Илон Маск - фантомный инвестор.

Понятно, что в деятельности любого государства часто возникают ситуации, когда оно не может ассоциировать себя с тем или иным вопросом и вынуждено создавать некие «прокладки». Вероятно, Илон Маск играет роль такой прокладки, которая призвана дать возможность отработать целый ряд критических технологий, не привлекая к ним внимания. В конечном счете, под видом «многоразовости», несмотря на все очевидные успехи на этом направлении (хотя в целом именно под этим углом они и выглядят наиболее сомнительно, да и «многоразовость длиною в год» может считаться только «условной», если не сказать — «фиктивной»), могут, например, отрабатываться и совершенно другие технологии. Например, посадка модулей на нестабильные платформы, которые, вполне возможно, могут и не находиться на Земле.

В этом смысле появление на арене технологической конкуренции Илона Маска, «человек без прошлого», вполне оправданно.

Даже в максимально «причесанной» биографии Маска обходится его творческий путь между 2000 и 2008 годом, несмотря на то, что именно тогда должен был интенсивно закладываться фундамент его научных разработок. И это несмотря на то, что в действительности этот период в деятельности Маска критичен: его предыдущий жизненный и бизнес-опыт никак не давал возможности сходу начать изыскания в космической области, да и в сфере электродвигателей тоже.
Маска можно назвать «человеком сегодня», который существует «здесь и сейчас», при этом занимая в «сегодня» очень значительное место. Вопрос в том, в чем смысл этого «сегодня»?

Попробуем рассмотреть Маска не как бизнесмена, пиарщика или гениального изобретателя, а как некую «функцию», допустив, что фамилия могла быть любая, а вот то, что делает Маск, на практике могло быть таким и только таким. Тогда картина серьезно выйдет за рамки просто «технологического пиара» и освоения бюджетов.

Развитие технологий, основанное исключительно на рыночных механизмах, не смогло сыграть роль инструмента консолидации организационных ресурсов, и развитие пошло по пути наименьшего сопротивления, который диктовался рыночными законами.

Главная проблема инвестирования в технологии последних полутора десятков лет заключается в утрате на определенном этапе механизмов технологического целеполагания. Вероятнее всего, это произошло в начале «нулевых», когда стратегический потенциал развития информационных технологий был фактически исчерпан и «информационное общество» начало разворачиваться в сугубо потребительскую сферу. А предлагавшиеся на роль «локомотива» инвестиционной экономики биотехнологии не смогли по ряду причин сыграть роль катализатора нового инвестиционного цикла, хотя в ряде случаев (например, в Японии) и имели тактический успех.

Фото: flickr
Зигзаг технологического развития, связанный с формированием инвестиционного цикла на базе мобильных коммуникационных технологий, который привел к возникновению глобальной среды интегрированных коммуникаций, оказался неслучаен, логичен с точки зрения рыночной конъюнктуры, но привел к весьма специфическим последствиям. Колоссальные финансовые и организационные ресурсы инвестировались в сферу, которую, конечно, нельзя назвать тупиковой, но которая не дает «прорывных» результатов. Сейчас вектор «мобильных коммуникаций» после 10-12 лет доминирования в технологическом — и инвестиционном — пространстве начинает «выгорать», и встает вопрос об утрате механизма технологического целеполагания.

В разных странах и региональных объединениях в силу «исторических» или откровенно субъективных причин в качестве «флагманских» выступают совершенно разные технологические вектора. В ЕС в качестве такого вектора пытаются позиционировать энергосбережение, хотя его вряд ли можно отнести к «пионерным» направлениям. В Японии — уже упомянутые биотехнологии. В России пытались раскрутить за счет оригинальных во всех смыслах организационных решений одну из отраслей материаловедения — нанотехнологии.
Но если не существует некоего глобального технологического вектора, крайне маловероятно, что можно было бы говорить о сохранении некоего механизма привлечения (и последующей качественной консолидации) инвестиций в сфере технологического развития.

Конечно, сами по себе инвестиции в технологии будут продолжаться, но они не будут давать той векторной синергии, которая была раньше, в особенности в первые годы после Второй мировой войны, и которая была одной из важнейших основ в развитии глобальной экономики. Увы, но развитие технологий и технологическое инвестирование стали той сферой, где «невидимая рука рынка» если и не дала сбоя, то как минимум показала ограниченность и своих возможностей, и «естественных» механизмов организации инвестиционных процессов.

Классическим примером являются технологии добычи сланцевой нефти. Хотя вокруг них был создан масштабный информационный поток, стимулирующий инвестиции, более того, возникло стимулирующее политическое информационное поле, эффект данных технологий с точки зрения глобального развития оказался минимальным. Конечно, «сланцевая нефть» и ее производные оказали существенное влияние на глобальный рынок, но они не создали ни самостоятельного производственного цикла, ни привели к выходу нефтяной промышленности даже в США за известные, сформировавшиеся еще в конце 1970-х годов, рамки. И это даже не касаясь вопроса о реальной рентабельности таких технологий. В конечном счете (как и многое в американской экономике), монетизация этих технологий, предполагалось, выйдет за пределы США — а фактически подобного не произошло.
Вопрос об инвестиционной синергии крайне важен для современного капитализма. Это, в конце концов, вопрос управляемости финансовых потоков современного мира, что крайне важно в условиях постоянно усугубляющегося дефицита доступных инвестиционных ресурсов. Но для этого требуется как минимум восстановить горизонт планирования технологических инвестиций.

Именно утрата длительного горизонта планирования, впервые проявившаяся в кризисе развития компьютерной техники в рамках закона удвоения мощности компьютера («закона Мура»), является на сегодняшней день одной из важнейших проблем технологических инвестиций. Но пока эта проблема не ощущается слишком остро, поскольку продолжает действовать инерция развития инвестиционных процессов в мобильных коммуникациях.

Фото: flickr
И с точки зрения восстановления «горизонта планирования» функция, существующая сейчас под названием «Илон Маск», оказывается незаменимой.

Во-первых, существование такой функции формирует информационный поток, который четко показывает инвесторам, что в действительности является инвестиционным мейнстримом. При всей спорности проектов реального Илона Маска, ни один из них не является в полном смысле слова «инвестиционным пузырем», то есть они априори имеют некую привлекательность. Причем успехи реального Илона Маска для эффективности функции «Илон Маск» большого значения не имеют. Сегодняшний мейнстрим для США вполне очевиден: прикладные высокие технологии, вероятнее всего, связанные с освоением космического пространства. Или как минимум деятельностью в агрессивных средах. Согласитесь, это тянет на стратегическую переориентацию инвестиционных приоритетов ключевой экономики мира, особенно если сравнивать этот вектор с тем, что происходило в инвестиционном пространстве на рубеже XX-XXI веков.

Во-вторых, функция «Илон Маск» ставит задачи, которые с точки зрения рационалистического, прагматического понимания технологического развития ставиться не должны. И уж тем более не должны обеспечиваться частными инвестициями в силу рисковости и сомнительной рентабельности. По сути дела, функция «Илон Маск» приучает американских инвесторов к долгосрочному рисковому инвестированию в реальном или «квазиреальном» секторе, от чего они стали отвыкать после кризиса 2008 года.

Ситуация вокруг Илона Маска хорошо вписывается в сценарий, описанный в фантастическом рассказе американского писателя Реймонда Джоунса «Уровень шума». Там для преодоления нерешаемой научной проблемы и создания антигравитационного двигателя американские военные идут на провокацию, фабрикуя съемку полета на антигравитационном двигателе неизвестного изобретателя и снабжая ученых, которые должны реконструировать инновационный двигатель, бессистемным обгоревшим хламом. Оказавшись перед необходимостью отказаться от некоторых догм, коллектив ученых, очень напоминающий советскую «шарашку», проблему решает.
Едва ли такое было возможно в 1952 году, когда рассказ был напечатан. Но в современной системе интегрированных коммуникаций, дающей возможность создавать «сферическую» информационную среду, формирование за счет фейковых информационных вбросов реального технологического вектора становится вполне возможным.

В-третьих, функция «Илон Маск» показывает многочисленным американским стартаперам — и в целом относительно молодым специалистам, связавшим свою жизнь с финансовым сектором, — как легко человек, специализировавшийся на технологиях финансовых коммуникаций (фактически на создании некоего виртуального пространства), может перейти по другую сторону «технологических баррикад». И заняться тем, что именуется hardware, то есть созданием некоего «оборудования в металле». И этот «социальный» вектор в действительности не менее значим, чем инвестиционный, пусть этот аспект пока и не получил достаточного осмысления. Если гипотеза о том, что раздутый имидж Илона Маска именно как инженерного инноватора является отражением некого «социального» фокуса, то вполне естественным будет предположить, что даже глобалистская американская элита (условные «финансисты») смогла как минимум осознать необходимость переконфигурации «горизонтов будущего» у значительной части молодежи. И получила некоторую «фору», хотя пока не очевидно, сможет ли она воспользоваться ей в современных политических условиях.