Как Грозный стал тираном?
Образ «грозного тирана всея Руси» впервые появился на страницах «Истории государства Российского» Николая Карамзина. Зачем Карамзин это сделал?
Скульптурный портрет царя Ивана ГрозногоИван Грозный. Реконструкция внешности царя, выполненная антропологом-скульптором М.М. Герасимовым по останкам черепа из гробницы Архангельского собора Московского Кремля / РИА Новости
«Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом» – эта фраза Александра Пушкина давно стала хрестоматийной, определяющей место великого историографа в ряду отечественных историков. Она обычно понимается следующим образом: до Карамзина русское общество погрязало во тьме невежества, а после появления «Истории государства Российского» знания о прошлом Отечества стали обязательной частью интеллектуального багажа россиян.
Действительно, главная заслуга Карамзина – создание оформленной, складной, гармоничной, убедительной и легко усваиваемой обществом картины национального прошлого. Однако при этом, как правило, не учитывается, что переданная им картина, безусловно представлявшая собой грандиозное продвижение в науке для начала ХIХ века, в реальности по многим пунктам была больше приближена к легендам, чем к доказанным историческим фактам.
Практически Карамзин предложил обществу свой собственный миф российской истории, в котором концептуальный, схематический момент явно преобладал над объективными историческими реконструкциями. В полной мере это относится к созданию (или «сотворению», если предпочитать терминологию Юрия Лотмана) Карамзиным образа «самого страшного русского тирана» – Ивана Грозного.
Прочесть между строкЧто знали о первом венчанном русском царе до Карамзина? О нем не существовало целостного исторического нарратива. Повествование Степенной книги – памятника середины XVI века, который должен был представить фундаментальную картину истории Российского государства как воплощения царства Божьего на земле в виде лестницы, ступенями («степенями») которой являлись бы подвиги русских князей-правителей, а высшей ее точкой – правление первого богоизбранного царя Ивана Васильевича, обрывается на 1563 годе. Как раз в царствование Ивана Грозного произошло и временное прекращение русского летописания: большинство летописей завершают свой рассказ на 1567 годе.
Однако, как отметил профессор, доктор исторических наук Вадим Корецкий, в конце 1560-х – начале 1570-х прервалось только официальное летописание, а составление местных и частных летописчиков продолжалось. Это псковские, новгородские летописи, Соловецкий летописец и другие. Правление Ивана Грозного в них описано фрагментарно: главным образом акцент делался на внешней политике, войнах и дипломатической деятельности. Ряд таких летописей (например, псковские) обвиняют царя в злодействах, в частности в новгородском погроме, и критикуют за проигрыш Ливонской войны и тяготы, которые несло дворянство в многочисленных боях и походах «за государево имя». Но текста, на основе которого можно было бы обстоятельно и подробно реконструировать историю царствования Ивана IV, летописцы тогда не создали.
1Портрет Н.М. Карамзина. Худ. В.А. Тропинин. 1818
Цитата:
КАРАМЗИНУ БЫЛ НУЖЕН ГЛАВНЫЙ АНТИГЕРОЙ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ, ПРИЧЕМ НЕ ИНОЗЕМНЫЙ ВРАГ, А ПАДШИЙ ГРЕШНИК
Эта ситуация, сильно осложнявшая задачу Карамзина, была для него принципиально новой. До того почти по всем сюжетам русской истории существовал летописный нарратив, который уже организовал материал в некую схему. За ней можно было следовать или нет, ее можно было критиковать и переделывать, но она была – готовая схема со своим сюжетом, героями и антигероями, действующими лицами. Такой материал лежал в основе изысканий Карамзина вплоть до эпохи
Василия III. Но в случае с Иваном Грозным такая летопись отсутствовала. Материал нужно было монтировать, взяв схему изложения, ориентир откуда-то еще.
Карамзин помимо летописей, содержавших отрывочные сведения, использовал посольские книги – составленные задним числом сборники дипломатических документов (не оригиналов, а копий). В качестве второстепенных источников он привлек опубликованные в «Древней российской вивлиофике» боярские списки (преимущественно свадебные разряды), Стоглав, Судебник 1550 года, некоторые воинские разряды.
Часто Карамзин был не очень разборчив. Он обращался к текстам и ХVI, и ХVII, и даже ХVIII века (назовем Латухинскую Степенную книгу, «Скифскую историю» А.И. Лызлова и Морозовский летописец – памятник летописания ХVIII столетия).
Сегодня такой набор исходного материала сочли бы недостаточным даже для дипломной работы студента-историка. Но для начала ХIХ века, вне всякого сомнения, это было грандиозное научное достижение, особенно с учетом того, что подавляющее большинство источников историограф изучал по рукописям.
Впрочем, все эти источники не удовлетворяли Карамзина. В летописях упоминалось о раздорах среди бояр, о междоусобицах и казнях еще во времена малолетства Ивана Васильевича. Объяснений, какова в этом была роль юного государя, почему при дворе лилась кровь вельмож, летописи не содержали.
Объяснения оставалось если только прочесть между строк. Но Карамзин был слишком честным историком, чтобы просто выдумать основание для «начала черных дней Иоанна». И он стал искать источники, которые бы давали такие объяснения.
«История» беглого диссидентаВоистину бесценным открытием для Карамзина оказалась «История о князя великого Московского делех» – написанное в Речи Посполитой в начале 1580-х годов сочинение беглого князя-эмигранта и первого русского диссидента Андрея Курбского.
Проблема степени достоверности сведений, сообщаемых Курбским, неоднократно обсуждалась в научной литературе. Не углубляясь в дискуссию, зададимся простым вопросом: насколько доверчиво отнесся бы любой суд к рассказу свидетеля, который, во-первых, был смертельным врагом царя Ивана, считал его виновником всех своих жизненных бедствий; во-вторых, представил свои «показания» спустя 30 лет после описываемых событий; в-третьих, ставил своей целью показать «грехопадение некогда праведного царя», то есть изначальный творческий замысел автора состоял в критике Ивана IV? К тому же читателем и адресатом «Истории» Курбского была шляхта Речи Посполитой – страны, которая находилась с Россией и царем Иваном в состоянии войны. Стоит ли доверять такому свидетелю?
Ответ очевиден. Но для Карамзина Курбский стал источником, заслуживающим бесспорного доверия. Историограф ни разу не усомнился в достоверности сведений, сообщаемых беглым князем. Вероятно, особое впечатление на него произвела роль, которую себе приписал Курбский: беглец от тирана, борец за свободу и против тирании, обличитель деспота с нравственных позиций – все это историку было очень интересно и, видимо, духовно близко. Несомненно, созвучны ему были также стиль, слог Курбского, поиск им морально-нравственных объяснений – то, чего Карамзину так не хватало у скучных и богобоязненных летописцев.
Что касается вопроса о достоверности, то он рассуждал так: «Изгнанник Курбский имел, конечно, злобу на царя, но мог ли явно лгать пред современниками в случаях, известных всякому из них? Он писал для россиян, которые читали сию книгу с жадностию, списывали, хранили в библиотеках… такой чести не оказывают лжецу». Историограф здесь слукавил, но скорее не по злому умыслу, а по незнанию. Дело в том, что все списки сочинения изгнанника относятся к ХVII–XVIII векам, то есть русские современники Ивана Грозного Курбского не читали. Князь писал для Речи Посполитой, а в Россию эти тексты проникли после Смуты, когда «ложь» беглеца обличать было уже некому.
Карамзин привлекал «Историю» Курбского в тех случаях, когда ему надо было со ссылкой на источники объяснить с точки зрения нравственности и морали причины поступков Ивана IV. Первый раз – когда он взял у князя описание действий бояр, развращавших душу ребенка и учивших его злодействам, жестокостям. Второй – когда рассказывал о том, как во время московского пожара 1547 года к Ивану явился священник Сильвестр, обличениями и проповедью перевернувший душу государя, отвративший его от пути зла и наставивший на путь добра.
Для подтверждения этой благодетельной перемены Карамзин использовал материалы Хрущовской Степенной книги о покаянной речи царя перед народом с Лобного места и так называемом «Соборе примирения». Причем в примечаниях историограф привел данный фрагмент книги полностью. Заметим, что этот текст, как показано историком-архивистом Владимиром Автократовым, является фальсификатом конца ХVII века.
Курбский для Карамзина стал также главным источником при описании разгона «Избранной рады» в 1560 году и определении роли Сильвестра и известного приближенного царя Алексея Адашева в управлении страной. А для подкрепления историограф приводил цитаты из писем Ивана Грозного к беглому князю, содержащие критику Сильвестра и Адашева.
Таким образом, сочинения Курбского оказались источником смыслов русской истории: именно отсюда Карамзин черпал объяснения ее ключевых моментов.
«Показания» иностранцевБыл и еще один источник, который Карамзин впервые в русской историографии привлек в столь значимых масштабах, – это записки иностранцев о России. Они давали объяснение событиям (которое зачастую отсутствовало в летописях) и были более понятны историку как произведения, созданные представителями европейской литературной культуры.
«История государства Российского» содержит многочисленные ссылки на сочинения А. Гваньини, Т. Бреденбаха, И. Таубе, Э. Крузе, Дж. Флетчера, П. Петрея, М. Стрыйковского, Даниила Принца, И. Кобенцля, Р. Гейденштейна, А. Поссевино и других зарубежных авторов. П. Одерборна, создателя первой в истории биографии царя Ивана (1585), Карамзин поначалу не признавал и характеризовал его труды как «баснословное» повествование, но затем поддался соблазну (уж больно колоритные факты сообщал немецкий пастор) и несколько раз обращался к его сочинениям, передавая в своей «Истории» разные сплетни, гулявшие в ХVI веке по Германии.
В РУССКИХ ИСТОЧНИКАХ НЕЛЬЗЯ НАЙТИ МАССОВЫХ СВИДЕТЕЛЬСТВ ГНУСНЫХ ДЕЯНИЙ ЦАРЯ ИВАНА, КОЛОРИТНЫХ ОПИСАНИЙ ЕГО ЗЛОДЕЙСТВ И ИЗОЩРЕННЫХ НАДРУГАТЕЛЬСТВ
1564 1Андрей Курбский (1528–1583) – автор знаменитой «Истории о князя великого Московского делех». Худ. П.В. Рыженко. 2009
Карамзин привлекал в качестве источников и более поздние иностранные компиляции, основанные на пересказе различных слухов, мифов и легенд (к примеру, созданные в ХVII столетии тексты Кельха, Фредро и т. д.). В итоге Иван Грозный стал для историографа первым героем, рамки для сотворения образа которого были им взяты в значительной мере из иностранных книг, отнюдь не объективных и часто пересказывавших сплетни.
Итак, мы видим несколько исходных составляющих для создания Карамзиным образа Ивана Грозного, связанных с недостатками метода историографа. К последним нужно отнести слабость источниковедческого анализа: поздние источники мифологического характера использовались им наравне с аутентичными и оригинальными. Налицо также явная зависимость Карамзина от текстов, содержащих объяснения морализаторского толка. Схема повествования об Иване IV была заимствована из «Истории» и писем Курбского, а также из других источников, авторы которых были заведомо настроены против «тирана». Это тексты, созданные в странах, с которыми Россия воевала или находилась в состоянии культурно-религиозного противостояния.
«Первый Иоанн IV»Образ Грозного формировался у Карамзина не только под влиянием источников, но и под воздействием презентизма, культурных и политических установок России начала ХIХ века. Современников историографа, переживших просвещенный абсолютизм Екатерины II, произвол Павла I и возвращение к политическим идеалам «бабушки» при Александре I, волновали такие вопросы, как природа монаршей власти, возможность ограничения произвола и тирании с помощью благих советников правителя, соотношение проблем власти и морали и т. д. Говорить об этом было безопаснее на историческом материале, а читатели могли сами делать выводы на основе аллюзий.
Карамзинские образы царя Ивана и его советников стали нарицательными. В качестве примера приведем весьма показательное обращение Александра Михайловича Тургенева к поэту Василию Жуковскому – наставнику юного наследника престола, будущего императора Александра II: «Ты не принадлежишь сам себе; имя твое будет известно в позднейшем потомстве. Роль твоя a peu pres [почти. – А. Ф.] роль Адашева».
Царь Иван Грозный и иерей Сильвестр во время большого московского пожара 24 июня 1547 года. Худ. П.Ф. Плешанов. 1856
Чем же так затронул струны российской души карамзинский Иван Грозный? Историограф поставил вопрос о достойности правителя, его высшем праве занимать престол. С одной стороны, «на троне не бывает предателей», то есть монарх по определению патриот и радетель за Отечество. Но с другой – он может быть слаб, неопытен, недостаточно умен; наконец, он может быть испорчен, сбит с истинного пути злыми советниками. И тогда он теряет моральное право властвовать над своими подданными.
Эта проблема компетентного, правильного правителя, обозначенная Карамзиным, была актуальной в ХIХ веке и остается таковой по сей день. Цель правления – «править во благо людей», власть должна находить одобрение и поддержку в народе, иначе она ничего не стоит. Править таким образом – «святое искусство». Данный тезис также целиком сохранил востребованность и актуальность и по прошествии двух столетий.
Сам приход к власти малолетнего Ивана IV диктовал вопрос, годится ли тот для короны. «…Страх, что будет с государством? – волновал души. Никогда Россия не имела столь малолетнего властителя; никогда – если исключим древнюю, почти баснословную Ольгу – не видала своего кормила государственного в руках юной жены и чужеземки, литовского ненавистного рода [имеется в виду мать Ивана Елена Глинская, ставшая регентшей при малолетнем государе. – А. Ф.]», – писал Карамзин.
Юный государь, сбитый с праведного пути льстецами и корыстными советниками, предавался жестоким утехам и правил плохо. Дальше у Карамзина возник столь характерный для русской истории мотив жертвы: «Характеры сильные требуют сильного потрясения, чтобы свергнуть с себя иго злых страстей и с живою ревностию устремиться на путь добродетели. Для исправления Иоаннова надлежало сгореть Москве!»
Жертва была принесена. Московский пожар 1547 года потряс государя. В самый разгар бедствия явился к нему священник Сильвестр. «…И гласом убедительным возвестил ему, что суд Божий гремит над главою царя легкомысленного и злострастного; что огнь Небесный испепелил Москву; что сила Вышняя волнует народ и лиет фиал гнева в сердца людей. Раскрыв Святое Писание, сей муж указал Иоанну правила, данные Вседержителем сонму царей земных; заклинал его быть ревностным исполнителем сих уставов; представил ему даже какие-то страшные видения, потряс душу и сердце, овладел воображением, умом юноши и произвел чудо: Иоанн сделался иным человеком; обливаясь слезами раскаяния, простер десницу к наставнику вдохновенному; требовал от него силы быть добродетельным – и приял оную», – сказано в «Истории государства Российского».
Так возник «первый Иван» – Иван добродетельный, правивший во благо подданных, успешно воевавший с внешними врагами, проводивший прогрессивные реформы с помощью людей, которыми он себя окружил. «Здесь начинается эпоха Иоанновой славы, новая, ревностная деятельность в правлении, ознаменованная счастливыми для государства успехами и великими намерениями», – отмечал Карамзин.
«Второй Иоанн IV»Но наступил 1560 год – и выяснилось, что греховную натуру царя не переделать. Появился (точнее, возвратился) «второй Иван» – тиран. Вступление на скользкий путь началось с пустячного, даже в чем-то подросткового желания самостоятельности: царь «скучал излишно строгими нравоучениями своих любимцев и хотел свободы; не мыслил оставить добродетели: желал единственно избавиться от учителей и доказать, что может без них обойтися».
Были изгнаны благие советники, и царь бросился в омут разврата. «Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностию», – писал историограф. Падение нравов вело к жестокости, тирании, произволу и, как следствие, ослаблению государства. Тем самым Карамзин давал объяснение благополучию или неблагополучию государства, переиначивая на новый лад провиденциалистскую идею, что народ несет ответственность за грехи своего правителя. Успешный и правильный правитель всегда высокоморален, тиран всегда аморален. Эта идея Карамзина также была созвучна его эпохе, и она находит своих сторонников и сегодня. Как справедливо отметила современная исследовательница Елена Жесткова, для Карамзина «история сохраняла свой этический смысл».
Представления об эпохе Ивана Грозного неразрывно связаны с разгулом опричников. Царевич Иван на прогулке. Худ. М.И. Авилов. 1913
Цитата:
СКУЛЬПТУРНОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ ИВАНА IV НЕ РЕШИЛИСЬ РАЗМЕСТИТЬ НА ПАМЯТНИКЕ «ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ РОССИИ», ВОЗДВИГНУТОМ В 1862 ГОДУ
Отсюда и «слабость» Карамзина как историка, его обращение к сочинениям Курбского и запискам иностранцев о России. В русских источниках нельзя найти массовых свидетельств гнусных деяний царя Ивана, колоритных, со смакованием описаний его злодейств, убийств, изощренных надругательств, изнасилований и т. д. Зато у Одерборна и ему подобных авторов этого в избытке.
Приводимые сочинителями примеры (не важно, реальные или вымышленные) прекрасно вписывались в карамзинскую схему, питали ее. И Карамзин дал этим «фактам» вторую жизнь, использовал их при написании своей «Истории» и тем самым навеки связал образ Ивана Грозного с представлениями о гнусном, жестоком тиране и распутнике. Царь Иван стал под его пером символическим злодеем русской истории, место которого только в ХХ веке потеснит образ Иосифа Сталина. Сотворенному историографом образу Грозного равных по концентрации негатива до второй половины прошлого века в русской исторической мысли не было.
Карамзину был нужен главный антигерой российской истории, причем не иноземный враг, с которым все ясно по определению, а падший грешник, персонаж, призванный стать героем, но оступившийся, переродившийся и превратившийся в его противоположность. Такую фигуру надлежало искать в прошлом, в Средневековье или эпохе Московской Руси (дабы избежать рискованных параллелей с правящей династией Романовых). Иван Грозный здесь подходил идеально, и, более того, Карамзин совершенно искренне считал, что он не изобретает образ, а открывает глаза на тайные и драматические события русской истории, которые никого не оставят равнодушным.
Виды Великого НовгородаПамятник «Тысячелетие России» в Великом Новгороде / ТАСС
«История злопамятнее народа»В последнем великий историограф не ошибся. Сила воздействия созданного им образа была такова, что скульптурное изображение Ивана IV даже не решились разместить на памятнике «Тысячелетие России», воздвигнутом в Великом Новгороде в 1862 году.
Парадоксально, но несомненные достижения правления Ивана Грозного при этом оказались приписаны… Ивану III. Именно Ивану III в композиции новгородского монумента коленопреклоненный татарин передает знак власти – бунчук, что может быть соотнесено с покоренными в 1552 году Казанью и в 1556 году Астраханью, но никак не корреспондирует с деяниями Ивана III, который сверг власть Большой Орды в 1480 году на реке Угре, но не покорил ни одного татарского ханства и не принимал от татар знаков власти (а Иван Грозный принимал). Эта же композиция включает в себя фигуру лежащего у ног государя со сломанным мечом поверженного ливонского рыцаря, в то время как Иван III очень мало воевал с Ливонией, зато ее уничтожил в 1561 году в ходе Ливонской войны Иван IV. Наконец, за спиной Ивана III мы видим фигуру сибиряка – это символ грядущего освоения Сибири, которое начнется спустя столетие после «государя всея Руси», в 1582 году, при Иване Грозном. И в результате получилось, что на памятнике представлены две (sic!) фигуры Ивана III. Одна – на среднем ярусе, где символически показаны покоренные татары (которых этот государь не покорял) и разбитые ливонцы (которых он не разбивал), и вторая – на фризе, среди фигур государственных людей.
На знаменитом памятнике оказались запечатлены образы многих современников Ивана Грозного – Максима Грека, митрополита Макария, первого архиепископа Казанского Гурия, священника Сильвестра, Алексея Адашева, воеводы Михаила Воротынского, Ермака Тимофеевича, даже первой жены царя Анастасии Романовны. А вот ее мужа – нет. Согласно популярной версии, потому, что монумент ставился в Великом Новгороде, жителям которого был памятен кровавый опричный погром их города в 1570 году. Но при этом ни одно царствование до времен Ивана Грозного не дало стольких персонажей, которым нашлось бы место на памятнике (больше дали только годы правления Петра I, Екатерины II, Александра I). В отношении же Ивана Васильевича сбылось пророчество Карамзина: «История злопамятнее народа».
Полный вариант статьи опубликован: Филюшкин А.И. Сотворение Грозного царя: зачем Н.М. Карамзину был нужен «тиран всея Руси»? // Тетради по консерватизму. 2016. № 4. С. 123–130. Исследование выполнено за счет гранта Российского научного фонда (проект № 16-18-10080), руководитель проекта А.И. Филюшкин (СПбГУ).
Александр Филюшкин,
доктор исторических наук
