ро­де Ко­зель­ске. Но по­двиг ис­по­вед­ни­ка и пас­ты­ря не укрыл­ся от Церк­ви – его имя вклю­че­но в Со­бор но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских для об­ще­цер­ков­но­го по­чи­та­ния. 22 июня 2005 го­да по бла­го­сло­ве­нию Свя­тей­ше­го Пат­ри­ар­ха Алек­сия II бы­ли об­ре­те­ны мо­щи пре­по­доб­но­ис­по­вед­ни­ка Ра­фа­и­ла, ко­то­рые ныне на­хо­дят­ся в Пре­об­ра­жен­ском хра­ме Оп­ти­ной пу­сты­ни.

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Июнь».
Тверь. 2008. С. 34-72

При­ме­ча­ния

[a] Ныне се­ло Ве­ли­ко­ми­хай­лов­ка Но­во­ос­коль­ско­го рай­о­на Бел­го­род­ской об­ла­сти.
[b] Ныне го­род Крас­но­ви­шерск Перм­ской об­ла­сти.
[c] Му­че­ни­ца Та­ти­а­на (Грим­блит); па­мять 10/23 сен­тяб­ря.
[d] За­клю­чен­ный то­го же ла­ге­ря.
[e] О нем см. по­дроб­но: Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка, со­став­лен­ные игу­ме­ном Да­мас­ки­ным (Ор­лов­ским). Ап­рель. Тверь, 2006. С. 332.
[f] Пред­смерт­ная мо­лит­ва свя­то­го му­че­ни­ка Ев­стра­тия, чи­та­е­мая на по­лу­нощ­ни­це суб­бот­ней.
[g] Пре­по­доб­но­му­че­ник Пан­те­ле­и­мон (в ми­ру Па­вел Ти­мо­фе­е­вич Ар­жа­ных); па­мять 16/29 но­яб­ря.
[h] Свя­щен­но­му­че­ник Сер­гий (Ме­чев); па­мять 24 де­каб­ря/6 ян­ва­ря.
[i] Бар­ми­ну

[1] АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
[2] В те­че­ние ме­ся­ца вла­сти про­из­во­ди­ли рас­сле­до­ва­ние об­сто­я­тельств воз­му­ще­ния кре­стьян. «...в 10-11 ча­сов дня, – пи­са­лось в до­ку­мен­тах рас­сле­до­ва­ния, – ми­ли­ци­о­нер Чи­нен­ков, про­из­во­дя об­ход ба­за­ра и про­ве­ряя раз­ре­ше­ние у кре­стьян, тор­гу­ю­щих мя­сом, на пра­во убоя ско­та, оста­но­вил­ся воз­ле по­воз­ки граж­да­ни­на де­рев­ни Бо­го­ро­диц­кой Пе­ре­мышль­ско­го рай­о­на Ка­луж­ско­го ок­ру­га Сви­ри­на Н. и по­тре­бо­вал у него предъ­явить раз­ре­ше­ние сель­со­ве­та об убое ко­ро­вы на мя­со... Ко­гда же Сви­рин ска­зал, что убой ко­ро­вы ему раз­ре­шил пред­се­да­тель сель­со­ве­та, ко­то­рый на­хо­дит­ся здесь же, на ба­за­ре, и ми­ли­ци­о­нер мо­жет по­лу­чить от него лич­но справ­ку... ми­ли­ци­о­нер Чи­нен­ков спра­вил­ся у граж­да­ни­на, ко­то­ро­го Сви­рин на­звал пред­се­да­те­лем сель­со­ве­та... и ко­гда этот граж­да­нин под­твер­дил сло­ва Сви­ри­на, ми­ли­ци­о­нер по­тре­бо­вал от него до­ку­мен­ты, удо­сто­ве­ря­ю­щие, что он пред­се­да­тель сель­со­ве­та, но по­след­ний их не имел; по­сле это­го ми­ли­ци­о­нер пред­ло­жил Сви­ри­ну сле­до­вать за ним в управ­ле­ние ми­ли­ции для со­став­ле­ния про­то­ко­ла, Сви­рин ка­те­го­ри­че­ски от­ка­зал­ся; то­гда за­вя­зал­ся меж­ду ни­ми спор, и, так как Сви­рин ни в ко­ем слу­чае не сог­ла­шал­ся ид­ти в управ­ле­ние ми­ли­ции... ми­ли­ци­о­нер взял его за ру­ку и по­пы­тал­ся, при­ме­няя физи­че­ское воз­дей­ствие, все же от­ве­сти его в ми­ли­цию. То­гда Сви­рин стал ока­зы­вать со­про­тив­ле­ние... ми­ли­ци­о­нер дал сви­сток, Сви­рин под­нял крик. На по­мощь ми­ли­ци­о­не­ру Чи­нен­ко­ву по­до­шла ми­ли­ци­о­нер Ко­чер­ги­на, и ко­гда они сно­ва по­пы­та­лись по­ве­сти Сви­ри­на в ми­ли­цию, гру­бо дей­ствуя по от­но­ше­нию к нему, то здесь же быст­ро со­бра­лась боль­шая мас­са при­сут­ству­ю­щих на ба­за­ре кре­стьян, окру­жив ми­ли­ци­о­не­ров и Сви­ри­на... Ми­ли­ци­о­не­ры... не учи­ты­вая скла­ды­ва­ю­щей­ся об­ста­нов­ки... пы­та­лись от­ве­сти Сви­ри­на в управ­ле­ние ми­ли­ции...
Со­брав­ша­я­ся мас­са кре­стьян, вы­ра­жая со­вер­шен­но за­кон­ное недо­воль­ство гру­бы­ми дей­стви­я­ми ми­ли­ци­о­не­ров, ста­ла тре­бо­вать на­ка­за­ния их.
На­чаль­ник рай­ми­ли­ции, ко­то­рый узнал о про­ис­хо­дя­щих со­бы­ти­ях... при­был к ме­сту. Учтя скла­ды­ва­ю­щу­ю­ся об­ста­нов­ку, он здесь же ото­звал ми­ли­ци­оне­ров и при­ка­зал осво­бо­дить Сви­ри­на... Недо­воль­ство кре­стьян уси­ли­ва­лось, и до­ста­точ­но бы­ло по­явить­ся на ба­за­ре аген­ту УРО Ар­хи­по­ву в штат­ской одеж­де, ко­то­рый шел со стан­ции и ни­че­го не по­до­зре­вал о со­бы­ти­ях, как недо­воль­ство ста­ло пе­ре­хо­дить в от­кры­тые дей­ствия, кре­стьяне сра­зу же ок­ру­жи­ли Ар­хи­по­ва и... ста­ли кри­чать: «При­шел шпи­о­нить, бей его». Ар­хи­пов рас­те­рял­ся, про­из­вел вверх два вы­стре­ла, это еще боль­ше воз­бу­ди­ло недо­воль­ство кре­стьян и да­ло пи­щу клас­со­во-враж­деб­но­му эле­мен­ту. Ар­хи­пов бро­сил­ся бе­жать к зда­нию ми­ли­ции...
Зна­чи­тель­ная же часть парт­ор­га­ни­за­ции ра­бот­ни­ков рай­ко­ма, РИКа, ор­га­нов ми­ли­ции, вме­сто то­го чтобы при­нять ме­ры к то­му, чтобы рас­се­ять тол­пу, по­ве­дя разъ­яс­ни­тель­ную ра­бо­ту, рас­те­ря­лись, уда­ри­лись в па­ни­ку, пой­дя по ли­нии глав­ным об­ра­зом адми­ни­стра­тив­ных мер, и тем са­мым ослож­ни­ли об­ста­нов­ку. Ра­бот­ни­ки ми­ли­ции вы­зва­ли де­жур­ный взвод крас­но­ар­мей­цев, зам­сек­ре­та­ря рай­ко­ма ВКП(б) по­зво­нил в штаб пол­ка... про­ся при­нять ме­ры и ока­зать по­мощь, ко­мен­дант го­ро­да по те­ле­фо­ну пе­ре­дал в окр<уж­ной> адм<ини­стра­тив­ный> от­дел па­ни­че­ские све­де­ния...
В ре­зуль­та­те рас­те­рян­но­сти ор­га­ни­за­ции воз­ле ми­ли­ции со­бра­лось 700-1000 кре­стьян и ста­ли тре­бо­вать рас­пра­вы с ми­ли­ци­ей, де­лая воз­гла­сы: «на без­за­ко­ние от­ве­тим без­за­ко­ни­ем»; но через несколь­ко вре­ме­ни в ми­ли­цию при­был пред­се­да­тель РИКа с тем, чтобы убе­дить кре­стьян в том, что со сто­ро­ны РИКа бу­дут при­ня­ты ме­ры к ви­нов­ным, и про­сил разой­тись. Пер­во­на­чаль­но тол­па не да­ва­ла го­во­рить ему, за­тем утих­ла. В это вре­мя к зда­нию ми­ли­ции при­бы­ло от­де­ле­ние крас­но­ар­мей­цев око­ло один­на­дца­ти че­ло­век, по­стро­ив­шись ше­рен­гой око­ло зда­ния ми­ли­ции, что сно­ва вы­зва­ло уси­лен­ное воз­буж­де­ние – недо­воль­ство кре­стьян... Раз­да­лись вы­кри­ки: «Так вот вы как нас хо­ти­те успо­ка­и­вать во­ору­жен­ной си­лой, как и рань­ше при ца­ре», а неко­то­рые из кре­стьян об­ра­ти­лись к крас­но­ар­мей­цам с та­ки­ми сло­ва­ми: «То­ва­ри­щи крас­но­ар­мей­цы, неуже­ли вы бу­де­те сво­их от­цов стре­лять?» По­сле это­го крас­но­ар­мей­цы бы­ли уда­ле­ны, пред­се­да­тель РИКа сно­ва при­звал к по­ряд­ку со­брав­ших­ся кре­стьян, сде­лал разъ­яс­не­ние, и при по­мо­щи... пар­тий­цев и ком­со­моль­цев кре­стьяне бы­ли успо­ко­е­ны и разо­шлись от зда­ния адм<ини­стра­тив­но­го> от­де­ла...
Ос­нов­ной при­чи­ной со­бы­тий на ба­за­ре яв­ля­ют­ся мас­со­вые пе­ре­ги­бы парт­ли­нии по от­но­ше­нию к се­ред­ня­ку, до­пу­щен­ные парт­ор­га­ни­за­ци­ей и со­вор­га­на­ми в мо­мент про­ве­де­ния хле­бо­за­го­то­вок, са­мо­об­ло­же­ния, зай­ма, кол­лек­ти­ви­за­ции сель­ско­го хо­зяй­ства и ле­со­за­го­то­вок, вы­ра­жа­ю­щи­е­ся в неза­кон­ных аре­стах бед­ня­ков и се­ред­ня­ков, в мас­со­вом при­вле­че­нии их к уго­лов­ной и адми­ни­стра­тив­ной от­вет­ствен­но­сти, вплоть до пол­ных се­ле­ний, мед­ли­тель­ность, а в ря­де слу­ча­ев упор­ство­ва­ния с ис­прав­ле­ни­ем до­пу­щен­ных оши­бок и лик­ви­да­ции по­след­ствий их...
Боль­шое ко­ли­че­ство ли­шен­цев (боль­ше ты­ся­чи че­ло­век), мо­на­хов, тор­гов­цев, ма­ло­чис­лен­ность про­ле­тар­ской про­слой­ки и в це­лом ме­щан­ско-обы­ва­тель­ская сре­да Ко­зель­ска... со­зда­ют та­кие усло­вия, ко­то­рые мог с успе­хом ис­поль­зо­вать клас­со­вый враг, и по­сколь­ку Ко­зельск яв­ля­ет­ся тор­го­вым цен­тром, то еже­не­дель­но в го­род со­би­ра­ют­ся боль­шие мас­сы кре­стьян... На­ря­ду с тор­гов­лей уси­лен­но про­во­дят аги­та­ци­он­ную ра­бо­ту про­тив по­ли­ти­ки пар­тии и со­ввла­сти. И вся­кие недо­воль­ства, про­яв­ля­е­мые со сто­ро­ны бед­но­ты и се­ред­ня­ков, клас­со­вый враг ис­поль­зу­ет... Недо­воль­ство кре­стьян, вы­зван­ное гру­бы­ми и нетак­тич­ны­ми дей­стви­я­ми ми­ли­ци­о­не­ров, бы­ло ис­поль­зо­ва­но клас­со­вым вра­гом; о том, что эта де­мон­стра­ция под­го­тов­ля­лась ку­ла­ка­ми и тор­гов­ца­ми за­ра­нее – ска­зать нель­зя, дан­ных для та­ко­го утвер­жде­ния не име­ет­ся, и да­же на­обо­рот: су­дя по хо­ду раз­ви­ва­ю­щих­ся со­бы­тий, клас­со­вый враг, про­во­дя уси­лен­но аги­та­цию про­тив по­ли­ти­ки пар­тии и со­ввла­сти, дан­ный кон­крет­ный слу­чай ис­поль­зо­вал толь­ко в ре­зуль­та­те его по­яв­ле­ния...» (АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.)
В ре­зуль­та­те этих рас­сле­до­ва­ний ста­ло яс­но, что мо­на­хи, жи­ву­щие в Ко­зель­ске, не при­част­ны к бес­по­ряд­кам. Все слу­чи­лось, как это ча­сто бы­ва­ет, в ре­зуль­та­те дей­ствий са­мих вла­стей. Но вла­сти, вос­поль­зо­ва­лись слу­чив­шим­ся и об­ви­ни­ли в под­го­тов­ке и ор­га­ни­за­ции воз­му­ще­ния ту часть на­ро­да, ко­то­рую они счи­та­ли наи­бо­лее раз­ви­той, со­зна­тель­ной и мо­гу­щей вы­ра­бо­тать и пе­ре­дать дру­гим свое суж­де­ние об окру­жа­ю­щей дей­стви­тель­но­сти – мо­на­хов, тор­гов­цев и неза­ви­си­мых за­жи­точ­ных кре­стьян. Спу­стя два с по­ло­ви­ной ме­ся­ца по­сле рас­сле­до­ва­ния ОГПУ при­сту­пи­ло к аре­стам по­тен­ци­аль­ных вра­гов.
[3] УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-13910, л. 440.
[4] Там же. Л. 468.
[5] Там же. Л. 525.
[6] «...Мне не ра­дость су­лит эта жизнь на зем­ле –
Я ре­шил ведь ид­ти за То­бою,
И в на­гра­ду за то, что слу­жил я Те­бе,
Мир по­кро­ет ме­ня кле­ве­тою.
Но во имя Твое все го­тов я тер­петь –
Хоть сплош­ное нена­стье най­ду.
За Те­бя, мой Гос­подь, я го­тов уме­реть,
За Те­бя на стра­да­нье пой­ду.
Мир не по­нял ме­ня и над скор­бью свя­той,
Что в сво­ей за­та­ил я гру­ди,
По­сме­ет­ся шу­тя и, сме­ясь над То­бой,
При­го­то­вит мне крест впе­ре­ди.
Но го­тов я слу­жить всей ду­шою Те­бе –
Пусть вра­ги мне дру­зья все мои;
Ути­ши мою скорбь, мир уста­лой ду­ше
Нис­посли в на­ши тяж­кие дни.
Пусть осу­дят ме­ня и не бу­дет дру­зей,
Я с То­бою оста­нусь все­гда, –
Толь­ко будь нераз­лу­чен с ду­шою мо­ей,
По­мо­ги вы­пить ча­шу до дна.
Я от­ра­ду на­шел у Кре­ста Тво­е­го,
Я уж в ми­ре от ми­ра ушел,
Мой ду­шев­ный по­кой, все от­дал за него,
Но за­то ведь Те­бя я на­шел.
Не сле­за­ми, а кро­вью все ра­ны Твои,
Мой Спа­си­тель, го­тов я омыть:
Я мо­лю – пусть на­ста­нут же дни,
Чтоб и жизнь за Те­бя по­ло­жить».
(ИЦ МВД Мос­ков­ской обл. Д. СО-32909, л. 4-5. (Ср. Му­че­ни­ца Та­ти­а­на (Грим­блит). Сти­хо­тво­ре­ния. М., 2006. С. 85-86.)
[7] УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-13910, л. 2.
[8] Там же. Л. 53.
[9] АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
[10] Там же.
[11] Там же.
[12] Ар­хи­епи­скоп Ва­си­лий (Ва­си­лий Ми­хай­ло­вич Рат­ми­ров) ро­дил­ся в 1887 го­ду в ст.Но­во­ве­лич­ков­ской Ека­те­ри­но­дар­ской губ. В 1908 го­ду окон­чил Став­ро­поль­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и в 1909 го­ду ру­ко­по­ло­жен во свя­щен­ни­ка. Слу­жил свя­щен­ни­ком в г.Ей­ске в 1918-1920 го­дах, в то вре­мя, ко­гда эта тер­ри­то­рия бы­ла за­ня­та бе­лы­ми. По­сле при­хо­да сю­да боль­ше­ви­ков стал тес­но со­труд­ни­чать с ор­га­на­ми ГПУ. В 1921 го­ду хи­ро­то­ни­сан, по его сло­вам, не под­твер­жден­ным по­ка ни­ка­ки­ми до­ку­мен­та­ми, во епи­ско­па Ей­ско­го, ви­ка­рия Став­ро­поль­ской епар­хии. В 1922 го­ду же­нил­ся и пе­ре­шел к об­нов­лен­цам и был на­зна­чен ими «ар­хи­епи­ско­пом» Ар­ма­вир­ским и Май­коп­ским, а в 1935 го­ду – «мит­ро­по­ли­том» Кур­ским, и на этом по­сту нема­ло при­нес зла пра­во­слав­ным. Он, впро­чем, не скры­вал сво­е­го без­бо­же­ства, хо­дил по Кур­ску «бри­тым, в граж­дан­ском ко­стю­ме, с па­пи­ро­сой в зу­бах... с же­ной под руч­ку, не толь­ко по го­ро­ду, но и в цер­ковь» (ГАРФ. Ф. Р-6991, оп. 7, д. 22, л. 9).
В 1938 го­ду Рат­ми­ров был на­зна­чен управ­ля­ю­щим де­ла­ми и зав­хо­зом об­нов­лен­че­ско­го Си­но­да; жил он в од­ном до­ме с пер­во­и­е­рар­хом об­нов­лен­цев «мит­ро­по­ли­том» Ви­та­ли­ем Вве­ден­ским. В на­ча­ле июля 1938 го­да НКВД стал арес­то­вы­вать и вер­ных вла­стям об­нов­лен­цев, ко­то­рые на до­про­сах ого­во­ри­ли Рат­ми­ро­ва, и 22 июля он был неожи­дан­но для се­бя аре­сто­ван и 31 июля вы­зван на до­прос. Он объ­яс­нил­ся со сле­до­ва­те­ля­ми, и на сле­ду­ю­щий день де­ло бы­ло пре­кра­ще­но; 2 ав­гу­ста на­чаль­ник 4-го от­де­ла 1-го управ­ле­ния НКВД на­пра­вил на­чаль­ни­ку 4-го от­де­ла УНКВД по МО слу­жеб­ную за­пис­ку: «Про­сим осво­бо­дить из-под стра­жи Рат­ми­ро­ва Ва­си­лия Ми­хай­ло­ви­ча. Рат­ми­ров наш агент» (ГАРФ. Ф. 10035, д. П-4962, л. 24).
В 1939 го­ду Рат­ми­ров снял сан и по­сту­пил в со­вет­ское учре­жде­ние бух­гал­те­ром. С на­ча­лом Ве­ли­кой Оте­че­ствен­ной вой­ны НКВД вновь при­влек его к ра­бо­те, и 17 июля 1941 го­да, по со­гла­со­ва­нию с Пат­ри­ар­шим Ме­сто­блю­сти­те­лем мит­ро­по­ли­том Сер­ги­ем (Стра­го­род­ским), он был назна­чен епи­ско­пом Жи­то­мир­ским. (Па­вел Су­до­пла­тов. Спе­цо­пе­ра­ции Лу­бян­ка и Кремль 1930-1950 го­ды. М., 2003. С. 251).
Жи­то­мир к это­му вре­ме­ни был за­хва­чен нем­ца­ми, и 27 ав­гу­ста 1941 го­да епи­скоп Ва­си­лий по­лу­чил на­зна­че­ние в Ка­ли­нин, где за­ни­мал­ся во вре­мя ок­ку­па­ции го­ро­да немец­ки­ми вой­ска­ми внед­ре­ни­ем в цер­ков­ную сре­ду под ви­дом свя­щен­но­слу­жи­те­лей со­труд­ни­ков НКВД. В 1942 го­ду мит­ро­по­лит Сер­гий воз­вел его в сан ар­хи­епи­ско­па, а в 1943-м — на­зна­чил ар­хи­епи­ско­пом Ка­ли­нин­ским и Смо­лен­ским. Ар­хи­епи­скоп Ва­си­лий за­ни­мал­ся при­е­мом в клир лю­дей, быв­ших в ок­ку­па­ции, вы­да­вая неко­то­рым из них за опре­де­лен­ную мзду, без ру­ко­по­ло­же­ния, справ­ки, что они на­прав­ля­ют­ся в те или иные при­хо­ды свя­щен­ни­ка­ми. 30 де­каб­ря 1946 го­да он был уво­лен на по­кой по бо­лез­ни. (ГАРФ. Ф. Р-6991, оп. 7, д. 22, л. 16.) «По при­ка­зу Ста­ли­на... по­сле вой­ны был на­граж­ден зо­ло­ты­ми ча­са­ми и ме­да­лью... ру­ко­во­див­шие его ра­бо­той и на­хо­див­ши­е­ся вме­сте с ним в немец­ком ты­лу под ви­дом свя­щен­но­слу­жи­те­лей... офи­це­ры... по­лу­чи­ли бо­е­вые ор­де­на». (Па­вел Су­до­пла­тов. Спе­цо­пе­ра­ции Лу­бян­ка и Кремль 1930-1950 го­ды. М., 2003. С. 252-253.)
[13] ГАКО. Ф. Р-3501, оп. 1, д. 319, л. 13.
[14] Ка­луж­ское епар­хи­аль­ное управ­ле­ние. Лич­ное де­ло про­то­и­е­рея Сер­гия Ге­ор­ги­е­ви­ча Шу­ми­ли­на.
[15] ГАРФ. Ф. Р-6991, оп. 1, д. 327, л. 22.
[16] Там же. Д. 486, л. 24-25.
[17] Там же. Л. 43.
[18] ГАКО. Ф. Р-3501, оп. 1, д. 317, л. 19.
[19] ГАРФ. Ф. Р-6991, оп. 1, д. 486, л. 18.
[20] УФСБ Рос­сии по Ка­луж­ской обл. Д. П-13573, л. 92.
[21] АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
[22] Там же.
[23] Там же.
[24] Там же.
[25] Там же.
[26] Там же.
[27] Путь на небо – через Гол­го­фу. Оп­тин­ский ста­рец Ра­фа­ил (Шей­чен­ко). Вос­по­ми­на­ния. Пись­ма. М., 2005. С. 50.
[28] Там же. С. 54-56.
[29] АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
[30] ГАКО. Ф. Р-3501, оп. 1, д. 317, л. 24.
[31] АОП. Фонд но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков.
[32] Там же.
[33] Путь на небо – через Гол­го­фу. Оп­тин­ский ста­рец Ра­фа­ил (Шей­чен­ко). Вос­по­ми­на­ния. Пись­ма. М., 2005. С. 53.
[34] Там же. С. 59-63.
[35] Аль­ма­нах «На­деж­да». 1989. № 15. С. 197-198, 202.

краткое житие священномученика Аверкия

Отец Аверкий был женат на Евдокие Васильевне (урожденной Кадомцевой). С женой у них родилось шестеро детей: 4 сына - Павел, Порфирий, Петр, Сергей и две дочери. Старшие трое (двое сыновей и дочь Алевтина) родились до 1883 г. Батюшка приложил все усилия, чтобы дать детям хорошее образование. Все четверо сыновей окончили Уфимскую Духовную Семинарию и служили Церкви. Один из них - священник Петр Аверкиевич Северовостоков - впоследствии был репрессирован. Известно, что в 1894 г. один сын учился в Уфимском духовном училище, другой - в Уфимской Духовной Семинарии, а дочь Алевтина, ввиду трудного материального положения семьи о. Аверкия, была принята в Уфимское епархиальное училище на полуепархиальное содержание.

О. Аверкий собрал огромную библиотеку духовной литературы, русской классической литературы, а также произведения современных ему авторов, подшивки журнала «Нива» и проч. Об этой богатейшей библиотеке жители с. Емаши вспоминают до сих пор. Дети священника серьезно обучались музыке. Сын Петр играл на скрипке, у него был прекрасный бас.

В 1913г. младший сын о. Аверкия Сергей закончил Уфимскую Духовную Семинарию и по собственному прошению получил место псаломщика в с. Емаши, чтобы помочь престарелому отцу, на руках которого оказались 8 детей двух семейств: дети старшего сына Павла, к тому времени больше года находившегося в психиатрической больнице и дети скончавшегося весной 1913г. сына Порфирия.

В 1913г. о.Аверкий был назначен действительным членом Епархиального комитета Православного миссионерского общества. На протяжении ряда лет, как настоятель храма в честь св.Иоанна Златоуста, он являлся действительным членом попечительства при одноименной церкви Уфимской Духовной Семинарии.

житие Преподобномученика

Когда в 1909 году настоятель Николо-Перервинского монастыря ходатайствовал о рукоположении иеродиакона Никанора во иеромонаха, то в своей характеристике отметил, что тот «отличался всегда своим примерным поведением и усердием в исполнении возложенных на него обязанностей». Рукоположение во иеромонаха состоялось 5 октября 1909 года в храме Христа Спасителя.

Ведя строгую иноческую жизнь, отец Никанор стяжал себе глубокое уважение среди насельников, и в 1917 году был назначен духовником братии. А в 1920-м совет общины при часовне Иверской иконы Божией Матери в Москве просил патриарха Тихона назначить иеромонаха Никанора настоятелем часовни, как «достойного во всех отношениях для занятия этой важной должности».

Однако в 1921 году произошло несчастье — Иверская часовня была ограблена. Воры похитили украшения с икон и другие ценности. Отец Никанор, как заведующий часовней, и члены церковного совета были обвинены в халатности и арестованы. Они провели в тюрьме под следствием одиннадцать месяцев. Однако тогда суд всех оправдал, и их освободили.

Когда иеромонах Никанор вернулся в Николо-Перервинский монастырь, то был назначен его настоятелем. В 1923 году его возвели в сан игумена и назначили членом Московского епархиального собрания. В том же году он был возведен в сан архимандрита.

В 1932-м началась новая волна гонений на Церковь. Отца Никанора арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму. Ему были предъявлены обвинения в антисоветской агитации и контрреволюционной деятельности. На допросе архимандрит Никанор показал: «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю, так как с моей стороны никакой антисоветской агитации не было. Я считаю себя обязанным исполнять среди крестьян требы, на которые меня приглашают, но в разговоры с крестьянами о политике никогда не вступал. Лично я относительно советской власти считаю, что со стороны ее в отношении Церкви гонения нет, но есть гонение на духовенство, которое невинно содержится в тюрьмах». На вопрос следователя о том, помогает ли он своему предшественнику на посту настоятеля монастыря, высланному ранее, отец Никанор ответил, что направляет ему помощь регулярно один раз в месяц.

13 марта 1932 года тройка ОГПУ приговорила отца Никанора к пяти годам ссылки в Казахстан. Он был отправлен в лагерь в Алма-Ату. 1 июля 1934 года его освободили по инвалидности, после чего он вернулся в Москву. Остаться в столице ему не разрешили, поэтому будущий преподобномученик поселился в селе Спас-Осташево Волоколамского района Московской области, где стал служить в местной Спасской церкви.