Антисталинизм

Моя матушка рассказывала как опухала от голода. Как от голода умершие лежали на улицах.Отца моей матушки, донского казака, арестовали в 1937 г. Избивали страшно.Через 3 месяца суд тройки и высылка неизвестно куда, так и погиб неизвестно где и как. Бабушка уничтожила все документы семьи. Изменили фамилию. И в тоже время пять братьев и сестер получили высшее образование-два строителя, врач, юрист, химик. Построили дом на ссуду после ВОВ.
Рассказывала как магазины в 1953 были завалены крабами. Была в продаже икра и качественные продукты.
Когда умер Сталин моя матушка плакала, по её рассказам.
Пришел Хрущев и всё начало исчезать.
За хлебом очереди. Крым отдал хохлам. Вот Хрущева ругали и презирали, не смотря на космос.
После реабилитации, матушка смотрела в КГБ дело своего отца. Там не было ничего по существу.
Сталина, чтобы ругала, как и все родственники, кого я знал, такого не было. Либо не говорили, боялись, либо считали, что аресты и репрессии были связаны с доносами обычных обывателей. Кто писал донос от зависти, времена то были дефицитные, кто по сведению счетов. Что писали друг на друга родственники, то и это было.
Так что гораздо интереснее было то, что ненавидели не Сталина, а Хрущева.

Дочь о нём:
"Только один год":
"Он неоднократно взывал к «народности» и к «простым людям», услащая свои речи поговорками, носил брюки, заправленные в сапоги, как это делали русские рабочие до революции. Все это производило должное впечатление на многочисленный класс советских полумещан, которых он вывел в люди и привел к власти в партии, в государственном аппарате, в полиции, в идеологии. Он взывал иногда к самым реакционным российским привычкам – к антисемитизму, поощрял мародерство во время войны, разрешив офицерам и солдатам грабить побежденную Европу: – «Мы им покажем еще, как людей пластать!» – говорил он со злорадством, разрешив не только грабить, но и бесчинствовать и убивать «немцев» – тех самых немцев, с которыми ему так хотелось быть в долгом и прочном союзе.
Он не угадал и не предвидел, что пакт 1939 года, который он считал своей большой хитростью, будет нарушен еще более хитрым противником. Именно поэтому он был в такой депрессии в самом начале войны. Это был его огромный политический просчет: – «Эх, с немцами мы были бы непобедимы!» – повторял он уже когда война была окончена… Но он никогда не признавал своих ошибок. Это было ему абсолютно несвойственно. Он считал себя непогрешимым и не сомневался в собственной правоте, что бы там ни было.
Он считал свое политическое чутье непревзойденным. «Сталина вздумали перехитрить! Смотри-ка, Сталина захотели обмануть!» – говорил он о самом себе в третьем лице, как бы со стороны наблюдая каких-то жалких людей, которые пытаются провести его. Он не предполагал, что может сам обмануться, и до конца своих дней следил, как бы кто другой не вздумал его коварно обмануть. Это стало его манией.
Я не думаю, что он страдал когда-либо от угрызений совести, не думаю, что он их испытывал. Но он не был счастлив, достигнув предела желаемого, казнив одних, покорив других, умиляя третьих…
Не было ни счастья, ни покоя...
…Он был «жертвой» самого себя, той страшной внутренней потребности властвовать, с которой тираны родятся. Она жгла его изнутри и толкала всю его жизнь в ложный трагический тупик, на долгом пути к которому он уничтожил все живое вокруг. Он пришел только к внутренней пустоте, не желая признаваться в этом ни себе, ни другим, и это был его собственный конец".