|
Подписался на платный ресурс - интересные вещи публикуют.. Буду постить их здесь, если интересно.
«Я обернулся и увидел Уинстона Черчилля совершенно голым, в одной руке — рюмка, в другой — сигара»
Отрывок из книги Эрика Ларсона «Страх и надежда: как Черчилль спас Британию от катастрофы»
Линкор Duke of York, на котором британская делегация во главе с Черчиллем добиралась до Америки в декабре 1941 года: "Еще никогда в жизни мы не плавали на такой большой подводной лодке!"
Линкор Duke of York, на котором британская делегация во главе с Черчиллем добиралась до Америки в декабре 1941 года: "Еще никогда в жизни мы не плавали на такой большой подводной лодке!"
Фото: Mary Evans Picture Library / Global Look Press
⤢
Книга Эрика Ларсона «Страх и надежда: как Черчилль спас Британию от катастрофы» (выходит 30 августа в издательстве Альпина Паблишер) рассказывает о, возможно, самом мрачном периоде Второй мировой войны — 1940–1941 годах, когда мощь нацистской Германии многим казалась несокрушимой. Даже нападение Гитлера на Советский Союз в июне 41-го в Лондоне сочли «не более чем прелюдией к попытке вторжения на Британские острова».
И хотя Красная армия оказала нацистам неожиданно стойкое и эффективное сопротивление, Черчилль поначалу не возлагал особых надежд на русских: единственным надежным союзником он считал Америку — однако президент Рузвельт не хотел втягивать страну в мировую войну.
Все изменилось в декабре 1941 года: отрывок из главы «Уик-энд в Чекерсе», который мы публикуем с любезного разрешения издательства, рассказывает о том, как в Британии получили известие о нападении Японии на Пёрл-Харбор — и огромном облегчении, которое испытал Черчилль, поняв, что теперь победа союзников в конечном счете неизбежна.
Эрик Ларсон — американский писатель и журналист, автор нескольких бестселлеров на темы истории XX века. По-русски выходила его книга «Мертвый след. Последний вояж "Лузитании"».
⤢
Переводчик А. Капанадзе, редактор А. Соловьев
Оригинальное издание: ‘The Splendid and the Vile: A Saga of Churchill, Family, and Defiance During the Blitz’, by Erik Larson (Crown, 2020)
Стоял декабрь 1941 года, был воскресный вечер, до Рождества оставались какие-то недели, и в [официальную загородную резиденцию премьер-министра] Чекерс, как всегда, съехалось множество знакомых лиц — чтобы поужинать и переночевать (или просто поужинать). После ужина Сойерс, камердинер и дворецкий Черчилля, принес радиоприемник, чтобы все присутствующие могли послушать очередной выпуск новостей BBC.
Атмосфера в доме царила отнюдь не жизнерадостная. Черчилль, казалось, пребывает в унынии, хотя война в тот момент развивалась сравнительно удачно для Британии.
Приемник был недорогой, портативный. Премьер открыл крышку, чтобы включить его. Новости уже начались. Диктор сказал что-то про Гавайи, а затем перешел к положению в Тобруке и на Русском фронте.
Гитлер начал свое вторжение еще в июне — массированной атакой, которая, как предполагало большинство наблюдателей, сокрушит советскую армию за какие-то месяцы, а то и недели. Но армия оказалась более эффективной и стойкой, чем кто-либо ожидал, а теперь, в декабре, захватчики бились с двумя вечными видами оружия, помогающими России: с ее огромным размером и с ее зимой.
Впрочем, Гитлер все-таки рассчитывал победить, и Черчилль понимал, что после завоевания России он вернется к Англии, причем обратит на нее все свое внимание. Прошедшим летом Черчилль предсказывал в одном из своих выступлений, что Русская кампания «не более чем прелюдия к попытке вторжения на Британские острова».
Голос диктора изменился:
«Только что поступило сообщение, что японские самолеты совершили налет на Пёрл-Харбор, американскую военно-морскую базу на Гавайских островах. Об атаке известил президент Рузвельт в своем кратком официальном заявлении. Морские и военные цели на главном гавайском острове Оаху также подверглись нападению. Других подробностей в нашем распоряжении пока нет».
Поначалу среди собравшихся наступило смятение.
«Меня совершенно ошеломила эта новость, — рассказывал [специальный представитель президента США Аверелл] Гарриман. — Я повторил эти слова: "Японцы совершили налет на Пёрл-Харбор"».
— Нет-нет, — возразил Томми Томпсон, один из помощников Черчилля. — Он сказал — Пёрл-Ривер*.
* Пёрл-Ривер — река в штатах Миссисипи и Луизиана, округ в штате Миссисипи, городок в штате Нью-Йорк и т. д. — Примечание переводчика книги.
Джон Уайнант, американский посол, также находившийся среди гостей, покосился на Черчилля. «Мы недоверчиво переглянулись», — писал Уайнант. Черчилль, чье уныние, судя по всему, внезапно прошло, захлопнул крышку радиоприемника и вскочил.
Тут в комнату вошел его дежурный личный секретарь Джон Мартин и сообщил, что премьер-министру звонят из Адмиралтейства. Направляясь к дверям, Черчилль произнес: «Мы объявим войну Японии».
Встревоженный Уайнант последовал за ним.
— Господи помилуй, — проговорил он, — нельзя же объявлять войну, услышав какое-то сообщение по радио. (Позже Уайнант писал: «В Черчилле нет никакой нерешительности и неопределенности — во всяком случае когда он активно действует».)
Черчилль остановился. И негромко спросил:
— А что же мне делать?
Уайнант отправился звонить Рузвельту, чтобы узнать подробности.
— И я тоже с ним поговорю, — произнес Черчилль.
Как только Рузвельт оказался на проводе, Уайнант поведал, что рядом с ним находится один друг, который также хочет побеседовать с президентом.
— Вы сразу поймете, кто это, как только услышите его голос, — добавил посол.
Черчилль взял у него трубку.
— Мистер президент, — проговорил он, — что это за новости насчет Японии?
— Новости в общем-то верные, — ответил Рузвельт. — Они напали на Пёрл-Харбор. Мы все теперь в одной лодке.
Рузвельт сообщил Черчиллю, что завтра же объявит войну Японии; Черчилль пообещал сделать это сразу же после него.
Уже ночью, в 1:35, Гарриман и Черчилль отправили телеграмму Гарри Гопкинсу (с пометкой «Особо срочная»): «Много думаем о вас в этот исторический момент — Уинстон, Аверелл». Значение случившегося было ясно всем. «Неизбежное наконец произошло, — заметил Гарриман. — Мы все знали, какое мрачное будущее предвещают эти события. Но по крайней мере теперь у нас есть хоть какая-то определенность».
[Британский министр иностранных дел] Энтони Иден, готовившийся отбыть в Москву, узнал о нападении по телефону: в эту же ночь ему позвонил Черчилль.
«Я не мог скрыть облегчения, да и мне и не надо было пытаться, — писал Иден. — Я чувствовал: что бы теперь ни произошло, дальнейшее лишь вопрос времени».
Поздно ночью Черчилль наконец удалился в свою комнату. «Переполненный до краев своими переживаниями и эмоциями, — писал он, — я лег спать и заснул сном спасенных и благодарных».
Некоторое время Черчилль беспокоился, что Рузвельт сосредоточится лишь на Японии, но уже 11 декабря Гитлер объявил войну Америке, и Америка ответила тем же. Теперь Черчилль и Рузвельт действительно оказались в одной лодке.
«Может, ее серьезно потреплет штормом, — писал [начальник британского Генштаба генерал Гастингс] "Мопс" Исмей, — но она не опрокинется, это было ясно всем. Насчет того, чем кончится дело, никто не сомневался».
***
Вскоре после этого Черчилль, лорд Бивербрук и Гарриман отплыли в Вашингтон на новеньком линкоре «Дюк оф Йорк», с огромным риском для себя и в условиях строжайшей секретности. Они планировали встретиться с Рузвельтом для координации стратегии дальнейшей войны. Вместе с ними отправился сэр Чарльз Уилсон, врач Черчилля, а также еще около 50 человек — от камердинеров до некоторых высших военачальников Британии (фельдмаршала Дилла, Первого морского лорда Паунда, главного маршала авиации Портала).
Лорд Бивербрук взял с собой трех секретарей, камердинера и носильщика (аналогичным образом поступили многие другие). Рузвельт беспокоился по поводу рисков этого плавания и пытался отговорить Черчилля: и в самом деле, если бы этот корабль потопили, британское правительство оказалось бы обезглавлено. Однако Черчилль отмахнулся от тревог президента.
Чарльз Уилсон изумлялся переменам, которые произошли в Черчилле.
«С тех пор как Америка вступила в войну, он стал совсем другим человеком, — писал врач. — Тот Уинстон, которого я знал в Лондоне, пугал меня. <…> Я видел, что он тащит на своих плечах тяжесть всего мира, и задавался вопросом, сколько он еще сможет продержаться и как ему можно помочь. А теперь (может показаться — буквально в одну ночь) его место словно бы занял человек значительно более молодой».
Уилсон видел, что к Черчиллю вернулась радость жизни:
«Внезапно у него возникло ощущение, что война уже практически выиграна, что Англия в безопасности и что быть премьер-министром Англии во время великой войны, иметь возможность направлять работу кабинета министров, армии, флота, авиации, палаты общин, управлять самой Англией — все это превосходит даже его мечтания. Он обожает каждую минуту этой деятельности».
В первые несколько дней плавания море оказалось необычайно бурным, даже по меркам Северной Атлантики, что заставило корабль двигаться на малой скорости, порой снижавшейся до шести узлов, тем самым сводя на нет «эффект безопасности» (создаваемый на корабле, способном двигаться почти впятеро быстрее, — разумеется, когда он действительно плывет быстро), на который так рассчитывали путешественники. Всем им запретили выходить на палубу: мощные волны перекатывались через низкобортный корпус.
Бивербрук пошутил, что «никогда прежде не плавал на такой большой подводной лодке». Черчилль писал Клементине: «Находиться внутри корабля в такую погоду — то же самое, что находиться в тюрьме. Только тебе еще и предоставляется дополнительная возможность — утонуть». Он принял свой Mothersill’s, чтобы побороть морскую болезнь, и оделил этим препаратом собственных секретарей — невзирая на протесты Уилсона, предпочитавшего не злоупотреблять лекарствами.
«Премьер в отличной форме и очень жизнерадостен, — писал Гарриман. — Без умолку говорит за едой». Один раз Черчилль долго распространялся о морской болезни: в частности, по поводу «ведер, которые ставят на мостике эсминца, и т. д. и т. п., — писал Гарриман, — так что в конце концов Дилл, который еще не совсем пришел в себя, позеленел и чуть не выскочил из-за стола».
Линкор благополучно пересек Атлантику и встал на якорь в Чесапикском заливе близ берегов штата Мэриленд. Черчилль и его спутники преодолели остаток пути до Вашингтона по воздуху.
«Была ночь, — писал детектив-инспектор Томпсон. — Сидевшие в самолете с зачарованным восторгом смотрели в иллюминаторы на это изумительное зрелище — большой город весь в огнях. Вашингтон символизировал для нас нечто невероятно драгоценное. Свободу, надежду, силу. Мы два года не видели освещенного города. Мое сердце наполнилось радостью».
Черчилль остановился в Белом доме (как и его секретарь Мартин, а также несколько других членов делегации), где получил возможность познакомиться с ближним кругом самого Рузвельта. А Рузвельт, в свою очередь, получил возможность вблизи посмотреть на Черчилля.
В первую ночь, которую Черчилль и его спутники проводили в Белом доме, детектив-инспектор Томпсон (тоже вошедший в число остановившихся здесь гостей) находился вместе с Черчиллем в его комнате, высматривая потенциальные опасности, когда вдруг кто-то постучал в дверь. По указанию премьера Томпсон открыл. И обнаружил, что на пороге президент в своей коляске, один во всем коридоре. Томпсон распахнул дверь пошире, но тут заметил, как президент меняется в лице.
«Я обернулся, — писал Томпсон, — и увидел Уинстона Черчилля совершенно голым, в одной руке — рюмка, в другой — сигара».
Президент приготовился укатиться на своем кресле обратно.
— Заезжайте же, Франклин, — призвал его Черчилль. — Тут все свои.
Президент «как-то странно пожал плечами» (по словам Томпсона), после чего вкатился в комнату.
— Сами видите, мистер президент, мне скрывать нечего, — проговорил Черчилль.
Затем он повесил на плечо полотенце и в течение часа беседовал с Рузвельтом, расхаживая по комнате нагишом, потягивая свое питье и время от времени вновь наполняя рюмку президента.
«Он смахивал на древнего римлянина в термах, отдыхающего после успешных дебатов в сенате, — писал Томпсон. — Думаю, он бы и глазом не моргнул, если бы к нам присоединилась миссис Рузвельт».
_________________
последнего царя удавим
|
