«Ушёл к Мотороле»

на языке, так, пусть Миша возьмёт и соорудит полочку, но он языку воли не давал, потому что сын был занят весь день и приходил по вечерам поздно. А то и вовсе не приходил. .
Поэтому Василий Петрович и решил сделать дополнительные полки, потому что они и в самом деле были необходимы. Чем занимался Михаил последние несколько месяцев, Василий Петрович не знал. И Галина Ивановна не знала. Сын приходил домой сильно уставшим, поспешно ел, и падал в постель. И Василий Петрович приметил, но никому не говорил, что сын стал носить странную обувь. Название ботинок походило на «бутсы», но это были не бутсы, хотя тоже на «б». Василий Петрович всё не мог запомнить название этих ботинок, пока не догадался сравнить их название с названием кости – «берцовая». Ботинки были крепкие, высокие, с толстой рифлёной подошвой. Василий Петрович был бы рад носить такие замечательные ботинки. Наверное, на несколько сезонов хватит. А если аккуратно носить, то лет на десять. Почитай, до конца жизни. Ещё десять лет Василий Петрович рассчитывал прожить. Он спросил сына, где он их взял и сколько за них заплатил. Сын отвечал, что достанет ему такие ботинки бесплатно, но позже. Кое о чём отец догадывался, но догадки свои держал при себе. Все молчали. И он молчал. И ни о чём никого не спрашивал. Надо будет – скажут.
Василий Петрович поискал глазами Галину Ивановну. Во дворе её не было. Значит, она на огороде за домом. Василий Петрович спустился с крыльца, обошёл дом и увидел жену. Она и в самом деле была на огороде, и сгребала в кучки ботву. Сегодня выдался день затишья, и можно было устроить уборку.
Василий Петрович смотрел на жену, а она его не видела. Василий Петрович смотрел и гордился, какая Галя у него статная, даже в шестьдесят два года. Он же был на десять лет старше. Работа у неё в руках спорилась. И крепко и уверенно стояли на земле её ноги. Четверых родила, а не раздобрела, как некоторые бабы. Соблюдает себя. Не сдаётся.
Василий Петрович вздохнул, и отправился в сарайчик на краю огорода мастерить полки. За ним трусил старый спаниэль Тимоша, спутник по рыбалке и охоте. Проходя мимо жены, Василий Петрович хотел сказать ей, какая она у него ладная да ловкая, но не сказал. Стругая доски на верстаке в сарайчике, прочищая иногда рубанок от стружки, Василий Петрович думал о том, что всё так хорошо сложилось в его жизни. Сорок пять лет назад, отслужив в армии, приехал он на Донбасс из посёлка Знаменка Орловской области в поисках работы. Из Донбасса родом был его армейский друг Толян. Он-то и посоветовал Василию Петровичу, что лучше всего приехать на Донбасс и стать шахтёром. И зарплата хорошая и уважение. И девчата красивые в Горловке. Василий Иванович собрался и приехал. Он думал, что Горловка это поселок вроде его родной Знаменки на Орловщине, а оказалось, что это довольно-таки большой город. И Василий Петрович стал шахтёром. А вскоре увидел он свою Галю. А увидел он её в парикмахерской, где она работала. Пришёл подстричься, а ушёл с сердцем, полным радости. Начали с Галей встречаться. Василий Петрович высокий, русоволосый, с голубыми глазами. Руки, как лопаты. А Галя черноволосая, чернобровая, кареглазая дивчина. Василий Петрович ласково звал жену: моя хохлушечка. А его хохлушечка по-украински ни бум-бум. Родители её ещё кое-как могли объясняться на этом языке, но всегда говорили на русском, потому, что на Донбассе все говорили на русском, и только песни в праздники пели не только русские, но и украинские, и непременно на украинском языке. Даже Василий Петрович со временем научился петь их на украинском.
Галина Ивановна, слыша от мужа ласковое «хохлушечка», в пику называла его «москалём». Василий Петрович улыбался в свои сталинские усы и говорил, что от этого слова веет родиной, Москвой.
.
Василий Петрович закончил выстругивать первую доску и подумал, что теперь может позволить себе маленький перекур. Он вышел из сарайчика, сел на лавочку, сколоченную им же лет тридцать назад, и закурил. Пуская сизый дымок, он следил за женой, как она сгребает маленькие кучки ботвы в одну общую кучу. Издалека донеслось кряканье уток. Много их развелось на местном ставке. Надо бы пойти, пострелять завтра, подумал Василий Петрович. Будет хороший обед, а то всё курятина, да курятина. Курочки у них были свои. Больше никакой живности не было, если не считать Тимошу. Но Тимоша не был живностью. Он был почти человек. Василий Петрович нередко беседовал с ним, а пёс слушал и кивал головой. Понимал. Поддакивал.
Были у Василия Петровича и Галины Ивановны дети: три сына и дочь. Дочь Ирина выучилась на врача, вышла замуж и жила в Ростове.
Старший сын Иван был электриком и жил со своей семьёй в Краснодаре.
Средний сын Андрей после школы пошёл, как отец, в шахту, но в шахте ему не понравилось. Через два месяца он уволился и стал водителем фургона при каком-то складе. Он всё ещё не был женат и жил с отцом и матерью в их просторном доме.
Младший сын Михаил был шахтёр, как и отец, не женат и тоже жил в отцовском доме. Конечно, хорошо было бы, если бы все дети жили рядом, но, что поделаешь! Так получилось, что старшие живут отдельно и надо смириться. Детьми Василий Петрович и Галина Ивановна были довольны, гордились ими, хотя немного расстраивал Андрей, гуляка и большой любитель пива. Андрей словно родился с бутылкой пива в руке.
- Тебе нельзя, – строго говорил ему отец. – Ты же водитель!
Андрей смеялся: – Я не людей развожу по магазинам, а овощи да селедку.
Василий Петрович закончил курить и побрёл строгать вторую доску – для боковин полки. Дочь его внешне была похожа на него, на отца: светленькая с голубыми глазами. Андрей – тоже. А вот Иван и Михаил были в мать: чернобровую, черноокую, черноволосую хохотушку-хохлушку Галю. Россия и Украина перемешалась в их семье прочно – не растащить. Но перемешались они всё-таки на русской основе, думал Василий Петрович, принимаясь за вторую доску. Впрочем, с Андреем вышла осечка. Непонятная, странная осечка.
Жизнь Андрей вёл скрытную. Никогда ни о чём о своей жизни не рассказывал. С кем дружил? Кого любил? О чём думал? Если друзья и были, то в дом их Андрей не приводил. Если девушка у него была, то где он с ней встречался, родители не знали.
Из деликатности не спрашивали, когда женится. Надеялись, что всё будет путём. Но всё пошло наперекосяк в конце 2013 года. То есть, для них, родителей, вышло наперекосяк, а для Андрея, может быть¸ всё шло, как надо. Но сначала что-то пошло не так в Киеве.
Василий Петрович следил за событиями «по ящику» и переживал, что Янукович хочет подписать документ об ассоциации Украины с ЕС.
- С Россией надо бумажки подписывать! С Россией-матушкой, а не с европами этими. Чужие они нам! А матушка – не выдаст. Ну, куда этот шапошник лезет!
Шапошником Василий Петрович звал Януковича за старые грехи его.
Когда стало известно, что Президент отложил подписание документа, Василий Петрович радовался:
- Понял, дурак, что не надо подписывать. Так и страну недолго загубить, что попало подписывая.
А 21 ноября начался майдан.
.
- Ничего! – рассуждал Василий Петрович. – Посидят-посидят, жрать захочется – уйдут.
Но протестующие не только не уходили, но их становилось всё больше и больше. И жрать им кто-то давал, и пить давал, и, наконец, они зажгли первые шины. Смрад горящих покрышек накрыл улицы Киева.
- Чего же Янукович их не разгонит? – недоумевал Василий Петрович. – Вот, Путин Болотную разогнал, и все дела! Тихо и порядок! Чего же он ждёт? Шото в последнее время всё Бога поминал к месту и не к месту. На Бога надейся, а меры принимать надо.
В начале декабря пришёл Андрей с работы, весёлый, и непривычно разговорчивый. За ужином внезапно объявил:
- Я уволился.
Все умолкли и смотрели на него, ожидая продолжения. Продолжение всех ошеломило:
- Мы с друзьями уезжаем в Киев!
- Зачем? – спросил Василий Петрович, но он уже понял – зачем.
- Жизнь будем менять! Надоели воры у власти. Мы к власти придём.
- Кто – мы? – испуганно спросила Галина Ивановна.
- Мы, молодые!
- Какие, такие молодые! – не выдержал Василий Петрович. – Тебе уже тридцать пять стукнуло.
- Это ещё молодость, – снисходительно улыбался Андрей. – Всех из власти повыгоним и молодых посадим. Прогрессивных. В ЕС войдём. Не жизнь будет, а малина!
- Как бы той малины не объесться, – съехидничал Василий Петрович. – Так вот, та Европа сидит и ждёт вас. А ты читал, во что та ЕС некоторые восточные страны превратила? Ну, Болгарию, например. Читал?
- Это всё пропаганда! – заявил Андрей. – Меньше свои совковые передачи слушай! Ты меня слушай! Вступим в ЕС, знаешь, какие зарплаты и пенсии будут?! В евро! А режим – безвизовый. Берёшь маман под ручку и катишься в Германию. Или там – в Италию.
- Зачем мне катиться в Германию или в Италию, – начал закипать Василий Петрович. – Мне и здесь хорошо! А начальник нашей шахты чуть не каждый месяц за границу ездит. Оформил визу, и едет. Какая разница!
– Тебе хорошо, – начал тоже закипать Андрей, – а мне – здесь – плохо! Я хочу, как человек, пожить. Понимаешь, как человек!
- А чего тебе дома-то не хватает? – встряла Галина Ивановна в мужской разговор. – Работа – есть! Дом – есть! Мебель – есть. Если тебе машину хочется, то мы с отцом накопим, и будет тебе машина.
И тут встрял Михаил, до того молчавший:
- Так ведь ему не «Фольксваген» подержанный хочется, так ведь? Ему что покруче подавай, да новенькое! Там, в Европе, между прочим, своих таксистов хватает. Унитазы захотелось европейские чистить? Или санитаром в хосписе горшки выносить?
Андрей не сдавался:
- Мир хочу посмотреть.
- Ага, – подначивал Михаил. – Много ты мира увидишь в чужом унитазе.
Андрей встал и с шумом отодвинул стул:
- А что хотите, то и говорите! А я – еду! – Прозябайте тут, если нравится!
Наутро Андрей укатил в Киев.
Василий Петрович ходил мрачный и всё спрашивал себя, чего это Андрею, паршивцу, не хватало? Живи, да радуйся! И не находил ответа.
А майдан в Киеве всё длился и длился. И когда пролилась первая кровь, Василий Петрович не мог без боли сердечной смотреть на жену: так она переживала. А поделать ничего нельзя было. Андрей не давал о себе знать: не звонил. Где он был? С кем? Что ел? Что пил? Где спал? Был ли жив? По вечерам, включив телевизор, Василий Петрович внимательно слушал новости из Киева и вглядывался в мелькавшие на экране картинки с майдана: нет ли там сына. Но сына там не было.
.
23 февраля узнали, что Президент Янукович бежал из страны.
- Всё! – сказал Василий Петрович Тимоше. – Просрали страну!
Тимоша огорчённо постучал хвостом по полу.
В середине марта пришла неожиданная весть: Путин подписал указ о присоединении Крыма к Российской Федерации.
Василий Петрович, слушая по телевидению новости, качал головой в недоумении и приговаривал:
- Ай, да Путин! Ай, молодца! Р-р-аз, и готово! За это дело, мать, надо бы выпить.
Вечером за ужином, пропустив рюмку водки за Путина, рюмку за воссоединение Крыма с Россией, Василий Петрович внезапно спросил жену:
- А ты – не против? Может, ты – против? Может, тебе обидно, ты же украинка.
- Да, какая я украинка! – махнула рукой Галина Ивановна и засмеялась. – Скажешь, тоже! У меня только паспорт – украинского-то, как и в тебе!
И вместе они снова выпили за Путина.
В конце апреля 2014 года Михаил принёс Василию Петровичу гостинец. Василий Петрович и Галина Ивановна обедали. Михаил выпростал гостинец из полиэтиленового мешка и поставил его перед отцом на стол.
- Мне? – спросил Василий Петрович, вытирая полотенцем руки.
- Тебе, – отвечал Михаил. – Тебе же их хотелось. Ну, вот!
- Где взял? – спросил Василий Петрович, лаская корявыми пальцами берцы.
- Там уже больше нет, – лаконично ответил сын. – Ты примерь.
Василий Петрович примерил. Берцы были чуть-чуть великоваты. С шерстяным носком хорошо будет, подумал Василий Петрович. Крепкая обувь! Аккуратно носить, так до смерти хватит.
- А себе? – спросил Василий Петрович сына.
- У меня есть, – ответил сын и мигнул отцу, чтобы тот вышел на крылечко покурить.
Сели покурить. Василий Петрович прихватил с собой берцы и поставил рядом на крылечке. Любовался, пока курил. Сын молчал, но Василий Петрович чувствовал, что он хочет что-то сказать. Василий Петрович ждал.
- Ты, это, батя, – начал сын, закуривая вторую сигарету, – матери скажи, что я уехал в командировку. Далеко. Чтобы не волновалась. Я в дом заходить не буду. Просто, я уйду сейчас. То есть, за мной сейчас заедут. Не прощаясь. Сам понимаешь, слёзы и всё такое … А ты ей потом скажешь, хорошо? Будто сам не знал, а потом узнал.
Василий Петрович, молча, кивнул головой. Докурил сигарету, поднялся:
- Ты погоди-ко. Я щас!
Василий Петрович ушёл в дом, а через несколько минут вернулся со свёртком. Отдал сыну.
- Шо, там?
- Посмотри.
Михаил развернул полотно. В свёртке лежала армейская фляга времён Отечественной.
– Деда?
- Деда! Ты это, не потеряй в командировке-то. Домой принеси!
- Так точно! – тихо сказал сын и поднялся. Обнялись. К воротам тихо подкатила старенькая голубая семёрка.
Михаил быстро пошёл к воротам и Василий Петрович смотрел ему вслед. И, хотя верующим он не был, он быстро три раза перекрестил удаляющегося сына. Хлопнула дверца семёрки.
Василий Петрович переобулся в берцы, прямо на крылечке и сидел, вытянув ноги, чтобы как следует их рассмотреть. На крылечко вышла Галина Ивановна, вытирая руки фартуком.
- А Миша, где?
- Так это, – начал Василий Иванович, продолжая рассматривать берцы, – он тебе шо, не рассказал? В командировку он уехал. Длительную. Приехали за ним, он и попрощаться не успел. Побежал, крикнул, чтобы ты не волновалась.
_ Понятно! – сказала Галина Ивановна и села на ступеньку рядом с мужем. – Так я и знала!
Она утёрла фартуком глаза.
- Шо ты знала? – притворялся Василий Иванович, полируя берцы носовым платком. Галина Ивановна вынула его из пальцев мужа.
- Ну, не обувь же им вытирать! Стирать-то, мне! – упрекнула она. – А то и знала, что в Славянск он поедет! И про того ирода заранее знала, что в Киев поедет. Разные они.
.
Под «иродом» Галина Ивановна имела в виду Андрея.
Василий Петрович покосился на жену,
- Прям-таки, знала! Я вот не знал.
- Ты не знал, а я догадывалась. Только не по-людски это, втихаря уезжать. Надо было посидеть, Проводить. Хоть бы живыми вернулись!
- Лучше встретим. Тогда посидим, – подвёл итог муж.
Больше они о сыновьях не разговаривали. Вместе ждали вестей. А вести приходили не часто. Чаще узнавали о новостях по радио и по телевидению. А вести были тревожные. И чем ближе было лето, тем тревожнее они становились. Василий Петрович сделался мрачен и молчалив, а Галина Ивановна всё чаще пила валерьянку и корвалол.
Василий Петрович пристрастился ходить на митинги. Ему нравилось находиться в гуще народа, нравилось слушать перед митингом торжественное «Вставай, страна огромная …», нравились охрипшие ораторы-женщины и веяние русских триколоров над головой. Ему тогда, в марте-апреле, как и многим другим жителям Донбасса, казалось, что всё будет хорошо, несмотря ни на что. Ему казалось, что русские войска вот-вот придут на помощь, как в Крыму, произойдёт воссоединение Донбасса с Россией, и всё будет прекрасно!
Но что-то пошло не так. 3-го мая все узнали о трагедии в Одессе, случившейся накануне.
Галина Ивановна плакала и всё повторяла: – Ты ходишь на митинги! А что, если и вас сожгут заживо!
- В Горловке нет нациков, – убеждал Василий Петрович. – В Горловке такое не произойдёт.
Но Галина Ивановна плакала и просила его на митинги не ходить. Боялась за него. Но Василий Петрович всё равно ходил и чувствовал себя причастным историческим событиям, совершающимся на его глазах.
А потом подлетело 11 мая. Утро выдалось солнечное, ясное, тёплое. Листья на деревьях развернулись в полную силу и цвели каштаны.
Василий Петрович и Галина Ивановна нарядились, как на праздник. Василий Петрович надел серый костюм, который он надевал вот уже двадцать лет только по большим праздникам, и поэтому костюм выглядел, как будто его вчера купили в магазине. К костюму он надел белую рубашку. И, конечно, на ногах Василия Петрович красовались берцы, хотя, правду сказать, было в них немного жарковато. Но, надевая берцы, Василий Петрович чувствовал себя немножко причастным ополченцам, и это было ему приятно.
Галина Ивановна надела новое весеннее платье, синее в белый горошек, с белым кружевным воротником и синие туфельки. На её правом запястье красовался золотой браслет, подаренный ко дню рождения старшим сыном Иваном. А на левом запястье скромно пристроился магнитный браслет, который Галина Ивановна не снимала ни днём, ни ночью вот уже двадцать лет, веря в его целебную силу.
В кармане пиджака Василия Петровича лежали два паспорта, его и жены. А нарядились муж и жена, как на праздник, потому что 11 мая на Донбассе проводился референдум и каждого жителя спросили, хочет ли он независимости от Украины? А потом обещали сразу же второй референдум, на котором каждого жителя должны были спросить: хочет ли он, чтобы Донбасс присоединился к России?
Правда, второй референдум зажилили, и потом о нём никто не вспоминал. А почему зажилили, Василий Петрович не знал и строил потом разные предположения. И сильно обижался на новую донецкую власть, что второго референдума она не провела. И немножко сердился на Путина, потому что в одном из его предположений, Путин тайно просил донецкую власть второй референдум не проводить. Вот, и не провели.
Василий Петрович и Галина Ивановна хотели, чтобы Донбасс стал независимым от Украины. И ещё больше они хотели, чтобы Донбасс присоединился к России. Им было невыносимо думать, что в Одессе так деловито были заживо сожжены люди, ходившие на митинги за федерализацию Украины, и многие украинцы и правительство это массовое убийство одобрили. В ТАКОЙ Украине, где заживо сжигают граждан за убеждения, они жить не хотели.
Пока Василий Петрович с супругой шли на избирательный участок, нарядные, в приподнятом настроении, им навстречу шли толпы уже проголосовавших людей. И эти люди, как и Василий Петрович с супругой, были нарядны, и улыбались.
- Как хорошо! – сказала Галина Ивановна. – Впервые в жизни иду на избирательный участок с радостью. Одно только заботит: почему Путин просил референдум отложить?
- Кто его знает! – отвечал Василий Петрович. – Если просил, значит, были причины. Только после Одессы не стоит ждать. Если будем ждать, то и референдума не видать, и нацики здесь появятся, как пить дать. Нет, нельзя откладывать. Думаю, Путин всех здешних тонкостей не ведает. Что советники доложат, то для него – правда. А советники тоже, всё ли знают?
- Смотри, смотри! – зашептала Галина Ивановна. – Это же ополченцы! У входа в школу, где был размещён избирательный участок, стояли четверо крепких рослых ребят в камуфляжной форме с автоматами. Оружие ребята держали, как младенцев, на обеих руках, прижав к груди.
.
Проходя мимо ребят, Василий Петрович уважительно поклонился и приветственно приподнял над седой головой соломенную шляпу. Парни вежливо улыбнулись в ответ, но глаза их оставались серьёзны и внимательны.
На избирательном участке в местной школе толпился народ, к столам и урнам стояли длинные очереди, играла музыка, да не просто, абы какая, а патриотические песни военных лет, что взбадривало избирателей также же, как сознание, что сейчас они выбирают судьбу своего края – Донбасса. Повсюду слышались возбуждённые голоса, у людей сияли глаза, и никто ни о чём не спорил – такое было единодушие.
- Праздник! Чисто, праздник! – удовлетворённо повторял Василий Петрович и ласково сжимал руку супруги.
Когда через пару дней они узнали о результатах голосования, Василий Петрович сказал:
- Ну, мать, новая жизнь начинается, без этой хунтовой Украины. Сами себе хозяева теперь. Только всё-таки, где второй референдум?
В десятых числах июля пришёл Михаил. Он уже не скрывал, где был. Пришёл в военной полевой форме.
- Что, не отстояли? – спросил Василий Петрович за обедом. – Как же так? Почему? Они же теперь на Горловку и Донецк попрут.
- Так получилось, – коротко отвечал Михаил. – К сожалению, так получилось. Попрут!
- Ой, божечки! – запричитала Галина Ивановна. – Да что же это такое творится?!
- Батя, мама, лучше бы вам в Краснодар к Ивану или к Ирине в Ростов? Скоро здесь будет жарко.
Василий Петрович положил ложку и, постукивая пальцем в столешницу, отчеканил:
- Никуда я не поеду! Последнее дело – тикать, портки роняя. Здесь – мой дом. Здесь – моя земля. Здесь всё – моё! Я сказал! А мать сама за себя скажет. Может, Галя, тебе и правда уехать? Ты – женщина. Какой с тебя спрос!
Галина Ивановна глядела с упрёком на мужа:
- Чего жеж я из своего дому и от своего мужа тикать буду? Выдумаешь, тоже! Вместе беду переживём.
- Мне было бы спокойнее … – начал, было, Михаил, но Василий Петрович оборвал его.
- Может, тебе было бы спокойнее, только, зная, что мы дома, ты злее будешь. Я не знаю, почему вы ушли из Славянска. На войне всякое бывает. И отступления бывают. Вспомни ту войну. И дед отступал. Но потом – стали наступать и победили. Вот так и должно быть! Наступать надо и победить! Всё!
Вышли на крылечко покурить. Вечерело, но воздух был всё ещё раскалён.
– От Андрея вести есть? – спросил Михаил.
- Нет.
- От Андрея вести – есть, – сказал Михаил и вынул из кармана свой смартфон. Щас, покажу. Только – спокойно.
Василий Петрович внутренне напрягся. Михаил нашёл нужную фотографию и дал телефон отцу. Сначала Василий Петрович не понял и даже обрадовался. На фотографии был живой, здоровый и улыбчивый Андрей.
- О, чертяка! – вымолвил Василий Петрович. – Похудел, что ли? А что это за форма на нём?
Михаил постучал пальцем по монитору, изображение увеличилось, и Василий Петрович увидел детали: красно-чёрный шеврон на рукаве с надписью «АЗОВ». В руках у Андрея был автомат.
- Бля-я-я-я! – выдохнул Василий Петрович, разглядывая чёрного паука свастики на жёлто-голубом фоне. – Твою мать! Вобля-я-я-я-я! Да это ж вервольф! У партии молодого Гитлера была такая штука! Оборотень! Мой сын! Это ж кого я родил?!
– Матери показать?
- Спрячь! Спрячь и не показывай! Пусть не знает об этом позорище. Пусть не знает!
Михаил спрятал телефон.
- Так получается, вы, братья, по разные стороны?
- Получается, батя.
- Так, получается, это – гражданская?
- Получается, гражданская.
- Те, значит, за Европу, а мы – за Россию, – подвёл итог Василий Петрович. – А шо та Европа житья не давала России, то шведы, то поляки, то французы, то немцы, это, значит, им наплевать?
- Значит, наплевать!
- Ну, дела-а-а-а!
- А ну, как он домой заявится?! Шо нам с ним делать?!
- Не заявится, батя. Его здесь в плен возьмут. Исключено!
- Так, что же он теперь, пропащая душа?
Михаил не ответил, но по его молчанию Василий Петрович понял, что дело зашло так далеко, что ничего уже не вернёшь. Назад пути нет.
- Ну, и что теперь? – спросил Василий Петрович.
- Иду к Мотороле, – улыбнулся Михаил.
Брови Василия Петровича поползли вверх от удивления.
- К командиру Павлову, – пояснил Михаил. – Моторола – его позывной. У меня тоже позывной есть. Будем оборонять Горловку. Моторола – достойный мужик! Твёрдый! С принципами и ценностями, как теперь выражаются.
- А твой позывной, какой?
Михаил наклонился, потрепал Тимошу, лежащего на ступеньке, по голове, и засмеялся:
- Тимоха мой позывной.
Василий Петрович усмехнулся.
- А чего жеж, как у пса?
- О доме напоминает.
Василий Петрович кивнул.
- Как услышишь «Тимоха», знай, это я.
- А звание у тебя, какое?
- Самое высокое, батя – рядовой.
- А род войск, – продолжал любопытствовать Василий Петрович.
- Пулемётчик. Щас крупнокалиберный на полигоне осваиваю. Здорово наяривает! Знатная штука! Готовимся принимать «гостей».
«Гости» не заставили себя ждать.
Утро 27 июля выдалось жарким и солнечным. Василий Петрович и Галина Ивановна занимались хозяйственными делами. Покончив с ними, они собрались было отобедать, но в 13.00 началось. Над городом загремела канонада. Такое Василий Петрович и Галина Ивановна слышали только в фильмах про Великую Отечественную войну. Ужас объял их. Это был первый в их жизни артиллерийский обстрел города.
Василий Петрович сидел в зале. Услышав орудийный гром, он страшно закричал жене, находящейся на кухне: – В подвал! Немедленно в подвал!
Галина Ивановна так испугалась и ослабела от страха, что плюхнулась на табуретку и не могла двинуться с места. Василий Петрович вбежал на кухню, подставил жене плечо, обхватил рукой за талию и потащил вниз по лестнице в подвал. В подвале он зажёг свет и посадил жену на топчан. Галина Ивановна прижала ладони к щекам, качалась из стороны в сторону и повторяла одну и ту же фразу: – Что же это такое?! Что же это такое?! Что же это такое?!
Мощные удары раздавались всё ближе и ближе. Дом вздрагивал и начал мигать свет. Василий Петрович положил поближе фонарь.
- Успокойся, – сказал он жене. – Здесь не опасно. Всё хорошо!
Но он знал, что совсем всё не так хорошо. Он боялся прямого попадания в дом. Если снаряд попадёт в крышу, дом не выдержит. Он старый. И кто будет доставать их с женой из-под завалов? Соседи ведь в таком же положении. Именно тогда, Василий Петр овивё-ё+
задумал копать второй выход из подвала наружу в огород.
Тот первый обстрел города унёс жизни примерно двух десятков человек, и множество людей были ранены. Украинские орудия били по улицам города среди бела дня и люди были застигнуты врасплох. Некоторые из тех, кто пережил этот ужас, признавались, что даже не подумали упасть на землю при первых выстрелах. Не знали, что нужно падать. Среди погибших в тот день горожан была та самая молодая мать с десятимесячной дочкой на руках, которую впоследствии назвали Горловской Мадонной.
.
Каждый день были обстрелы. Каждый день звонил старший сын Иван, ругался и требовал, чтобы родители немедленно приехали к нему в Краснодар. Звонила Ирина, тоже ругалась и требовала, чтобы родители немедленно приехали к ней в Ростов. Василий Петрович научился различать выстрелы гаубиц и Градов, миномётов, танков и САУ. А когда стучал крупнокалиберный пулемёт, Василий Петрович разглаживал указательным пальцем свои сталинские усы и шептал: – Давай, сынок, давай! Может, это был не пулемёт его сына, но ему хотелось думать, что это непременно его пулемёт.
Галина Ивановна тоже помаленьку привыкла к ежедневным обстрелам. Постепенно так привыкли, что днём не всегда и прятались в подвал. Но спали этим летом только в подвале, чтобы ночью не быть застигнутыми врасплох. Привыкнуть к обстрелам не мог только Тимоша. Заслышав свист снарядов, он стремглав мчался в подвал, забивался под топчан и дрожал всем телом. А после обстрела долго не вылезал из-под топчана.
- Тимоха, ты же охотник. Ты же ружейных выстрелов не боишься, – шутливо упрекал его хозяин. Тимоша виновато стучал хвостом по полу, мол, это, дорогой друг, не ружейные выстрелы, мол, понимаем-с разницу.
Василий Петрович привинтил саморезами боковины, вбил сверху гвозди и загнул их, чтобы на них подвесить полку. Полюбовался, и решил спуститься в подвал и примерить, где её подвесить. Подвешу, думал он, шагая к дому, и пару-другую вёдер земли выну. Тимоша трусил рядом. Надо побыстрее сделать второй выход из подвала. Галина Ивановна уже сгребла ботву и стояла, опершись на грабли – отдыхала. Проходя мимо, Василий Петрович показал ей полку.
- Нормально? – спросил он.
- Нормально, – ответила жена. – Щас обедать будем.
Василий Петрович спустился в подвал и начал прилаживать полку. Измерил расстояние между загнутыми гвоздями, начертил крестики на стене подвала и взял дрель. Сверло легко вошло в кирпич. Василий Петрович вбил молотком деревянный чопик, а в чопик вогнал гвоздь. Вдруг заскулил Тимоша.
- Ты шо? – спросил Василий Петрович и в это время раздался страшный удар. Дом содрогнулся и в подвале погас свет. Василий Петрович бросил дрель и в темноте лихорадочно шарил по столу, чтобы найти фонарь. Он точно помнил, что оставил фонарь лежать на столе. В это время раздался второй удар. Василий Иванович пошатнулся, зацепил рукавом фонарь и уронил его на пол. Но искать фонарь он не стал, и ощупью пошёл к выходу. По лестнице он взлетел, сам не помня как, и помчался через двор на огород. Там, где десять минут назад стояла Галина Ивановна, зияла воронка, и от воронки поднимался к небу лёгкий сизый дымок.
Нет, сказал Василий Петрович. Нет! Она, наверное, в доме! Да, она в доме, раз её не было в подвале. И Василий Петрович помчался обратно в дом. Он вбежал в переднюю, потом на кухню, в комнаты, но Галины Ивановны нигде не было. Василий Петрович бросился к входу в подвал и крикнул вниз – в темноту: – Галя! Галочка!
Всё молчало. Весь дом молчал. На улице тоже было тихо. Буханье слышалось теперь вдали. Василий Петрович снова побежал в огород и остановился у калитки, оглядывая пустой огород во всех направлениях. Сизый дымок над воронкой исчез. И Галина Ивановна исчезла бесследно. Василий Петрович побрёл к воронке, ещё не понимая, вернее, ещё не желая понимать, что случилось страшное. Метрах в пяти от воронки он увидел … да, он увидел браслет. Магнитный браслет, который Галина Ивановна носила вот уже много-много лет от давления. Помогал этот браслет или нет, но Галина Ивановна верила, что помогает. Василий Петрович не раз подшучивал над верой жены в чудодейственную силу браслета. Но от его шуток вера жены не поколебалась. И вот этот браслет лежал среди комьев сырой земли и Василий Петрович поднял его. Это было всё, что осталось от Галины Ивановны, его жены. Василий Петрович стал бродить вокруг воронки, сужая круги, но больше ничего не нашёл. Он держал браслет перед собой, как некий талисман, при помощи которого ему удастся найти жену. Но жены не было. И Василий Петрович остановился у края воронки и стал смотреть в её глубину. Но и там он ничего не увидел, кроме комьев земли. И Василий Петрович сел на корточки у воронки и замер, держа магнитный браслет в вытянутой руке на ладони.
Между тем, около Василия Петровича потихоньку стали собираться соседи. Они сразу всё поняли и не отрывали взглядов от браслета на ладони Василия Петровича и от дыры в земле, навеки поглотившую Галину Ивановну. Женщины тихо плакали. Мужчины молчали. Через некоторое время соседи по очереди стали подходить к Василию Петровичу и каждый говорил ему что-нибудь, что могло бы его, по их мнению, утешить. В ответ на их корявые, но искренние фразы Василий Петрович слегка поднимал и снова опускал руку с магнитным браслетом.
Наконец, соседи ушли, и Василий Петрович остался один. Он сидел у воронки до сумерек. И когда пришла ночь, и засветились первые звёзды, Василий Петрович встал, положил магнитный браслет в нагрудный карман рубашки и побрёл к дому. Он лёг на кровать, не раздеваясь, и долго лежал, глядя в темноту. Ему казалось, что он засыпан в шахте, и выхода нет. Ему было трудно дышать, словно на его груди лежала тяжёлая, сырая земля.
.
Здесь, рядом с ним сейчас должна была лежать его Галя, с которой они прожили бок о бок, несколько десятков лет. Василий Петрович протянул руку, но рядом никого не было. Это было так странно, так несправедливо, так ужасно, что не поддавалось уразумению, и он всё ещё не верил в случившееся. Наверное, надо было настоять, чтобы Галя уехала к старшему сыну или к дочери. Там она была бы в безопасности и жива. Василий Петрович терзался этой мыслью всю ночь. Пришёл Тимоша, запрыгнул на кровать и прижался к боку хозяина.
Так лежали они долго, пока не начал светлеть проём окна. Вдруг Василий Петрович резко встал и стремительно вышел из дома. Тимоша бежал за ним. Василий Петрович шёл к воронке, словно надеялся, что никакой воронки нет, и сейчас он увидит Галю. Но воронка была, а Гали – не было. И тогда Василий Петрович понял, наконец, что всё это правда, реальность, от которой никуда не денешься и не убежишь. И Василий Петрович в отчаянии завыл в голос, как старый пёс, и вслед за ним завыл Тимоша. Этот вой разбудил соседей. Соседка Татьяна, испуганно вцепившись в руку мужа, спросила:
– Шо это?! Шо это такое?! Кто это?!
Муж Татьяны, Павел Игнатьевич, встал с постели, выглянул в окно, и ответил:
– Должно быть, собака Петровича по хозяйке воет.
- Нет, – встревожено отвечала Татьяна, – это не собака. Это человек!
Павел Игнатьевич закурил.
- Надо пойти к нему. Как бы он чего не сотворил над собой, – сказала Татьяна и спустила полные ноги с кровати, нашаривая тапочки.
- Лежи! – приказал Павел Игнатьевич. – Здесь ничем не поможешь. Если он до утра доживёт, то ничего. Его отпустит.
- А если не отпустит? – настаивала Татьяна.
- Лежи! Не мешай человеку переживать. За него ты переживать не сможешь. И я не смогу. И никто не сможет.

Когда на востоке показался золотой краешек молодого солнца, Василий Петрович был уже в хлопотах. Он нашёл в чулане старый рюкзак, положил в него брезентовую куртку, которую всегда надевал на рыбалку, отцовский котелок, прошедший с отцом Василия Петровича всю войну, хохломскую обгрызенную по краям ложку, помятую временем алюминиевую кружку, добрый запас дроби, кусок сала в холстинке и начатую буханку хлеба. Потом он перешнуровал берцы, надел рюкзак, снял в прихожей с гвоздя дробовик, повесил его на левое плечо и свистнул Тимоше.
Василий Петрович не запер дверь дома, и оставил её приоткрытой, чтобы тот, кто придёт, свободно вошёл бы в дом.
И они пошли с Тимошей сначала по улице, потом вышли на шоссе, и двинулись вдоль посадки на запад, туда, где уже гремела канонада.
В кухне на обеденном столе была оставлена Василием Петровичем записка, которую немного позже прочтут соседи, пришедшие навестить его. В записке была только одна фраза:
«Ушёл к Мотороле».

Елена ЛАВРОВА (ДНР)

гостинцам, и только одна Ольга Борисовна ничего хорошего от визита киевских чиновников не ждала. Их внезапный визит попахивал чем-то зловещим и непредсказуемым. Ольга Борисовна это чуяла, но свои крайне пессимистичные предположения вслух не высказывала и народ не смущала. В конце концов, моё чутьё меня может обманывать, думала она. А вдруг я не права, а они – правы. Но если я права, я это скоро узнаю. Не буду обольщаться вместе со всеми пустыми надеждами. Зато и разочаровываться не придётся.
Одним из самых дерзких предположений Ольги Борисовны было, что их переселят в другой пансионат. Поплоше. Скромнее, чем этот. Когда их, беженцев с Донбасса, растерянных и несчастных, в сентябре 2014 года поселили в этот пансионат под Киевом, Ольга Борисовна сразу подумала, что он слишком хорош для таких целей. Это был пансионат для состоятельных людей, которые могли оплатить люксы, плавание в бассейне, блаженство в финской сауне, дорогие заморские напитки в баре, игру в теннис или бильярд, и посиделки в ресторане. Расположен пансионат был в обширном парке и ласково назывался «Солнышко». Понятно, что беженцев, количеством около 200 человек, разместили не в люксах, а в обычных двухместных номерах. И единственно доступной роскошью для них был парк, где можно было гулять сколько душе угодно и ещё относительная близость столицы, куда при желании можно было выбраться, чтобы побродить по улицам и полюбоваться на витрины магазинов. Правда, мало, кто выбирался. С ребенком не особо выберешься. А старикам больше нужен покой, чем приключения на столичных улицах.
Приключений хватало и в самом пансионате.
Инициаторами приключений был обслуживающий персонал пансионата.
Беженцы думали, что всех их, испытавших ужасы войны, обстрелы городов, посёлков и сёл Донбасса, сограждане родной страны встретят, если не с распростёртыми объятиями, то, по крайней мере, с пониманием и сочувствием. Единичное понимание и сочувствие они встречали, не без этого. Однако сразу же все они столкнулись с холодным любопытством, недоверием и тайным (а иногда и явным) недоброжелательством, словно у всех них на лбу стояла незримая печать «Сделано в Донбассе», а раз сделано в Донбассе, значит, опасное, непредсказуемое и, может быть, даже заразное. Зараза называлась – сепаратизм.
Некоторые эти люди, ныне именуемые беженцами, про себя немножко гордились тем, что бежали не в Россию, как некоторые, а вглубь своей собственной родной страны – Украины, с которой она чувствовали большую внутреннюю связь, чем с Россией, объявленной властями агрессором. Многие из беженцев были носителями украинского языка, который считали таким же родным, как и русский. Они полагали, что Украина поможет им. Они на это рассчитывали. Помощь они получили, но клеймо «Сделано в Донбассе», значит, потенциальный сепар – никуда не делось. И первой это дала понять обслуга пансионата. Как только беженцы немножко обжились на новом месте, у них появились некоторые претензии и пожелания, чтобы улучшить свой комфорт. Будьте рады тому, что у вас есть, был ответ. Вы, донецкие, больно уж требовательны. И это – «донецкие» – вытравить из сознания как самих донецких, так и из сознания «настоящих украинцев» было невозможно. «В сём христианнейшем их миров//Все поэты – жиды», – написала когда-то Марина Цветаева. Такими «жидами» почувствовали себя донецкие беженцы на Украине. Точнее, их заставили это почувствовать. Слово «донецкий» вызывало у некоторых украинцев сочувствие, но чаще лёгкое опасение, словно люди, стоящие перед ними, были не вполне украинцы, хотя паспорта у них были украинские.
Донецких это обижало, но они не могли этого изменить.
Ольга Борисовна тоже почувствовала на себе это отношение. Как-то она нечаянно разбила дешёвую вазу, стоявшую на тумбочке в коридоре. Просто закружилась голова, Ольга Борисовна пошатнулась и задела эту злополучную вазу. На звон разбитого стекла пришла коридорная. Ольга Борисовна принялась извиняться, на что коридорная, вместо того, чтобы утешить старушку и сказать, что ваза эта сущие пустяки, злобно сказала, что всё-то у вас, у донецких, через ж**у, ходить нормально и то не умеете. Ольга Борисовна была до того расстроена и поражена высказываниями коридорной в её адрес и в адрес «тупорылых донецких террористов», что, придя в комнату, плакала, потому что за все свои 78 лет она никогда ничего подобного не слышала.
Итак, Ольга Борисовна сделала предположение, что их – беженцев – хотят переселить в пансионат скромнее этого, и, как мы увидим дальше, оказалась права, но слегка ошиблась.
Во вторник в 11.00 все беженцы собрались в конференц-зале. Все почему-то волновались, несмотря на оптимистичные предположения, и дети, как ни странно, вели себя спокойно, не бегали по залу, и не кричали. Ольга Борисовна сидела в первом ряду. Она пришла загодя, чтобы занять хорошее место, откуда всё будет видно и слышно.
В 11.00 никто не появился, но обслуга пансионата уверяла, что скоро появится. И действительно, в 11.15 к пансионату подкатили чёрные роскошные джипы. В притихший конференц-зал первыми быстрым шагом вошли охранники в тёмных костюмах и встали в проходах, перед подиумом и позади людей. Их взгляды, как прожекторы, прощупывали зал во всех направлениях. Люди оторопели, испугались и вжались в кресла. Наконец, через зал, не спеша, прошествовали трое выхоленных мужчин в дорогих костюмах, в облаке дорогого парфюма, в сопровождении референтов с кожаными портфелями, взошли на подиум и вальяжно расселись в креслах перед кафедрой. Это были чиновники из столицы. Ольга Борисовна разглядывала их упитанные гладкие лица. Много на своём веку видела она чиновников: советских, российских, украинских и на всех этих чиновниках была печать, объединявшая их в один клан сильных мира сего. Сказывалось это не только в их дорогих костюмах, обуви, портфелях, часах и автомобилях, а в поведении, преувеличенно демократичном и одновременно высокомерном по отношению к тем, кого они считали «народом». «Я – и народ», читалось на их лбах, «я снисхожу до народа», «сам я не народ, я – избранный». И эта избранность, случайная и не мотивированная, казалась им почти божественной и данной навсегда.
Вышел на подиум и встал за трибуну, подобострастно клянясь в сторону киевских чиновников, главный администратор пансионата. Оперение похуже, подумала Ольга Борисовна. Знает своё место. Интересно, что скажут. Нехорошее предчувствие сдавило ей сердце. Она пыталась понять, откуда явилось это нехорошее предчувствие, и поняла. Чиновники, переговаривались друг с другом, чему-то посмеивались, но, ни один из них не взглянул в зал, где доверчиво ожидали даров женщины с детьми, старики и старухи.
Главный администратор прокашлялся и, изредка взглядывая поверх голов людей в зале, представил членов делегации. Начальник … начальник… начальник … – простучало по ушам собравшихся и все дружно похлопали начальникам, один из которых, видимо, самый начальственный начальник из всех прибывших, встал и вышел к трибуне. Он скользнул взглядом по лицам людей, сидевших в первом ряду и широко, и демократично улыбнулся:
- Дорогие беженцы, – начал он, – должен вам сообщить, что в пансионат, в котором вы сейчас живёте, вас поселили представители волонтёрских организаций. Но поселили они вас – незаконно.
Вот оно, стукнуло сердце Ольги Борисовны. Вот оно! Я так и знала!
Между тем с трибуны лился ровный и безразличный, бархатный баритон преуспевшего в жизни человека:
- Мы просим вас в течение недели выехать из пансионата.
- Как выехать?! Почему выехать?! Куда выехать? – всплеснулась волна человеческого отчаяния. Закричали все сразу.
Чиновник на трибуне, опустив глаза, и протянув правую руку, ладонью к народу, терпеливо ждал отлива первого возмущения. Сидящие чиновники о чём-то переговаривались и посмеивались. Может, анекдоты друг другу рассказывают, подумала Ольга Борисовна. Когда установилась тишина, он продолжил:
- Решение принято окончательное и обсуждению не подлежит. Пансионат является частной собственностью. Понимаете, частной собственностью, – повторил и отчеканил чиновник. – Владельцы пансионата не обязаны заботиться о вашем дальнейшем размещении. Вы должны выехать. Куда, каждый решает сам. Вы можете снять себе квартиру. Или комнату. У кого-то есть родственники. Друзья, знакомые, наконец, и они вам, я думаю, не откажут в помощи. Если вам не к кому обратиться, если у вас нет ни родственников, ни друзей, которые вам могли бы помочь, обратитесь в государственные организации. В учреждения по социальной защите населения. Адреса и телефоны мы оставим у администратора. Ещё раз повторяю, что вы можете сделать и куда обратиться. – И он аккуратно, слово в слово повторил то, что сказал перед этим. И закончил свою речь резко:
- Вопросы прошу не задавать, потому что я всё сказал.
И три чиновника легко и быстро понеслись к выходу, а за ними понеслась их охрана, оставляя за спинами бурлящую, галдящую и всхлипывающую толпу женщин, детей, стариков и старух.
Первые полчаса были ужасны. Ольга Борисовна сидела среди кричащих людей, плачущих детей, не понимающих, что происходит и почему кричат взрослые. Кричали друг другу, потому что больше некому было адресовать своё отчаяние. Кричали, что с ними поступают бесчеловечно и несправедливо. Некоторые старики и старухи плакали, как дети. Одна Ольга Борисовна не кричала и не плакала, а тихо сидела, опершись подбородком на набалдашник палки, и смотрела в пол неподвижным и невидящим взглядом.
В конце концов, все успокоились и побрели по своим комнатам, обсуждая на ходу, что делать. Для начала решили ничего не делать. Да, ничего не делать и ждать. Может быть, всё как-то само утрясётся, забудется и их оставят в покое. Может быть, это была пустая угроза. Ведь не могут же их просто выбросить на улицу. Ведь это их родное государство, оно их не оставит в беде. Оно обязано о них позаботиться. Они лояльны по отношению к новой власти. И власть просто обязана это оценить и быть лояльной по отношению к ним. Ведь они могли бы бежать в Россию, но побежали вглубь родной страны, потому, что нет ничего роднее и дороже родины. Пока все это обсуждали, собираясь группами в комнатах, к ним заглядывали дежурные по коридору и говорили, гася всякую надежду на лучшее:
- Завтраков больше не будет. Свежее бельё в конце недели выдавать не будем. Несвежее бельё сдадите в субботу. Если не сдадите сами, будем ходить и собирать.
Но и на этот недружественный жест беженцы решили не обращать внимание. Сами позавтракаем. Обойдёмся и без казённого постельного белья, решили все. У каждого что-нибудь постелить найдётся.
.
Ольга Борисовна вернулась в свою комнату, села на кровать и погрузилась в раздумья. Не хотелось ни читать, ни гулять. Вообще ничего не хотелось. Она легла и укрылась одеялом. Вскоре пришла Ирина с Машей.
- Вы спите? – спросила Ирина.
- Нет, я не сплю, – отвечала Ольга Борисовна. – Я размышляю.
- Что же делать? – спросила Ирина. – Если они решили нас отсюда выжить, они выживут. Все решили ничего не делать и ждать. Это тоже способ борьбы, ведь, правда? Но всё-таки мне кажется, что это бессмысленно. Надо что-то делать и как-то устраиваться.
- Вы правы! – сказала Ольга Борисовна. – Надо что-то предпринимать. Они только так говорят, что ничего не надо делать, но потихоньку все будут искать способы устроить свою судьбу. Так что, не ждите, а думайте, как Вам быть дальше. Вы можете вернуться?
- Куда?
- Домой. Я, наверное, не так спросила. Вы хотите вернуться?
- Хочу. Но я боюсь. Это так страшно, когда бьют «Грады».
Ольга Борисовна знала, как это страшно, когда бьют «Грады». Она знала, что два снаряда легли возле дома, где жила Ирина. Машенька после этого дня стала заикаться.
.
Ирина одела Машеньку, и они ушли гулять. Ольга Борисовна посидела ещё некоторое время, размышляя о том, что скоро Новый год, а настроение не только не предпраздничное, а совсем минорное. Чтобы как-то развеяться и встряхнуться, Ольга Борисовна оделась и тоже вышла погулять.
Она медленно шла по главной аллее, опираясь на палку.
В парке было славно. Лёгкий морозец бодрил. Чистый снег на газонах был истоптан воронами. Они перелетали с дерева на дерево и шумели, как цыганский табор. Что-то их слишком много сегодня, подумала Ольга Борисовна. И почему так зловеща их внешность и неблагозвучны голоса?
Она жила в пансионате чуть больше года, а, если быть точной, год и четыре месяца, и никак не могла привыкнуть к тишине, прорезаемой этим хриплым карканьем воронья. Хотя, как это ни странно, без этого карканья тишина могла бы показаться слишком утомительной, слишком подозрительной, слишком напряжённой. Полная тишина всегда чревата внезапным взрывом. За год и четыре месяца Ольга Борисовна не разучилась вслушиваться в тишину, зная, что она зловеща и коварна.
Год и четыре месяца Ольга Борисовна старалась ни о чём не вспоминать. Жила одним днём, приучив себя к определённому распорядку. Она не вспоминала о прошлом и не думала о будущем. Так было проще и легче. Она не смотрела телепередачи, не слушала радио, и общалась с людьми только в силу острой необходимости и исключительно на бытовые темы. Она построила вокруг себя крепостную стену, вырыла снаружи ров и наполнила его водой. Мысли о прошлом и о будущем были врагами и поджидали снаружи, ища лазейку, мост, готовые заслать за крепостные стены лазутчика. Поскольку Ольга Борисовна была медицинским работником с почти пятидесятилетним стажем, она понимала, что таким способом она спасает свою душу, ибо воспоминания о прошлом могли бы её разрушить, а мысли о неопределённом будущем могли бы её смутить и расстроить.
Ольга Борисовна знала, что многие люди ищут опоры в церкви, но она, как всякий бывший советский человек, имеющий среднее медицинское образование, не была верующей, в церковь никогда не ходила, и к религии относилась скептически. Ей проходилось искать опору в самой себе и в книгах, которые она читала всякую свободную минуту, благо в пансионате была большая и хорошо организованная библиотека, до которой ещё не добрались новые власти, ведающие культурой. Так, при помощи самодисциплины и литературы, Ольга Борисовна спасалась от действительности, но сегодня действительность внезапно, резко и грубо напомнила о себе.
И ничто, ни пятьдесят лет безупречной службы, ни звание заслуженного работника здравоохранения, ни почтенный возраст не обеспечили ей то, что она рассчитывала иметь в старости – уважение, обеспеченность и покой. Война взмахнула своим чёрным крылом, хрипло каркнула и всё – покой, благополучие, устроенность – исчезло во мгновение ока, как будто их и не было никогда.
А ведь Ольга Борисовна заслужила их, как никто другой.
Её жизнь была полна тревогами, волнениями, заботами, хлопотами, переживаниями, известными всякой женщине, у кого муж был шахтёр. Она знала, что в шахте может случиться всякое, что муж может не вернуться, или вернуться искалеченным, или заболеть силикозом, и это было постоянное напряжение и постоянный страх. И, чтобы снять напряжение и отогнать страх, Ольга Борисовна загружала себя работой и домашними делами. Здравпункт шахты, где она работала медсестрой, славился безупречным порядком и исключительной чистотой. Когда под землёй случались катастрофы, внешний порядок её безупречного, стерильного мира нарушался стонами обгоревших страдальцев с чёрными от угольной пыли лицами и огромными, безумными от боли глазами. Она оказывала им первую помощь, выполняя указания врача, делала противошоковые и обезболивающие уколы, бинтовала раны, накладывала шины, внешне спокойная, уверенная, с точными движениями сильных и успокаивающих рук. Когда пришла беда – её личная беда – Ольга Борисовна не смогла перебинтовать раны мужа, утешить его прикосновением тёплых рук. Он и ещё трое его товарищей попали там, внизу, на невообразимой глубине в огненную ловушку. Спасательные отряды не сумели их вызволить. Ольга Борисовна не билась в истерике, не кричала. Она помогала другим шахтерам, тем, кого смогли поднять на поверхность. И когда всё кончилось, и последнего раненого увезла «Скорая» в клинику, Ольга Борисовна осознала, что она стала вдовой и теперь дочь-подростка она должна поднимать сама и одна. Она справилась.
Дочь Марина после института иностранных языков стала учительницей английского языка. Вышла замуж. Родила дочь. И развелась. Всё пошло немножко не так, как хотелось Ольге Борисовне. Она продолжала работать и помогала дочери воспитывать внучку. А потом нагрянула новая беда: у Марины обнаружили рак. После четырёх лет борьбы за жизнь, Марина умерла. И Ольга Борисовна осталась с внучкой Танечкой, и снова справилась. Танечка тоже училась в институте иностранных языков и даже у тех же самых преподавателей, у которых училась её мать Марина. Правда, работала она в какой-то фирме, а не в школе.
Ольга Борисовна не раз задавала себе вопрос: сколько несчастий может пережить человек и не сойти при этом с ума? Переживая очередное несчастье, Ольга Борисовна не знала, что самое большое, самое ужасное несчастье судьба приберегла для неё напоследок, и это несчастье называлось – война.
10 февраля 2014 года Танечке исполнилось 32 года, и она всё ещё не была замужем, и у неё не было детей. Ольга Борисовна деликатно обходила эту тему стороной, хотя её очень волновало, будут ли у неё правнуки.
Между тем, в Киеве было неспокойно. В Киеве было нехорошо. В конце февраля из страны бежал Президент. А в марте Путин взял Крым. Последнее событие не раздосадовало Ольгу Борисовну, потому что она прекрасно помнила, как Хрущёв росчерком пера подарил Крым со всеми его обитателями – Украине. Как барскую шубу с плеча. Обитателей никто не спрашивал. Пастух не спрашивает стадо, что оно хочет. Стадо обязано хотеть того же, что хочет пастух. Но в этот раз крымчан спросили, с кем они хотят быть. И крымчане ответили: с Россией. В общем, Ольга Борисовна в сердце своём вынуждена была признать, что Крым возвратился домой, и это было справедливо.
Но Ольга Борисовна была сильно раздосадована на Президента. Он не должен был потворствовать бесчинствующей толпе, он обязан был применить власть и силу, а вместо всего этого взял, да сбежал. И к власти пришли другие люди. Что это были за люди, Ольге Борисовне было неведомо. Она всегда старалась держаться подальше от политики. Меньше знаешь, крепче спишь, полагала она. Круг её интересов замыкался на семье, работе, и сериалах. Этого ей было вполне достаточно. Больше она ничего не успевала. Да, ещё она любила вязать. Так и сидела вечерами и вязала носочки, шапочки, свитера себе и Танечке, СЛУШАЯ сериалы и изредка взглядывая на экран. Президент олицетворял силу и власть и создавал тот минимум покоя и стабильности в стране, который был необходим для обывателя. И когда Президент перестал олицетворять силу и власть, рухнули покой и стабильность. Это было всё, что хотела понимать Ольга Борисовна. Могли ли новые люди у власти снова создать покой и стабильность, она не знала. И никто не знал поначалу.
В середине апреля украинская армия, танки, гаубицы, САУ, «Грады» и прочая военная техника двинулась на Славянск, захваченный сепаратистами. Началась антитеррористическая операция – АТО. Началась война.
Ольгу Борисовну очень смущало слово – каратели. Она вспоминала советские военные фильмы, в которых фашисты ехали на грузовиках наказывать советских крестьян за то, что в их селе переночевали партизаны. Карать, означало, наказывать: расстреливать беззащитных людей, вешать их … Дальше этой мысли Ольге Борисовне идти не хотелось, потому что волей-неволей эти мысли навевали нехорошие ассоциации.
События 2 мая в Одессе застигли Ольгу Борисовну врасплох. Она не знала, что и думать. Сначала ей казалось, что это неправда, что не могут люди, граждане Украины, заживо жечь и убивать людей таких же граждан Украины только за то, что им больше нравится Россия, а не Европа. Это казалось диким и неправдоподобным.
Но поверить всё-таки пришлось. Всё оказалось правдой. Несколько дней Ольга Борисовна ходила сама не своя. Она думала об убитых. Ей было жаль их до слёз. Но она думала и об убийцах и пыталась найти им оправдание. Но оправданий не находилось. Эти убийцы поступили, как каратели. И чем больше она думала об убитых в Одессе и об их убийцах, тем более чудовищным ей казалось это преступление против человечности.
- Их арестовали? – спросила она Таню.
- Кого?
- Этих убийц в Одессе.
- Ба, их не только не арестовали, но их даже искать не стали. Власть хочет всех, кто не за неё и не с ней – устрашить, запугать, чтобы не возникали. Понимаешь?
- Это же неправильно, – растерянно сказала Ольга Борисовна. – Они же преступники, эти убийцы.
Слово «каратели» она боялась произносить и обходилась нейтральным «убийцы».
На референдум 11 мая Ольга Борисовна пошла, но только затем, чтобы проголосовать против отделения Донбасса от Украины. Она считала, что отделяться, это неправильно. Надо договариваться. Да, считала она, представители Донбасса и Украины должны сесть за стол переговоров. И пусть страна станет федерацией. От этого ведь она не перестанет быть единой, рассуждала Ольга Борисовна. Вон, Россия – федерация, Германия – тоже. Отчего и Украине не стать? То, что случилось в Одессе второго мая, сильно её смутило и нарушило покой, но это же была не причина разваливать страну. Преступников, думала она, всё равно изловят, будут судить и накажут. Не может быть, чтобы они осталось безнаказанными.
Таня проголосовала за отделение Донбасса.
- Почему? – спросила Ольга Борисовна внучку.
- Ба, ты посмотри, кто пришёл к власти. Они же Бандеру прославляют. Это всё добром не кончится, вот увидишь!
Если бы мы жили в Одессе, а не в Горловке, думала Ольга Борисовна, то Танечка могла бы пойти на Куликово поле и её там могли бы убить? Получается, что я на стороне убийц, если я против отделения Донбасса?
Ольга Борисовна задумалась ещё крепче.
Так, исподволь, политика, которой Ольга Борисовна прежде не интересовалась, заинтересовалась ею, и Ольге Борисовне волей-неволей пришлось подчиниться и втянуться во все эти дела, которые совсем не были похожи на вязание.
Ольга Борисовна была против войны.
Она так и сказала Танечке: – Я – за мир!
- А я, за что? – ответствовала Таня. – Только ты за какой-то абстрактный мир, а я за мир после нашей победы. Улавливаешь разницу? Ты, Ба, за такой мир, когда всё должно остаться, как было. Это обывательская точка зрения.
Ольга Борисовна хотела было обидеться, но передумала. Однако спросила:
- Почему же обывательская?
- А потому! Лишь бы было всё тихо-мирно и не трогайте меня в моём болоте. Какая там будет власть – всё равно! Пусть будет любая. Моя хата с краю. А что там, за моим болотом, мне всё равно.
- Но ведь всегда можно мирно договориться, – возражала Ольга Борисовна.
- С нормальными людьми можно, – согласилась внучка. – Но ты сама подумай, Ба, как можно договориться с убийцами, если они твёрдо решили тебя убить? Ты их что, уговаривать будешь? Умолять? Ты посмотри, кто к власти пришёл! Как можно договориться с тем, кто в тебя стреляет? Ты его даже не видишь, и он тебя не видит. Дернул за верёвочку, пушка выстрелила, и он пошёл чай пить. Куда снаряд полетел, в кого, ему пофиг. О каком мире ты говоришь, Ба! Не мы к ним пришли с танками и гаубицами. Они к нам пришли, а раз пришли и стреляют в нас, мы должны сопротивляться и отвечать. Иначе нас в бараний рог свернут.
- Ну, ведь можно было договориться о федерации.
- Они не хотят федерации, Ба. Они хотят единую и неделимую Украину. И чтобы все заговорили на украинском языке. И хотят, чтобы Украина вошла в Европейский Союз. А мы русские. Мы хотим разговаривать и учиться на русском языке. И мы хотим быть с Россией. Или, точнее, хотим быть Россией.
Ольга Борисовна пыталась осмыслить то, о чём говорила ей Таня. Ясно было одно: Украина раскололась и между людьми пробежала трещина, и надо было срочно решать, прыгать ли ей, Ольге Борисовне, через трещину к внучке, оставшейся на другой стороне, пока не поздно, пока трещина не стала настолько широкой, что и перепрыгнуть будет невозможно. И всё-таки она медлила, потому что в её сознании не укладывалось, как можно быть по разные стороны в таком простом вопросе, как единство страны. Но и АТО не укладывалось в её сознании.
Между тем, в Славянске война разгоралась.
- Если Стрелков не удержит город, – сказала как-то вечером Таня, – они придут сюда, в Горловку.
- Кто? – не поняла Ольга Борисовна.
- Каратели, – коротко бросила Таня. – И вырежут и перевешают всех сепаратистов, всех, кто голосовал на референдуме за отделение.
Сердце Ольги Борисовны ухнуло в пятки.
- Не преувеличивай, – строго сказала она. – 90 процентов населения не перевешаешь! Это несколько миллионов.
- Ну, выборочно, – засмеялась Таня. – Каждого сотого или тысячного.
Ольге Борисовне было не до смеха.
.
В начале июля Славянск пал, и война двинулась на Донецк и Горловку. Начались первые обстрелы. Заслышав грохот «Градов» Ольга Борисовна и Таня уходили в дом. Дом был, как им казалось, самой надёжной защитой. Впрочем, другой защиты и не было. В городе не было бомбоубежищ. Никто не предполагал, что сюда войдёт война в поисках жертв. Люди прятались в подвалах частных домов. Подвалы многоэтажных домов не были оборудованы, да и подвалами в прямом смысле они не были. Это были, скорее, полуподвалы, нулевые этажи, запущенные и грязные. Там никто не прятался. Говорили, что на другом конце города было настоящее бомбоубежище, но оно было одно на весь трёхсоттысячный город.
В стареньком доме Ольги Борисовны подвала не было. Был, правда маленький подпол, где хранилась картошка на зиму, но там бабушка с внучкой с трудом могли поместиться вдвоём, да и то, стоя. Стены подпола были земляные, и там сильно пахло сыростью. Спрятаться на часок там было можно, но прожить хотя бы пару дней уж никак. Поэтому заслышав в небе грохот, бабушка и внучка ложились на пол в кухне, где были постелены для таких случаев три ватных одеяла. Окно кухни было с деревянными ставнями, поэтому они могли не опасаться осколков стекла. Они пережидали обстрелы, лёжа на полу, и чувствовали временами, как пол под ними вздрагивает. Это означало, что где-то не очень далеко упала и разорвалась мина или снаряд от «Града». Таня в такие минуты ругалась сквозь зубы. А Ольга Борисовна пыталась припомнить слова молитв, которым в детстве её обучала бабушка. Но помнила она немного.
.
К августу город опустел. Автобусы, троллейбусы и трамваи с улиц исчезли. Исчезли и личные автомобили. Зато появились стаи голодных бродячих собак, шнырявших между переполненных мусорных баков. Закрылись банки и почта. Многие магазины были закрыты, потому что в них нечего было продавать. Украина устроила Донбассу продовольственную и финансовую блокаду.
.
В тот день Ольга Борисовна встала пораньше, чтобы отправиться на центральный рынок в поисках крупы и макарон. Запасы их в доме иссякли. Таня хотела идти с ней, но Ольга Борисовна ушла тихонько и тайно из дома, пока Таня спала. Тане ни к чему было ходить по опасным улицам. Внезапно мог начаться обстрел. Я пожила, думала Ольга Борисовна, бодро стуча тростью об асфальт и держа в другой руке сложенную хозяйственную тележку. Я пожила, а вот ей жить да жить. Пусть сидит дома. Так надёжнее и безопасней. И мне спокойней.
Солнце летело ей навстречу, как огненный снаряд, выпущенный из гигантской пушки за горизонтом.
.
На рынке было несколько очередей, и Ольга Борисовна пристроилась в хвост одной из них. Продавали манку и макароны. Манку всё равно возьму, думала Ольга Борисовна, ну и пусть молока нет. На воде сварю. Всё-таки еда. Лишь бы досталась. Так в беспокойстве, достанутся ли ей манка и макароны, Ольга Борисовна стояла, опершись на трость, как вдруг вдалеке послышался гул. Он усиливался и приближался, и с грохотом треснуло небо над крышей рынка.
Очередь мгновенно распалась, как ртуть на маленькие шарики, когда к ней прикоснутся пальцем. Все очереди распались и растеклись и снова стеклись в толпы у выходов. Люди боялись выйти наружу, но они были наготове, чтобы бежать при малейшей возможности. Продавщица бросила поверх коробок с товаром пустые мешки, а сама скорчилась и спряталась под каменный прилавок. Ольга Борисовна не могла двигаться столь проворно, как другие, поэтому она пошла, не спеша, к ближайшему выходу. Стоя среди людей, слушая грохот снаружи, она ловила возгласы:
- По центру ударили!
- Это «Грады» и гаубицы!
- Сволочи!
- Фашисты!
- Твари!
Пожилой мужчина выглянул на мгновение наружу и сказал, повернувшись к толпе:
- Кажись, на Штеровке дым.
Ольгу Борисовну как будто ударили в самое сердце. Её дом был на Штеровке. Стуча тростью по бетонному полу, она прошла сквозь толпу и выглянула наружу. Действительно, в той стороне, где находился её дом, поднимались к небу чёрные клубы дыма.
Ольга Борисовна, не обращая внимания на предупреждающие крики, оставшихся позади людей, поспешила в направлении этих чёрных сигналов опасности. Она шла быстрее, чем обычно, невзирая на боль в колене, и её сердце бешено колотилось в горле и покушалось выпрыгнуть наружу.
Пока она шла, обстрел прекратился.
Нет, говорила себе Ольга Борисовна, это горит не мой дом. Там ведь Таня! Она спит. Конечно, она проснулась и спряталась в подполе. Господи, пронеси, молила старуха.
Но Господи не пронёс свою чашу мимо её и Таниных уст.
Через час, поворачивая на Штеровку, Ольга Борисовна поняла, что катастрофа произошла именно с ней. Точнее, с её домом. И с Таней.
Её дом лежал в руинах. Всё, что могло в нём сгореть, сгорело и чёрный дым, устремлявшийся к небу, сделался серым. Возле дома стояла красная пожарная машина, и суетились, таща за собою шланги, пожарные.
Ольга Борисовна остановилась возле дома и смотрела на развалины.
- Отойди, бабка, – сказал пожарный с лицом, покрытым копотью. – Зашибём нечаянно. Мешаешь!
- Это мой дом, – едва шевеля губами, сказала Ольга Борисовна. Трость и хозяйственная сумка выпали из её рук в дорожную пыль. И она села в эту пыль рядом с ними. – Это мой дом и в нём – Таня!
- Уберите бабку! – заорал кому-то пожарный. – Бабку уберите, мать вашу!
Тотчас чьи-то руки подхватили Ольгу Борисовну под локти, подняли с земли, отряхнули от пыли её платье, сунули в руку трость и повели прочь от дома. Она оглядывалась на дымящийся развороченный взрывом дом и шёпотом кричала:
- Там Таня! Пустите! Спасите Таню!
И чей-то густой голос над её ухом гудел:
- Нет Тани! Прямое попадание. Всё в мелкие клочья. Соболезную! Прямое попадание. Ничего не осталось.
Старуха обратила к говорившему мужчине лицо, залитое слезами, не узнавая в нём соседа, жившего в доме рядом:
- Там Таня! Спасите Таню!
И тут с другой стороны заговорил женский грудной голос:
- Тихо, Борисовна, тихо! Таню убило. Я в окно видела. Она во дворе стояла, а потом вошла в дом. И тут ударило.
Ольга Борисовна повернула лицо к говорившей женщине, не узнавая в неё жену соседа:
- Надо ей позвонить! – догадалась она.
- Кому?
- Тане! Может, она в подполе спряталась.
И Ольга Борисовна растерянно поглядела на свои руки.
- Телефон! В сумке был телефон.
- Вот Ваша сумка. Я её держу, – отвечала соседка. – Только некому звонить.
Трясущимися руками, прислонив к бедру трость, Ольга Борисовна шарила в недрах сумки, нащупывая телефон. Она нашла его и принялась нажимать кнопки. Но телефон молчал,
- Связь легла, – сказала соседка. – Кабель перебит. У Вас, Борисовна, есть кто-нибудь из родственников, куда Вам пойти?
- Таня! – сказала Ольга Борисовна. – Кроме внучки у меня никого нет.
Вдали что-то грохнуло и треснуло.
- Рая! – заорал сосед жене. – Быстрее! В машину!
- Едемте с нами! – решила соседка. – Там разберёмся, куда Вас. Едемте прямо сейчас. Здесь нас поубивают.
И Ольгу Борисовну запихнули в автомобиль на заднее сидение, рядом села соседка Рая, а на переднем сидении был десятилетний мальчик с испуганным бледным лицом.
- У Вас паспорт при себе или дома остался? – спросила Рая.
С тех пор, как началась война, выходя из дома, Ольга Борисовна всегда брала с собой паспорт. Она пошарила трясущимися пальцами в глубоком кармане юбки, вынула паспорт и показала его Рае.
- Спрячьте и не потеряйте! Это важно!
Ольга Борисовна послушно вернула паспорт в глубину кармана. Она сидела на каких-то узлах, почти упираясь головой в крышу машины.
Прибежал Коля, муж Раи, плюхнулся на сиденье, и нажал на сцепление. Над их головами с треском порвали коленкор неба.
- Бл…! – заорал Коля и поддал газу.
Ольга Борисовна долго сидела, недоумевая, куда и зачем её везут. Наконец, она повернулась к Рае и сказала:
- Там ведь Таня! Надо её спасти! Остановитесь! Поверните назад!
- Заткни её, Райка! – заорал Коля. – Заткни её, а то я выкину её вон! – и он разразился таким фонтаном отборного мата, что даже перекрыл на несколько секунд грохот и треск над головой.
Они благополучно выскочили из обстреливаемого города, и понеслись на запад, и всю дорогу Николай, намертво вцепившись в руль, варьировал основную тему своего фантастически изобретательного мата, и его ничто и никто не мог остановить. Впрочем, никто и не пытался.
Так, Ольга Борисовна оказалась за пределами Горловки, а потом за пределами Донецкой области, а потом за пределами всякого понимания, что и зачем с нею происходит. Супруги соседи довезли Ольгу Борисовну до первого крупного украинского города, до первого волонтёрского пункта, занимавшегося проблемами беженцев из Донбасса, и укатили дальше устраивать свою судьбу.
Молоденькие волонтёры задавали Ольге Борисовне вопросы. Она отвечала на все вопросы «да». И когда они спросили, сколько ей лет, и она ответила «да», они переглянулись и попросили у неё паспорт. Пока они выписывали из паспорта данные, Ольга Борисовна всё время нажимала кнопки телефона, у которого давно села батарейка.
Потом её куда-то вели, посадили за стол, велели отобедать. Она отобедала, не чувствуя вкуса пищи и едва ли осознавая, что именно она ела. Потом её опять куда-то вели, посадили в автобус, в котором сидели другие люди, и куда-то повезли. Ольга Борисовна подчинялась, делала, что велят, и по краю её помутившегося сознания временами пролетало, как раскалённый снаряд, имя «Таня!». Она содрогалась от душевной боли и начинала стонать сквозь зубы и люди спрашивали её, где болит, совали ей болеутоляющие таблетки, и она покорно глотала их и хотела спать, спать, спать … и не могла заснуть.
Вечером автобус въехал на территорию пансионата. Ольгу Борисовну проводили в комнату и посадили на кровать. У ног её поставили большую сумку в голубую и белую клеточку. Сумку ей дали волонтёры и позже, когда Ольга Борисовна придёт в себя, она обнаружит в этой сумке просторный махровый халат, два махровых полотенца, большое и маленькое, смену нательного белья, домашние тапочки, зубную щетку и пасту, и душистое мыло. Теперь это было её имущество, не считая телефона и паспорта. Она так бы и сидела на кровати, но ей помогли лечь, и она лежала, глядя в стену и не слыша капризов ребёнка женщины, делившей с ней комнату.
.
Постепенно через несколько недель Ольга Борисовна стала способна воспринимать действительность. Она никому ничего не рассказывала о себе. Впрочем, никто её и не расспрашивал. У каждого в этом пансионате была своя история жизни, и чужие истории никого особо не интересовали. Ольга Борисовна ни с кем не сближалась и предпочитала одиночество. Во время одиноких своих прогулок в парке она вспоминала свой дом.
Она обходила в своём каждый уголок каждой из трёх комнат. Особенно она любила свою комнату светлую, с высоким потолком о двух окнах, выходящих на запад. Вечерами она любила смотреть на закаты. В комнате стоял старый широкий диван, сделанный на заказ ещё её отцом, на котором она спала и отдыхала днём. В светлом юго-западном углу стояла ножная швейная машина «Зингер», доставшаяся ей от бабушки. В торце комнаты стоял стол с венскими стульями, а над столом висел старый оранжевый абажур с длинными кистями. Каждая вещь в этой комнате напоминала Ольге Борисовне о родных, давно ушедших. Она вспоминала свой двор, поросший утиной травкой, с тремя сарайчиками.
В одном сарайчике её отец держал двух свиней. В другом сарайчике когда-то жили куры. За ними присматривала её мать. А в третьем сарайчике лежала гора угля. Им топили печи в доме.
Посередине двора росло ореховое дерево с раскидистой кроной. Под деревом в летний зной было славно. Там, под деревом, стоял большой стол, ножки которого были вкопаны в землю, с двумя широкими лавками по бокам. За этим столом проходила летом жизнь семьи. Здесь завтракали, обедали и ужинали, чистили картошку, мыли и резали овощи, читали книги и шили. Это был универсальный стол. Его и лавки отец смастерил своими руками.
И вот теперь ничего этого не было. Всё было разрушено и истреблено.
О Тане Ольга Борисовна долго боялась думать. Мысли о Тане и её ужасной судьбе были невыносимы. Краем сознания Ольга Борисовна допускала, что Таня жива, что она потеряла телефон и не может связаться с бабушкой, что она забыла номер телефона бабушки, но Таня где-то есть, жива и здорова, а дом … что дом? Таня живёт у подруги. У неё было несколько подруг. Вот, у одной из них она и живёт. И когда-нибудь они с ней встретятся.
.
Так протекли для неё эти месяцы: в прогулках по парку, воспоминаниях и мелких бытовых заботах. Когда воспоминания о доме и былой жизни становились нестерпимо болезненными, она читала. В пансионате была большая и хорошо подобранная библиотека на русском языке. До этой библиотеки ещё не добрались украинские неонацисты. Ольга Борисовна много читала, чтобы уйти от действительности. И вот теперь и эта более-менее налаженная жизнь готова была разрушиться.
.
Наступила суббота. Коридорные собрали постельное бельё и одеяла, но свежее бельё не выдали. Жильцов начали выживать. Ничего, решили жильцы. Они покопались в своих чемоданах и сумках, и вытащили всё, чем можно было застелить голые матрацы и подушки, и всё теплое, чем можно было укрыться. Ольга Борисовна вместо простыни постелила на матрац большое полотенце, а вместо наволочки – маленькое. Укрываться пришлось махровым халатом и тёплой курткой, которую, как и тёплую обувь, в начале зимы привезли волонтёры.
Но конфискованное постельное бельё и одеяла было только началом.
Сразу после Нового 2015 года в пансионате отключили свет, тепло и воду. Это был удар ниже пояса, принимая во внимание усиливающийся мороз. Жильцы требовали у дежурных по этажу, чтобы те звонили начальству, чтобы начальство прибыло и навело порядок. Дежурные по этажу разводили руками, делали вид, что куда-то звонят и к вечеру доложили, что пансионат задолжал коммунальным службам огромную сумму и коммунальные службы, в конце концов, рассвирепели и наказали хозяев пансионата. Делать было нечего! Все прекрасно понимали, что это отговорка, что всё отключено специально, чтобы заставить беженцев покинуть эти стены. Но беженцы решили не отступать.
Самые активные мамаши позвонили волонтёрам. Волонтёры привезли тёплые одеяла, детское питание, тушёнку, макароны, крупы, свечи, две огромных кастрюли и чугунную печку. Печку установили на границе парка и леса в овражке. Кто-то помешивал варево. Кто-то собирал в лесу хворост. Кто-то подбрасывал хворост в печь. Кто-то сидел с детьми. Кто-то ехал в ближайший населённый пункт за хлебом. Жизнь закипела с новой силой. По утрам перед печкой, на которой грелась кастрюля с водой, выстраивалась очередь из женщин и детей для умывания. Старики умывались последними.
После завтрака начиналась готовка обеда. А после обеда – подготовка ужина. Так в хлопотах по выживанию проходил день. А когда тьма падала на пансионат, все уже лежали по постелям, накинув на себя и детей всё, что было тёплого, прижимаясь друг к другу, чтобы поскорее согреться.
Ольга Борисовна тоже хотела быть полезной в этом общем деле выживания. Она, сидела на пеньке неподалёку от печи, и временами вставала и помешивала варево половником.
Беженцы не сдались и зиму пережили без потерь. Никто из пансионата не выехал. Никто из детей не заболел. Наступал март, а вместе с мартом явилось солнце, потепление и новые надежды.
Но по беженцам выстрелили из тяжёлых орудий!
Внезапно дали свет, отопление и воду.
Беженцы поздравляли друг друга и торжествовали. Они думали, что они победили.
Они ошибались.
.
Одним свежим мартовским днём Ольга Борисовна сидела на скамейке на центральной аллее парка и грелась на солнышке. В 12.00 к пансионату подкатили два новеньких сине-жёлтых автобуса. Распахнулись дверки. Из автобуса, как пустые гильзы из затвора, вылетали мужчины в полевом камуфляже. Высокие, хорошо упитанные, они олицетворяли собой брутальную мужскую силу. На шевронах было написано «Айдар». Несколько человек, правда, были на костылях. У иных руки висели на перевязи. Подхватив пузатые рюкзаки, они шли мимо Ольги Борисовны к корпусу, не замечая её, громко переговариваясь на русском и украинском, а она следила за их крепкими берцами. Рифлёные подошвы, как гусеницы танков, давили мелкие лужицы и мокрые листочки.
Военных разместили в свободных дорогих номерах. Корпуса наполнились мужскими голосами, гоготанием, смехом, выкриками, хлопаньем дверей.
Беженцы, напротив, притихли и старались не попадать воякам на глаза. Но пути их всё равно пересекались.
Увидев молодых женщин с детьми, возвращающихся с прогулки, военные свистели им вслед и кричали:
- Бабы, готовьтесь! Вечером в гости придем!
Присутствие детей их не смущало.
К вечеру все вояки с дорожки заложили за воротник. В пансионате было шумно и тревожно. Вояки пели, курили в коридорах, играли в карты, кричали, устраивали потасовки. А потом им захотелось приключений и женщин.
Беженцы сидели, запершись, в комнатах и не смели и носа высунуть наружу. Соседке Ольги Борисовны Ирине захотелось навестить подругу, жившую этажом выше.
- Не ходите, – предупредила её Ольга Борисовна. – Пусть угомонятся, тогда и сходите.
- У неё Сашка приболел. Она просила лекарство принести. Я быстро. Я осторожно.
И она выскользнула наружу. Ольга Борисовна заперла за ней дверь.
Через полчаса в коридоре послышался шум, возня, приглушённые выкрики. Покрикивал женский голос. Густой и пьяный мужской голос на чём-то настаивал. Ольга Борисовна встала, крепко сжала в руке трость и открыла дверь.
Ирина отбивалась от высокого верзилы. Одной лапищей он прижимал её плечо к стене, а другой пытался расстегнуть штаны. Пьяный и расхристанный, с красными белками бешеных глаз, он был настойчив и омерзителен. От него за версту несло водкой и похотью.
- Немедленно прекратите! – вскричала Ольга Борисовна и хватила верзилу палкой поперёк спины. В комнате заплакала Маша.
От удивления верзила ослабил хватку и стал медленно разворачиваться всем фронтом к противнику. Ирина вырвалась и проскочила в комнату, обняв ребёнка и пытаясь унять его плач.
Вид противника очень удивил верзилу. Маленькая старушка с палкой наперевес! Верзила покачивался и мутными глазами смотрел сверху вниз.
- Вон! – кричала Ольга Борисовна. – Вон отсюда!
Верзила, продолжая покачиваться, начал обеими руками застегивать ширинку. Наконец, он справился и сказал с силой и ненавистью:
- У-у-у! Сепары! Вата! Чтоб вы все сдохли! Всё равно мы вас всех вые*ем!
Он стоял близко от Ольги Борисовны, и она задыхалась от смеси запахов пота, тушёнки, чеснока и водки. И, скользя взглядом снизу вверх, она прочла на его шевроне «Артилерiя».
В голове Ольги Борисовны произошло короткое замыкание.
Она сделала шаг вперёд, встав к вояке почти вплотную. И отбросив палку, вцепилась обеими руками в нагрудные карманы его военной куртки. Она трясла его за эти карманы и кричала срывающимся голосом:
- Убийца! Убийца! Убийца! Ты убил мою Таню! Ты убил мою внучку!
.
Опешивший вояка оторвал старческие руки от своих карманов и отшвырнул Ольгу Борисовну к стене:
- Дура, старая! Ведьма!
Ольга Борисовна медленно сползала по стене на пол.
Он медленно повернулся и пошёл прочь, а вслед ему неслось;
- Убийца! Будь проклят навеки!
.
Ирина помогла ей подняться и привела в комнату. Ольга Борисовна сидела на кровати и её била дрожь. Ирина собирала сумку. Она была готова наутро покинуть пансионат.
- Куда Вы пойдёте? – спросила Ольга Борисовна.
- За ночь обдумаю. Пойду по чиновникам. К волонтёрам. Может, что подскажут. А не получится ничего, вернусь домой. Лучше дома под бомбами, чем быть здесь изнасилованной.
.
Беженцы, пережившие зиму в нечеловеческих условиях, дрогнули и один за другим стали исчезать из пансионата. Близкое присутствие воинов своей доблестной армии они не выдержали. Женщины не могли пройти спокойно по коридорам и территории пансионата. К ним грубо приставали пьяные вояки и обзывали их грязными словами.
Свою задачу – очистить пансионат от беженцев, храбрые воины «Айдара» выполнили блистательно. К лету почти все беженцы выехали.
Осталась только Ольга Борисовна. Её никто не трогал. С ней никто не разговаривал. Её не замечали. Как и чем она питалась, была ли она здорова, никого не интересовало.
.
Но в начале мая её заметили.
Дежурная по этажу вошла утром без стука и без приветствия в комнату. Ольга Борисовна сидела у столика и пила молоко. Пакеты молока и хлеб ей привозил сердобольный водитель «Газели» при пансионате. Другой пищи у неё теперь не было.
Дежурная подошла к кровати и взяла подушку. Потом, она деловито оглядела комнату и остановила свой начальственный взор на беженке. Маленькая старушка ждала свой приговор:
- Всё! – сказала дежурная по этажу. – Через час Вас чтобы тут не было.
- Да! – ответила Ольга Борисовна. – Через час меня тут не будет.
- Вот и хорошо! – ответствовала дежурная, удаляясь с подушкой в объятиях.
Ольга Борисовна подождала, пока в коридоре стихнут шаги дежурной.
Затем она поднялась и ушла в ванную комнату. Когда она вернулась, солнце заглянуло в окно. Ольга Борисовна улыбнулась ему. Потом она пошарила в сумке и вынула голубой полиэтиленовый пакетик. Вынула из пакетика шприц и жгут, и села на кровать, опираясь спиной о стену.
Будучи медицинским работником, Ольга Борисовна знала, как уйти бескровно, без гримас, судорог и лишней суеты.
.
Когда через час дежурная по этажу заглянула в комнату, удостовериться, что Ольга Борисовна собралась и готова покинуть пансионат, то вылетела в коридор со страшной руганью в адрес проклятых донецких сепаров и террористов, чтоб они все сдохли, от них одни проблемы.
.
***
.
А Ольга Борисовна ничего этого не слышала. Она действительно покинула пансионат, как и обещала, и летела теперь на восток, с интересом рассматривая расстилающийся внизу ландшафт. Вот, кусочком зеркала блеснуло внизу Горловское водохранилище. Вот, она пересекла проспект Победы, теперь улицу Ленина, а вот, и Штеровка показалась. А вот, и её дом, целый и невредимый и даже свежепокрашенный. А вот и двор, и ореховое дерево, а под ним стол, и на лавках у стола сидят родители, и Марина, и Таня, и муж. Они радостно улыбаются и протягивают к ней руки для объятий.
.
2016
Горловка

ГОЛОС СПРАВА. Чего?

ГОЛОС СЛЕВА. Не знаю... Хребтину таки добили, видать, когда принимали. Руки уж потом отморозил, ничего не чувствую...

ГОЛОС СПРАВА. Тепло здесь...

ГОЛОС СЛЕВА. Бойлерная под нами. Трубы проходят.

ГОЛОС СПРАВА. Повезло, значит.

ГОЛОС СЛЕВА. Ага... очень! Хотя... можно сказать и так.

ГОЛОС СПРАВА. Не понял? Где я?!

ГОЛОС СЛЕВА. Ты точно хочешь это знать?

ГОЛОС СПРАВА. ...? Наверное, уже нет...

ГОЛОС СЛЕВА. Отож... Ты сам-то, кто?

ГОЛОС СПРАВА. Я? Наверное, мудак... А ты?

ГОЛОС СЛЕВА. Да, собственно, тоже... Коль уж так слился-то по-глупому.

ГОЛОС СПРАВА. Это как?

ГОЛОС СЛЕВА. Надо было своих дожидаться, а я... вот, очканул култышкиной судьбы да выползать начал.

ГОЛОС СПРАВА. Куда?

ГОЛОС СЛЕВА. С места боя - выползать.

ГОЛОС СПРАВА. Ополченец что ли?

ГОЛОС СЛЕВА. Ага. Хорунжий... Был. В "самсоновской" сотне.

ГОЛОС СПРАВА. Хорунжий, это как ротный?

ГОЛОС СЛЕВА. Угу. Как "кусок"... В смысле прапорщик. Полувзводом командовал: один пулемет, два гранатомета, семь калек и ни одного кадрового - шахтеры-пекари-токари и я один с дипломом: "обработка металла давлением". Невероятно полезные на войне корочки.

ГОЛОС СПРАВА. А что за култышка?

ГОЛОС СЛЕВА. Култышка? А... Ну, да месяц назад, еще когда за ЦОФ на Горняке бились, случай был такой неприятный. Там нацики поперли как-то в ночную. Скорее, так - разведку боем учинить. Ну, их вначале соседи из мехбата встретили - две "бехи" спалили, а "бэтэр" ихний зачадил да назад откатиться успел. Нацгадов частью сразу положили, а остатки потом уж мы, по утряне, что зайцев в пролесках гоняли, вдумчиво. Да недосмотрели, в аккурат на стыке, меж казачками и мехбатом, в посадке один и затихарился. Зимний маскхалат спас, а может отрубился раненый и звука не давал. Ну, наши и протопали мимо, как прочесывали. Он там потом, бедный, двое суток еще доходил на морозе.

ГОЛОС СПРАВА. Умер что ли?

ГОЛОС СЛЕВА. Да если бы... Когда мы решили в обратку нациков за полужопья потискать, вот там разведка мехбата его и нашла. Дотащили до врачей, те на "скорую" да в реанимацию. Откачали, короче. Только обе ступни и кисть руки пришлось таки ампутировать.

ГОЛОС СПРАВА. А... я слышал за этот случай. Его обменяли через несколько дней. Сержант спецназа, кажется.

ГОЛОС СЛЕВА. Ага, спецназер. Ему потом еще и вторую кисть оттяпали. И ногу повторно - уже до колена. Вот такая култышка от человека осталась: до конца жизни кто-то будет мотню тебе расстегивать и зад подтирать каждый раз...

ГОЛОС СПРАВА. Ну, а тебе чего?

ГОЛОС СЛЕВА. Мне - ничего. Когда мне прилетело в поясницу и шесть часов в снегу пролежал под чадящей броней, любуясь на полголовы Кизимы и вывернутые кости Лосяры, то как-то решил ползти, чтобы шо тот сержантик не поморозиться. Ну и выполз... прямо к нацикам на бруствер.

ГОЛОС СПРАВА. Понятно... Долго пытали?

ГОЛОС СЛЕВА. Меня? А на кой?! Когда приняли, вначале не поняли, шо за нахрен... пока из-за пазухи кубанка не вывалилась. Ну, тут вместо "здрасьте" дали пару раз: берцем с носака все зубы справа вынесли да отсушили прикладом по почкам. Вот, видать, неудачно в поясницу и попали, как раз по ране. Что-то и хрустнуло там. Меня как колом раскаленным прошило от затылка до пят - никогда в жизни такой боли не испытывал - аж дугой выгнуло. Затрясло, в глазах лимонно-оранжевым взорвалось всё, а дальше помню, что на полу в бусике трясусь и рук за спиной в наручи забитых уже не чую. Соляры надышался и опять провалился. Так отрубов с десяти и довезли меня сюда - в "центральный следственный".

ГОЛОС СПРАВА. Меня тоже с пакетом, вымоченным в соляре, таскали все время. Блевал прямо себе в рот, пока было чем.

ГОЛОС СЛЕВА. Прием серьезный устроили?

ГОЛОС СПРАВА. Когда задержали или здесь?

ГОЛОС СЛЕВА. Вообще...

ГОЛОС СПРАВА. Да как сказать-то? Взяли нас под Лесогоровкой, водила попёр, не зная броду, через посадку, ну и напоролись. Его почти сразу уняли. Меня уронили раз несколько, а потом пинками доволокли к их блокпосту, а уж оттуда - вонючий пакет на голову, скотчем на уровне глаз затянули и понеслось-поехало, как харей по щебню. Думал кранты, а как сюда довезли, то понял, что вначале со мной бережно и заботливо цацкались.

ГОЛОС СЛЕВА. Что с ногами?

ГОЛОС СПРАВА. Здесь первые три дня молотили по пяткам каждый раз, пока не отъезжал. Отливали и снова лупили. Я глотку сорвал орать под конец...

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, то еще терпимо. Ходить - да, а так ничё.

ГОЛОС СПРАВА. Прикалываешься?

ГОЛОС СЛЕВА. Послушай, чувак. Я тут неделю мультики снимаю. Лежу пластом и смотрю, как других приходуют.

ГОЛОС СПРАВА. Раз бы прошлись по пяткам или выпороли шлангами, как меня только что - до одури, до визга поросячьего, - узнал бы... Твари... оцинкованное ведро на голову надели, подвесили в наручниках за спиной на крюк и лупили по голым ляжкам с двух сторон так, что от ора собственного оглох, нафик...

ГОЛОС СЛЕВА. Это понятно. Но ты-то живой, разговариваешь... эмоции какие-то - соображаешь, поди. Шоб понятней было, как тут измордовать могут, я тебе расскажу.... Дней несколько заволокли в камеру парня. Это левое крыло, если ты в курсе, там даже дознаватели в бушлатах и балаклавах сидят: дубарь такой, что если в камере не вповалку к друг другу всем скопом, то сам к утру околеешь. Ну, его раз раздели, отвели в пытошную, отмолотили и закинули назад. Потом опять, как оклемался. А третьего дня назад привели, как собачку на поводке, только он задом бежал и повизгивал. Пока еще соображал, сказал, что ему трубу стальную в солидоле мазаную в жопу засунули, а в трубу - пару раз сложенную колючую проволоку. Потом трубу вытащили, а жгут в заднице так и остался - вот его за эту проволоку и тягали по коридорам так, шо он быстрее поводыря бегал - колени до кости ободрал. Когда в камеру привели, то прям у нас на глазах пучок тот выдернули... вмести с кусками кишок. За полтора суток отошел, а пока умер - свихнулся.... А ты тут со своим ведром и синими ляхами. Он так выл, что в камере решали, кто его ночью душить будет. Сам, правда, отмучался, свезло нам.

ГОЛОС СПРАВА. Мрак.... У нас не убивали, не видел. Рассказывал, правда, один пацан, что притащили дядечку какого-то с фиолетовой мошонкой... такой раздутой, что штаны одеть не могли. Уже в годах был, немолодой. И солидный такой, полненький. Его, говорят, как-то распластали, ноги развели и садовым шлангом по яйцам отхлестали. А неделю назад камеру выводили в полном составе в какую-то галерею без окон...

ГОЛОС СЛЕВА. Это воздушка - переход между правым и левым крылом, над двором...

ГОЛОС СПРАВА. Ага. Вот туда всех и вывели, поставили рожами к оконным проемам и велели смотреть во двор, где этого мужчину привязали тросиком за ноги к "девятке" и гоняли по кругу пока от его фарша на снегу и асфальте двора красный круг не образовался. А когда все закончилось - погнали всех во двор и дали посмотреть на освежеванный труп. Обещали, что, дескать, со всеми так сделают, кто признательные не подпишет. Говорят, это где-то неделю назад было - ты должен был застать.

ГОЛОС СЛЕВА. Тут такой цирк круглые сутки при полном аншлаге.

ГОЛОС СПРАВА. Круто.... Но я тут дня два... или три... ну, где-то так.

ГОЛОС СЛЕВА. А где сидел?

ГОЛОС СПРАВА. А я не знаю, камера человек на двадцать. Мужики, бабы, все в одно ведро в углу ходят.... Сука, позорище....

ГОЛОС СЛЕВА. Холодно? Лупить куда водят?

ГОЛОС СПРАВА. В общем, терпимо - стена правая теплая относительно, под ней ютились. Пыточная этажом ниже была, там догола раздевали - допрашивали и все такое. И следак там со своими бумагами. Я, например, сразу все подписал, чтоб вконец не забили. Но они все равно молотили меня круглые сутки, как в турецкий барабан, - и днем и ночью, твари. Тащатся они с этого, что ли?

ГОЛОС СЛЕВА. Раз правая - теплая, это, значит, и есть правое крыло. И не "следак", а "дознаватель". Мы-то, по нациковским раскладам все государственные преступники, поголовно. Нам, значит, за госизмену трибунал положен, а не суд. И, соответственно, здесь делопроизводство военное. Ну, да ты, по любому, гражданский выходит - коль "правое крыло", да "бабы в камере"?

ГОЛОС СПРАВА. Я? Ну, конечно! Работал в Минвосстановления, а повязали, когда мы гуманитарку старикам везли да за линию фронта с переплуту выперлись, как два барана.

ГОЛОС СЛЕВА. Кормили-то хоть?

ГОЛОС СПРАВА. Раз, еще в дороге дали банку кильки в томате съесть. Но то шофер, судя по всему, от себя дал - его потом охрана выматерила за это. Здесь же ни разу не кормили, хотя один в камере говорил, что через день дают холодную кашу с землей вперемешку. Воды вообще не давали, но по углам осклизлой стены, где конденсат стекает, собирают в полиэтиленовую пленку и дают пить тем, кто после допросов.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, а сюда каким боком тебя кинули?

ГОЛОС СПРАВА. Сюда, это - куда?

ГОЛОС СЛЕВА. Вот сюда. Ко мне, в темную?

ГОЛОС СПРАВА. Не знаю...

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, как не знаю, что сказали-то? Команду какую санитарам дали?

ГОЛОС СПРАВА. Никакой команды. Били-били, потом сняли с крюка и, пока я на полу обтекал, о чем-то говорили, - за волонтеров речь шла. Говорят, что, мол, чистый. Тут подхватили и волоком сюда, не одеваясь.

ГОЛОС СЛЕВА. Не "чистый" а в "чистую", в "чистяк" то бишь. Понятно.... Ты как волонтер идешь у них, значит. Ну, поздравляю. Вас, говорят, уже месяц, поди, как не обменивают.

ГОЛОС СПРАВА. В смысле?!

ГОЛОС СЛЕВА. В смысле, чувак - в "чистую", мать его!

ГОЛОС СПРАВА. Объясни?!

ГОЛОС СЛЕВА. Ты ведь все уже понял? Ведь так? Или таки услышать хочешь?!

ГОЛОС СПРАВА. Ну, не томи!

ГОЛОС СЛЕВА. Камера, где чистят. Зачищают где...

ГОЛОС СПРАВА. Ох.... .... Расстрельная?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, да... Зато тепло, не бьют, не мучают...

ГОЛОС СЛЕВА. Чего завис?!

ПАУЗА

ГОЛОС СЛЕВА. Не молчи, слышишь...

ГОЛОС СПРАВА. Когда?

ГОЛОС СЛЕВА. Никто не знает. Может сейчас, а может никогда. Здесь нет света, нет времени. Одна надежда. Так что ты не замолкай там, слышь! Не молчи...

ГОЛОС СПРАВА. Да...

ГОЛОС СЛЕВА. Та не дакай! Как звать-то?

ГОЛОС СПРАВА. Крам...

ГОЛОС СЛЕВА. Че?! Шо за имя? Не русский что ли?

ГОЛОС СПРАВА. Имя у меня Марк, а это позывной.

ГОЛОС СЛЕВА. Позывной?! Гражданскому-то зачем?

ГОЛОС СПРАВА. Ну, мы же ездим... там... на передок...

ГОЛОС СЛЕВА. А!... Военная романтика. Ну и как: вздохнул полной жопой - той романтики?

ГОЛОС СПРАВА. Отвали...

ГОЛОС СЛЕВА. Да ладно. Расскажи, ты кем по жизни был?

ГОЛОС СПРАВА. Пиарщиком...

ГОЛОС СЛЕВА. Мляяя, да шо ж у тебя все такое.... Это че, в смысле: выборы-швыборы?

ГОЛОС СПРАВА. В смысле - да, но и всякого разного хватало - реклама, продвигающие кампании. Мы до космических технологий доросли уже, а тут - война. И пошло все прахом и посыпалось, как и не было ничего.

ГОЛОС СЛЕВА. Круто. Умный, наверное?

ГОЛОС СПРАВА. Да уж, не жаловался.

ГОЛОС СЛЕВА. Не куксись! Просто я в этом ничего не понимаю, но подвох чую кожей.

ГОЛОС СПРАВА. Не поможет, кстати, чуйка....

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, как сказать.

ГОЛОС СПРАВА. А сам? Чем занимался?

ГОЛОС СЛЕВА. Да разное-всякое. На "Проммаше" работал, потом металлолом занимались - за малым в большие люди не выбился. Уж перед войной небольшое производство металлоконструкций с друзьями наладили - ворота, теплицы, гаражи, заборы и все такое... ну, тоже все прахом пошло.

ГОЛОС СПРАВА. А в казаки как попал? Ты ж не селянин, походу?

ГОЛОС СЛЕВА. По-твоему, казаки, это сплошь поселковые дебилы ряженые, с нагайками за голенищами и пьяными воплями про "Любу"?

ГОЛОС СПРАВА. Не без этого... Или как?

ГОЛОС СЛЕВА. До войны не знаю, а как началось, то по-разному. Возможно, всякое встречается, да ща и слухи разные ходят, но за наших - за "самсоновских", - никогда стыдно не было.

ГОЛОС СПРАВА. Как попал к ним?

ГОЛОС СЛЕВА. Случайно, хотя можно сказать, что судьба за руку привела. Век бы так, правда, не водили. Одним словом, куда взяли по-первах, вот там и пригодился.

ГОЛОС СПРАВА. Расскажи....

ГОЛОС СЛЕВА. Пока все началось, как все думал, что само рассосется. Помитинговали, побузили, постреляли чуток, но чтоб вот так, с остервенением, со зверством таким друг на дружку до кровавой пердоты! Чтоб с "градов", с танков да по городам-поселкам - никто ж не верил в такое.

ГОЛОС СПРАВА. Ага, классика: "Верхи не могут, низы не хотят". Прям драматическое столкновение фригидности с импотенцией - и не верил никто, а оно во как вышло....

ГОЛОС СЛЕВА. Отож. Ну, короче, заказ у нас свалился, на полном безрыбье неплохой можно сказать - монтировали эстакаду для приема молочки у хозяина на Коминтерна. Мужик с жинкой за лет несколько поднялись на мелком опте, - со всего Краснополья надои собирали, ну и решили развиться чуток. Пока война, курс скачет, банки закрылись да съехали в метрополию, чтобы, значит, наличка не пропала. Ну и нам чего - предоплата, все дела. Мы двутавры, швеллера, уголок с базы нагребли и варим себе спокойно. Заезд на цокольный - это работы от сил дня на три с раскачкой. Но ведь август, жара невозможная, а тут еще и стычки на границах района пошли.

ГОЛОС СПРАВА. Коминтерна... в августе! Это ж, как подгадали так?!

ГОЛОС СЛЕВА. И не говори! Ну, ты понял - да?! Значит, гвардейцы с нацбатами сбивают с блокпостов ополчение, сминают казачков и перерезают трассу. Краснополье с самого утра оказывается в полукольце. С Городом одна нитка осталась связующая, плюс грунтовки, где уже снайперские расчеты нациков шарятся. А фермеры, наши-то, с ночи молоко собирают... Ну, короч, в четыре с копейками уже трескотня под самым Коминтерна: трассера, крупнокалиберные, болванки летают - войнушка в полный рост. У казачков два танка полыхают - один в селе, другой на въезде. Мы залезли в цокольный и только сусликами выглядываем из-под полуподвала. Вскоре, видим, летит хозяйский бусик, жопой вихляет... Да не долетел. В метрах ста от фермы его насквозь прошивает сноп трассеров, ажно стекла, как пар, брызжут в стороны. А в полукилометре БТР выруливает, на трассу. Он еще помолотил из КПВТ чуток для острастки по ферме, по крышам больничных корпусов да по домам окраин и попылил от нас ко въезду. Смотрим, от бусика хозяйка к ферме бежит и руками машет. Живая! Мы к ней. Подлетаем. Она очумелая, что несет не поймешь, глаза стеклянные, а фартук весь в крови, ошметках волос, костей. Сварной наш бабу за руку и на ферму поволок, а мы со слесарями - к машине. Ну, а в бусике уже кому помогать?! Хозяин, как был пристегнут ремнем, так и сидит скособочившись. Только от головы кусок позвоночника торчащего остался и кровавые сопли с мозгами на седой бороде. Парное молочко с пробоин струярит прямо в пыль дорожную - там все баллоны посекло осколками. Как хозяйку не задело - ума не приложу - вообще ни царапины.

ГОЛОС СПРАВА. Мрак....

ГОЛОС СЛЕВА. Тут БТР про нас опять вспомнил, чудом залечь успели да отползти. Короч, пулеметчик ихний хозяина, словно викинга, в машине похоронил - сгорел мужик прям там. Мы его бабу к себе в легковуху и деру с Коминтерна. На окраинах "самсоновцы" стояли. Попросили раненого забрать. Ну, мы их прицепом прихватили, хоть и на головах уж сидели. У казачка из сопровождения рация трещала всю дорогу. Пока мы до клинической доперли, уже знали, шо в Коминтерна еще трое "трехсотых", - два тяжелые совсем. Сопровождающим был Лось, кстати. От он на меня и посмотрел. Так, просто зыркнул молча, всего раз. Слова не сказал. И понял я, что не могу бросить их теперь, или, там, отморозиться. Ну, короч, сам вызвался. Пошли второй ходкой за ранеными. Там еще было всякого, завертелось...

ГОЛОС СПРАВА. Ясно.

ГОЛОС СЛЕВА. Так и зашла ко мне война. К Лосю сразу прибился. Вот жешь судьба - как началось, с тем же и закончилось....

ГОЛОС СПРАВА. Та да. У меня все с расстрелов начиналось, причем оба раза в Лесогоровке.... Походу, и концовка будет такой.

ГОЛОС СЛЕВА. С расстрелов?

ГОЛОС СПРАВА. Угу.... Оба раза, заметь. Вот и говорю, словно вешки по болоту, только успевай обеими ногами в топь вовремя встревать.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, по жизни выходит так и есть: смотреть надо, что судьба с под тебя хотит....

ГОЛОС СПРАВА. В первый раз вышло, как бы не со мной, а рядышком черкануло. Меня знакомый к осени подписал гуманитарку таскать для Министерства восстановления. Там же быстро: таскаешь, не крысишь - молодец, работай. Да и мне нормально: надо же чем вменяемым заниматься. Пошло-поехало, таскали по всей области, в основном отвечали за Дивнозерский район и что там рядом.

ГОЛОС СЛЕВА. Понятно: попали под октябрьскую раздачу в Лесогоровке....

ГОЛОС СПРАВА. Почти - уже следующим днем, как ваши нацгадов выбили, поехали мы народ эвакуировать.

ГОЛОС СЛЕВА. Не, то не наши. Там казачки атамана Волчеярова и мехбат корпуса отжигали...

ГОЛОС СПРАВА. Какая разница? Мехбат держал периметр, а мы с казаками грузили народ. Ты представляешь, что там творилось? Бабы, дети, все с оклунками, мужики дубьем коров-свиней гонят в райцентр. Там коза потерялась, то девка с перепугу истерит - в погреб забилась и не лезет. Там бабку, из ума выжившую, прямо на кроватной сетке несут, с образами на груди, - ор, слезы, мат в три этажа. Офицеры батальона подгоняют, мол, вот-вот, врежут по селу опять с минометов. И казаки ваши свирепеют на глазах. Ну, мрак, одним словом. Дергает тут меня наш водила и говорит, что велели нам семью расстрелянного вчера селянина эвакуировать и тело забрать да в районный морг доставить. Нас двое, вдова с тремя детьми, старшему пацану, кстати, лет так хорошо за двадцать, плюс вещи какие-никакие и труп в придачу. И все это надо загрузить в "логан", в седан. Говорю: "Свят, как ты себе это мыслишь?!". Святонравов, мужик такой... одним словом конкретный был дядька, говорит: "Задачу нарезали, - выполняем. Мы - спереди. Тетку со старшим и двумя малыми сзади. Рухлядь в руки. Убитого - на полиэтилен и в багажник. Двадцать минут не спеша, и мы в районе". Ну, план. Пока участковый и Свят паковали батю, Мамка историю свою рассказала. Дело было так.... Утром они готовились выезжать с поселка, там житья уже не было с сентября. Обстрелы, через день: то там мину ночью проложат точно в центр рынка, словно прозрачный намек; то в крышу кому прилетит очередь из БМПэшки; то, после принятого для куража стенолаза, нацгады пару лент из АГСов небрежно уронят вдоль улиц. Батя, значит, пошел на огород курей рубать, взрослый сын у деда через улицу собирал стариков. Пока женщина со своими девками возилась, тут и нацики заскочили в нейтральное типа село. Один БТР зарулил прямо к ним под окна и кагалом человек в пять нацики ввалились во двор. Муж только в хату заскочить успел, как во дворе бах! бах! бабах! - пристрелили двух собак и уже в дом входят. А те собачки, говорит, мелкие совсем, обе на цепи сидели, - вторая, с визгом, в будку кинулась, так они ее прямо там и дострелили. Малая в крик, старшая в угол забилась, батя побелел, но молча стоял. Те зашли, потребовали документы. Родители попытались что-то объяснять, но на них сразу гаркнули, мол: "Заткнули пасть, мрази!". Мамка говорит, что за мужика своего и не думала вначале, за старшую боялась: той шестнадцать всего, но девка уже - все при ней. Нацики посмотрели паспорта, сверили с какой-то цидулькой, что у них была и говорят мужику: "Выйдем, побазарить надо...". Вышли и свернули за дом на огород. Она попыталась два раз нос на улицу высунуть, но те лишь гаркали и загоняли в дом. Старший сын кинулся было домой, но селяне придержали, дескать: "Не ходи туда, паря! Здесь постой..." - там охотники почти все, мужики в большинстве серьезные, тормознули пацана. Спасли, можно сказать. Через несколько минут, вдруг, нацики сваливают со двора, залазят на БТР и уезжают. Мамка во двор, нет мужа.... Она на огород. Смотрит - лежит. Две дырки в голове. И выстрелов говорит, что никто не слышал.

ГОЛОС СЛЕВА. Да с ПББСА вальнули....

ГОЛОС СПРАВА. Похоже. Она говорит, что у одного автомат был необычный. Ее мужа застрелили и еще одну женщину, пенсионерку. Ту прямо в доме убили. Какую-то куртку или пальто на голову накрутили и тоже по-тихому убили.

ГОЛОС СЛЕВА. Узнали за что?

ГОЛОС СПРАВА. Да, вроде. Она - пенсионерка, бывшая работница райсовета, была инициатором проведения референдума об отделении. Мужик - водитель. Много кого возил, плюс жили они не бедно, две машины в семье. Может и настучал кто, как жаба придушила. А может и обидел кого, по жизни.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, не без этого. Знали, поди, за кем шли....

ГОЛОС СПРАВА. Ясно дело. Но вот так, походя, как собаку во дворе отца троих детей, считай, у них на глазах завалить....

ГОЛОС СЛЕВА. А че ты хотел?! Это ж нелюди. У каждого вместо души - батальон бесов. Не убедился еще? Бабке знаешь, зачем пальто на голову навертели?

ГОЛОС СПРАВА. Да. Знаю. Свята похоже шлепнули, но не помогло....

ГОЛОС СЛЕВА. Это водила который твой?

ГОЛОС СПРАВА. Да не мой, а так получилось, что оба раза с ним в Лесогоровке попали.

ГОЛОС СЛЕВА. Ты говорил, что заехали не туда?

ГОЛОС СПРАВА. Да... не туда. Заехал он, зато я подгонял....

ГОЛОС СЛЕВА. ?...

ГОЛОС СПРАВА. Ну, хотел, чтобы побыстрее, сгрузиться и посветлу вернуться, вот и пошли напрямки, через лесок, а там или свернули не туда, или ДРГ промышляла, - напоролись короче.

ГОЛОС СЛЕВА. И че?

ГОЛОС СПРАВА. Хлопок взрыва, "логан" швырнуло, и пока очухались, нас уже под стволы взяли и наружу вытащили. Святу ногу распанахало, он уперся, отвязался на них. Двое подошли, рывком курку, свитер, исподнее задрали за голову, он руки стал опускать, а один сзади в упор из пистолета и выстрели ему в затылок. Только не рассчитал. Свят дернулся и давай назад заваливаться, прям на нацика. Руки упали вперед, стянули одежу, и кровь такой тугой, пульсирующей струей прямо тому на разгрузку, на штаны, на руки.... Тот замешкался а он прям на него осел спиной и подмял - завалил в сугроб, перепачкал всего, конечно. Не помог трюк с курточкой....

ГОЛОС СЛЕВА. Да.... По-глупому попали....

ГОЛОС СПРАВА. Веришь, прям перед глазами стоит то побелевшее лицо Свята с серо-зелеными ноздрями и пустыми глазами в прорехе куртки между зависших рук. Его там прям голой спиной в сугробе оставили....

ГОЛОС СЛЕВА. Мне тоже глаза Кизимы снились одно время.

ГОЛОС СПРАВА. Кизима?

ГОЛОС СЛЕВА. Я ж рассказывал тебе: когда наш БТР спалили, он вместе с Лосярой погиб, а меня тогда ранило.

ГОЛОС СПРАВА. А... Расскажи...

ГОЛОС СЛЕВА. Та, то долгая байка....

ГОЛОС СПРАВА. Куда-то торопишься?

ГОЛОС СЛЕВА. Та куда уж.... Ну за ЦОФ и Горняк, ты, наверняка, слыхивал?

ГОЛОС СПРАВА. Еще бы...

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, вот... как отбили, то фронт сдвинулся и стало у нациков грустно, а у нас весело. ЦОФ под нами, Шламовая гора тоже, короч, все опорные высоты наши. Встал там мехбат, артель, ну и лечат болезных. Нас и пехоту выдвинули к линии соприкосновения, и пока там переговоры, замирения, международные наблюдатели и все такое - мы с нациками бодаемся в полный рост... но на уровне разведгрупп и не более. Вот. Что за мужик был наш ротный ты, видать, уже понял?

ГОЛОС СПРАВА. Лосяра? Из тех, что БТР на скаку остановит?

ГОЛОС СЛЕВА. О! Точно! В общем, решил Лось, что нацики из-под арты силы вывели, держат там посты и удара ротной группы да с броней не выдержат. Плюс, место нашел, где стык был у них меж гвардией и армейцами. А там же заруба страшная меж ними. Ненависть такая, что они друг с дружкой сами постоянно рубятся.

ГОЛОС СПРАВА. Это даже я знаю....

ГОЛОС СЛЕВА. Вот. Собрал, короч, Лось какой разведматериал, что-то там себе насчитал, перетер с кем мог из корпуса и пошел со всем этим делом к Бате. А надо сказать, что там-то все по уму было посчитано. Сбей мы гвардейцев с посадки, то вклинились бы меж Горняком и степью, и кроме как посреди пашни нацикам бы сидеть было негде. Откатились бы они до самой речки, а может и на тот берег сдрыснули. И все хорошо, да при атаке правый фланг открывается для армейцев, а там уже не гвардия - сам понимаешь. И удумали тогда отцы ударить вначале отвлекающим, причем под самый вечер, в сумерках, как бы разведку боем начать. А основной удар следом нанести уже батальонной группой, чтобы наверняка. Естественно, шо отвлекающий Лось взял на себя: решил послать туда мой полувзвод и подкрепить это дело собственной командой. Самсонов три раза спросил Лосяру - уверен ли тот, сможет ли вывести людей и броню? Но тот сказал: "Да. Сам поведу!". Заявил, дескать, беру БТР Левака, и своих архаровцев - Манжулу, там, Кизиму....

ГОЛОС СПРАВА. А что за левый "бэтэр"?

ГОЛОС СЛЕВА. Не "левый", а мой, "машину Левака" значит.

ГОЛОС СПРАВА. В смысле, тебя Лев звать?

ГОЛОС СЛЕВА. В смысле - Яков. Яков Левитин.

ГОЛОС СПРАВА. Это позывной?

ГОЛОС СЛЕВА. Зачем?! С такой-то фамилией....

ГОЛОС СПРАВА. А этот... Манжула?

ГОЛОС СЛЕВА. Тоже фамилия, а вот Кизима - погремуха.

ГОЛОС СПРАВА. Та нет, я за Манжулу - это не физкультурник с Ворошиловского?

ГОЛОС СЛЕВА. Не знаю, но здоровый был волкодав, смешливый такой охранник у Лося.

ГОЛОС СПРАВА. Возможно и он. Помню, работали в поселке на выборах и в школе сабантуй организовали, а после - столы для педколлектива накрывали. Так их учитель физкультуры после трех рюмах конины рассказал, как на поселке мужики соседке кабана валили. Как рассказывал - рыдала вся школа.

ГОЛОС СЛЕВА. Угу. Почти, как здесь, заметь....

ГОЛОС СПРАВА. Да уж.... Извини, перебил.... Так, что там со Манжулой?

ГОЛОС СЛЕВА. Да че, взял Лосяра своих волкодавов, залез к нам на БТР и, под сумерки, поскакали мы в свою последнюю кавалеристскую атаку под бодро пукающие в голове марши да с шашками набекрень. Так оно все и началось.

ГОЛОС СПРАВА. Отказаться не мог?

ГОЛОС СЛЕВА. Ты че, чувак?! Это ты себе как представляешь?

ГОЛОС СПРАВА. Так ведь вас вроде как в жертву принесли?

ГОЛОС СЛЕВА. С чего это?! БТР, семь бойцов, пулемет, два граника. Выскочили, спешились, помолотили армейцев, и откатили за холм под прикрытием брони. Те бы из-за одного БТРа всерьез выкатываться не стали - не вскрыли бы свои позиции. А когда рядом батальон ударил бы, то ни у армейцев, ни у гвардии, тем паче, уже времени не было отдупляться по-взрослому.

ГОЛОС СПРАВА. А что пошло не так?

ГОЛОС СЛЕВА. Да я и сам не понял, если честно...

ГОЛОС СПРАВА. Это как?

ГОЛОС СЛЕВА. Судя по звуку боя, мы свою задачу выполнили. Пока нас утюжили, Самсонов таки врезал нацикам и посадку наши отбили. Точно, отбили. А вот нас казачки не вытащили.... Сразу не вытащили, а я уполз....

ГОЛОС СПРАВА. Не томи, что с вами приключилось?

ГОЛОС СЛЕВА. С нами? Нас со старта, как только вылетели ураганить и с курсового огонь открыли, тупо подбили. Лосяра первый заметил старт ПТУРа и заорал. Мы слетели с брони, и ПТУР пришел в противоположный от нас левый борт. БТР встал, экипаж горел внутри машины. Двоих казачков не успевших спрыгнуть, сразу задвухсотило. И всех оставшихся на той стороне тоже положили. Манжула, походу, погиб сразу, а вот Кизиму Лось таки вытащил под огнем из-под БТРа.

ГОЛОС СПРАВА. Живого?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну да... вначале. У того взрывом снесло половину лица и нижнюю челюсть. Он стоял раком, болтал головой и мычал. Из провала, разбрызгивая кровь, извивался распотрошенный язык. Я лишь потом понял, что это такое. Не представлял, какой он длинный на самом деле.... А потом он вырубился, встряв головой в снег под колесом. Лось что-то орал в рацию, потом попытался достать Манжулу, подпрыгнул вдруг, разложился шпагатом и затих. Нога в берце пяткой заскочила за затылок, а из таза, прорвав штаны, вывернуло бедренный сустав. Как я понял, то его из крупнокалиберной снайперки гахнули в плечо. Пуля прошла сквозь все тело и вышла через левое бедро. Наповал сразу, не мучаясь, отошел наш командир....

ГОЛОС СПРАВА. Тебя тоже снайпер?

ГОЛОС СЛЕВА. Да откуда ж я знаю?! Минут несколько всего того боя-то было. По нам толком-то и не били, говорю же, весь огонь на Батю сразу сместился. Нас только раз шесть минометом накрыло, ну и со стрелковки чуток, для острастки. Ну, вскорости после Лося меня по пояснице, словно доской, плашмя огрели, что задохнулся аж. Бронник на мне был для защиты печени и прочих органов ливера, в него раз несколько тоже прилетело, а здесь вишь как - поясницу не прикрыл. Потом отошел, стал слышать, соображать. Шевелюсь - в спине боль дикая, но ноги слушаются, цела была хребтина, значит. Кизима уже отошел к тому часу. Там видать и помимо лица плохо дело было. Я его перевернул когда, то вижу, что на глаза открытые щепа и глина налипла, значит, умер он сразу, еще когда повалился. И под ним словно нассано, только кровью - лужа огромная меж ногами, что твоего кабанчика кололи. Ну, да некроз гангрене не помеха - то, видать, ему еще в бедренную артерию прилетело, вот он и истек, пока мы с Лосярой на челюсть его оторванную смотрели.

ГОЛОС СПРАВА. Если в бедренную, то не спасли бы никак.

ГОЛОС СЛЕВА. То понятно.

ГОЛОС СПРАВА. Ну, а сам как выбирался?

ГОЛОС СЛЕВА. Да никак поначалу. Лежал, ждал. Бой то стихал, то разгорался. Уже мехбат подключился, - начал упырков утюжить с гаубиц и САУшек. Темень упала. Я к тому времени отполз метров на двадцать в канаву меж грунтовкой и отвалом. Минут в десять-двадцать нацики с "подноса" по мине ложили в наш сектор, ну, а мне и без еще одного осколка в хребте было хоть волком вой.... Так лежал, пару раз проваливался. Потом понял, что замерзаю вконец. Мороз не сильный был - градусов пять-семь, не больше, но лежа-то в снегу сколько выдюжишь? До полуночи держался. Переворачивался с боку на бок и качал мышцами пресса, ног, плечами, руками. А оно больно ведь, аж в испарину кидает. Тоньку свою вспомнил... брошенную... не примерённую. Зайку-Зойку малую. В школу уже пошла, а папка, пусть и с обидой на меня, но вот здесь, - вот подохнет он ща, без всякого боя. Не повинится, не обнимет. Вот так, держа баб своих перед глазами, и качал себя до согрева каждый раз. До отруба...

ГОЛОС СПРАВА. Силен...

ГОЛОС СЛЕВА. Ага, неимоверно. Только потом, как выбился из сил, стал проваливаться все глубже и галюны пошли, или сны - не понял, короч. Вот тут и дошло - если не выползу, замерзну. Наши или завязли, или думают, что здесь всех положили, и нет от них помощи. Так и пополз - по метру, по два. Пистолет - в кубанку, ту за пазуху и вперед. Прополз метров двадцать, пока не выбился из сил - кубанку на голову. Отдышался, замерз - пистолет в папаху, ее за пазуху и дальше пополз...

ГОЛОС СПРАВА. Долго?

ГОЛОС СЛЕВА. До рассвета. Я несколько раз выпадал, причем конкретно так, видать на несколько часов каждый раз. И тут пришла какая-то ясность. Причем невероятная.... Со звездами разговаривал...

ГОЛОС СПРАВА. В смысле, галлюцинировал?

ГОЛОС СЛЕВА. Не знаю... Сейчас не знаю. Тогда казалось, что нет.

ГОЛОС СПРАВА. И что они тебе говорили?

ГОЛОС СЛЕВА. Кто?

ГОЛОС СПРАВА. Звезды...

ГОЛОС СЛЕВА. Я не помню. Слов не помню никаких. Но хотелось разрыдаться и просить прощения...

ГОЛОС СПРАВА. А потом?

ГОЛОС СЛЕВА. Потом - стало светать. В морозном яреве, в чистоте пришла такая легкость, что, казалось, вздохни чуть глубже и улетишь вслед за инеем, словно оторвавшийся тромб. И так страшно, так яростно захотелось жить, что я молил о каждом миге, каждом мгновении, каждом движении... и полз... Последний раз получилось неслабо так, на пригорок выгреб у самой посадки, дымок почуял и последним рывком выбрался к крайнему окопу. Там меня и приняли - в звезды...

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Там же. Те же.

ГОЛОС СЛЕВА. Крам, ты говоришь, Манжулу по жизни знал?

ГОЛОС СПРАВА. Если то был ваш Манжула. И то - не "знал", а видел пару раз, когда в Ворошиловском предвыборку отрабатывали. Я же тебе говорил, он тогда подъел сенца и за кабана байку рассказывал.

ГОЛОС СЛЕВА. Че там вообще было?

ГОЛОС СПРАВА. На выборах?

ГОЛОС СЛЕВА. Нет, с кабаном...

ГОЛОС СПРАВА. А... та два придурка свинью резали. Но травил физрук знатно. Вышло у них так. Одна бабка пригласила соседа с приятелем забить хряка. Мужчины солидно приняли по стакану и - поймали свина и без затей дали ему в лоб кувалдометром. Тот закатил глазки, дрыгнул для порядка копытцами, обгадился и затих. Дело сделано - пошли мужики водочки выпить. Только налили, как хряк очнулся и стал звать на помощь, причем, громко так звал, до самоизумления. Те, хлопнув по Марусин поясок, хряка поймали, подвесили за задние ноги и сунули Пятачку ножа под ребро. Свин пораженно затих. Решили, значит, что всё - состоялась казнь. Послали женщину за водкой. Накатили. Начали щетину палить. Свин ожил - стал материться и снова звать соседей. Изрядно окосевшие забойщики заголили провод переноски и дали в свиной пятак двести двадцать. Кабан, подзарядив батарейки, заверещал сильнее. Когда физкультурник, заглянул выяснить, что так долго делают со свиньей поселковые дебилы, то застал двух синяков, пытающихся утопить его голову в ведре с водой. Оба мокрые до нитки, злые, но решительные.

ГОЛОС СЛЕВА. Теперь, наверное, оба здесь себя нашли.

ГОЛОС СПРАВА. Точно! Старшими, как ты говоришь, дознавателями....

ГОЛОС СЛЕВА. Расскажи еще что-нибудь...

ГОЛОС СПРАВА. Например?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, про выборы свои - кого-то хоть выбрали? И как ты вообще в это движение попал?

ГОЛОС СПРАВА. Да как попал... Из цирка!

ГОЛОС СЛЕВА. Да ты че?!

ГОЛОС СПРАВА. Ага. На самом деле совсем ничего там поработал... так, поставили несколько утренников, провели с пяток концертов да сняли пару раз бабла с народа на всяких тупых шоу. Правда, посмотрел изнутри на цирковую жизнь.

ГОЛОС СЛЕВА. И шо - весело живут товарищи артисты?

ГОЛОС СПРАВА. Та мрак...

ГОЛОС СЛЕВА. Че так?

ГОЛОС СПРАВА. Бухают по страшному, круче лишь в армии заливаются. Извращенцев много и вообще. Еще ужасный быт народу трэша добавляет - затрапезные гостиницы, жизнь на колесах, вонь эта вечная. Нездоровая тема в целом. Но главное, что циркачи, насколько я понял, в большинстве ущербные, как творческие люди. Это если, конечно, самых известных не считать и владельцев аттракционов - те с советских времен были узаконенными капиталистами и рабовладельцами. А в массе своей актер цирка - это переросший спортсмен, так и не ставший настоящим артистом. Отсюда такие комплексы, что круче только у актрис уездных театров и прочих опербалетов.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, то такое: внимание там, слава... сама проблема где? Работа, зарплата, путешествия - все есть, ну, не всем же с экранов нимбом отсвечивать?!

ГОЛОС СПРАВА. Вот именно, что "такое"? Был один мастер по ремонту и созданию аксессуаров для иллюзиониста. У него с этим фокусником был невинный "голубой" роман, а иллюзионист меж тем имел кордебалет, где кобыл штук двадцать и все как на подбор - под метр восемьдесят каждая. А мастер его дико ревновал и гонял каждый раз, как нажирался, то есть строго раз в неделю, без прогулов. Тот синяки замажет гримом и на манеж. Так они и жили большим творческим коллективом. Или попроще случай из той же рапсодии. Решил как-то заезжий инспектор манежа после аншлага угостить униформу - богатым опытом поделиться. Пошли квасить к ним в раздевалку. Один мальчик, похожий на волнистого попугайчика, опоздал и его заставили выпить штрафной стакан мадеры. Пацаны молодые, слабые на крепленое, одни как-то еще по домам разбрелись, а смазливый опоздун, не осилив забега, так и отъехал прям там. И, пока проспался, коварный шпрехшталмейстер успел воспользоваться его беспомощностью. Но главное, что потом, даже не потрудившись натянуть штаны себе и своему сладкожопому баловню, рухнул спать рядом. Скандал вышел гомерического накала. А еще застал совершенно дикий, силы мексиканских страстей, роман между атлетом живой пирамиды и молоденькой клоунессой из шоу лилипутов. Он - запойный алкоголик, она - осатанелая нимфоманка. Как они там это делали, я не хочу даже себе представлять - у него шея была шире, чем у нее плечи. Однако он от нее реально прятался, в том числе, зарываясь в сено на конюшне. Первый и единственный человек в моей жизни, что выпивал флакон "тройного" из горлышка (оно, если помнишь, узкое). Высасывал, как младенец, бутылочку и расплывался в совершено невероятной, блаженной улыбке. Таких баночек он мог насосать штук десять за вечер. Как тебе 750 миллилитров неразбавленного одеколона?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, атлет, че там, где уж нам, любителям....

ГОЛОС СПРАВА. Звери - отдельная тема. Ставили шоу "масок ужасов" на Хэллоуин, а в цирк как раз на гастроли номер со слонами привезли. Днем они деток развлекают, вечером мы взрослых пугаем. В это время я с Аленой сошелся. Распорядок у нас был такой, приезжаю вечером - звоню в квартиру. Она вначале открывает лоджию, потом мне. Я бегу на балкон, Алена за мной все двери закрывает. Я раздеваюсь там догола с трусами-носками и стучусь. Она открывает, и я лечу в ванную. Утром все в обратном порядке.

ГОЛОС СЛЕВА. Прям так?

ГОЛОС СПРАВА. Да. Все служебная часть цирка, от гримерных до форганга, насквозь прованивается аммиаком даже без заходов в слонятник. Одежда там за два-три часа наберет запах до такой степени, что в автобусе люди шарахаются, а у самого от нашатыря глаза слезятся.

ГОЛОС СЛЕВА. Зато слоники красивые....

ГОЛОС СПРАВА. Очень. Знаешь, почему кошки - ну, там, львы, тигры - на манеже никогда не гадят?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, кто ж хлыстом по роже хочет!

ГОЛОС СПРАВА. Там их еще до шамберьера в чувство приводят. Кошки работают, как правило, во втором акте - после антракта. Вот когда их привозят в передвижных клетках и выстраивают перед форгангом в туннель, то просовывают каждой под лапы стальные листы и колотят по железу молотками. Кошки в истерике делают все дела сразу, плюс выходят работать потом в центральную сетку манежа подавленные. Все! Простая физиология и никакой магии.

ГОЛОС СЛЕВА. Ничё. Здесь бы их еще и гимн петь научили, стоя на задних лапах. Короч, ты познал в цирке как с контингентом общаться - на людях это все испробовал?

ГОЛОС СПРАВА. Не все, но, кстати, посыл верный. Ты там кто, говорил, по образованию: инженер-технолог. Кузня, прессы, все такое, правильно?

ГОЛОС СЛЕВА. Ага...

ГОЛОС СПРАВА. Вот тебе надо новую деталь, к примеру, отштамповать - какие вопросы ты будешь задавать заказчику?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, это целый процесс запуска производства. Что делаем, кому, зачем, какими силами и на каких мощностях? Но главный вопрос, разумеется: "Где здесь деньги, чуваки"?!

ГОЛОС СПРАВА. На самом деле вопросы "что?" "где?", "когда?" никакой глубины не несут. Для технолога по-настоящему важны лишь вопросы действия: "почему?" и "как это работает?" Все остальное - зона ответственности менеджеров и финансиста. Поэтому, как технолога, меня интересуют только "как?".

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, и как? Объясни?

ГОЛОС СПРАВА. Приходит как-то лет сто назад клиент - небольшое полукустарное производство: переработка собираемой макулатуры в туалетную бумагу. Бумага, кстати, конкретное говно. У клиента проблема масштабов потери бизнеса - пара рыночных оптовиков заключила прямые договоры на поставки вагонных партий туалетки от некогда всесоюзного производителя. То есть ты понял: мелкие сыграли в крупный опт. Если клиент раньше как-то мог лавировать демпингом и оперативностью, то теперь он стал стремительно терять свой рынок. Заводик на грани закрытия, склад забит, а остановить закупку равно отдать поставщиков конкурентам.

ГОЛОС СЛЕВА. Наши натравили бы прокурорских, делов.

ГОЛОС СПРАВА. Это не работает. Дорога проторенная - другие операторы начнут работать вагонными партиями, а прокуратура стоит дорого, да и ну их нафик, вообще, тех прокурорских.

ГОЛОС СЛЕВА. Эт точно....

ГОЛОС СПРАВА. Мы сделали проще. Генерировали слух, и следом дали несколько публикаций, плюс один телевизионный ролик, где, не называя цель атаки, и без малейшего повода для исков, этот самый слух жестко и в лоб подтвердили.

ГОЛОС СЛЕВА. И что ты за молву подпустил?

ГОЛОС СПРАВА. Утечку информации о нарушениях санитарных норм столичным производителем и десятках зафиксированных случаев заболевания резистентной формой псориаза ануса и генитальной зоны после использования туалетной бумаги оппонента.

ГОЛОС СЛЕВА. Млять.... Как вас не отстрелили после этого?

ГОЛОС СПРАВА. За что? За слух?!

ГОЛОС СЛЕВА. Не, ну, это конкретно гнусно - не находишь?

ГОЛОС СПРАВА. Кто-то пострадал? У чьих-то деток кусок хлеба отняли? Не?! Завод выжил, люди остались с работой - там, кстати, человек десять простых тружеников, помимо заказчика. Налоги опять же, в местный, ха-ха два раза, бюджет. Монополисту вагон туда, вагон сюда - конкретно пофигу. И кому "гнусно"?

ГОЛОС СЛЕВА. Да я за сам подход....

ГОЛОС СПРАВА. Мне за мораль в продажах интеллектуальной собственности втирать, что проститутке про гигиену ротовой полости. На самом деле ничего не подло - это действенно и малозатратно. Заводику, кстати, потом еще помогли: подсказка про две банки хлора и флакон синьки в пульпу дали ослепительно белый цвет бумаги, а увеличение высоты рулона на полтора сантиметра - прекрасную отстройку от аналогов на витрине.

ГОЛОС СЛЕВА. Вот честно скажи: ты сам-то ей пользовался?

ГОЛОС СПРАВА. Прикалываешься?! Нет, конечно. Ты бы видел из чего и как они ту бумагу делают....

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, я ж и говорю, что гнусненько.

ГОЛОС СПРАВА. А сама жизнь здесь? Да все эти годы, четверть века, я отсидел в этой стране, а не жил! Откусил, украл, вырвал с глотки - вот и добыл. Нет - перекусят тебя, переступят и поглумятся еще. И чем все это закончилось, посмотри?! А ты завелся за слушок - железа совести воспалилась?! Подумаешь, дали монополисту чуток ниже пояса - и что?! У тебя на заводе, к примеру, все в белом, ходили не иначе, да?

ГОЛОС СЛЕВА. Да, чё там, того "Проммаша" - сколько я там проработал?! У меня на металлоломе сама жизнь началась. Вот где кузница кадров была и прикладные институты....

ГОЛОС СПРАВА. Та я слышал! За "металлистов" еще с девяностых молва ходила.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, врать не буду, прозрачностью бизнес не грешит. Прямо скажем, достаточно криминализированная сфера деятельности. Однако, как говорится, безвинно ни одно животное не пострадало.

ГОЛОС СПРАВА. Что вообще за бизнес и где там бабки?

ГОЛОС СЛЕВА. Там зарабатывают все от закупки до переработки и от перевалки до сбыта. Оптовик гонит готовый лом в порт или на завод. Там свои схемы. Вокруг тоже народ кормится. Ну и дольщики, понятно дело, - менты с прокурорскими, котлонадзоры и всякие проверяющие.

ГОЛОС СПРАВА. Чем занимался?

ГОЛОС СЛЕВА. Дорос до начальника перерабатывающего участка.

ГОЛОС СПРАВА. Это как?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, закупщик везет нам все подряд. Мы это дело сортируем, пилим в размер по ГОСТу, грузим в полувагоны и по контрактам хозяина отгружаем получателю.

ГОЛОС СПРАВА. Куда грузили.

ГОЛОС СЛЕВА. Много куда. Основном в Турцию, на Измир Демир гнали, из него строительную арматуру изготавливали.

ГОЛОС СПРАВА. Полноценное производство, выходит было?

ГОЛОС СЛЕВА. Конечно! У меня была автомобильная и железнодорожная весовые, два крана - РДК на площадке и мостовой в цеху, плазменная установка и шесть постов газорезки со всеми коммуникациями. Плюс, одиннадцать километров подъездных путей. Одних работяг - с дюжину. Считай мини-заводик.

ГОЛОС СПРАВА. И долго так работал?

ГОЛОС СЛЕВА. Да лет десять, считай.

ГОЛОС СПРАВА. Так ты миллионером должен быть?!

ГОЛОС СЛЕВА. Ага... ща! Миллионером был хозяин. И главный принцип у него - чтоб никто под ним не забогател. Ну, и крутил-вертел всякого, пока люди окончательно не разбежались. Жаль, поздно поняли. Все надеялись, что мы в армии Чингисхана, а оказалось, что это мелкий барыга разлива "дом, машина, любовница в шубе, плюс три раза в год оттянуться в Эмиратах, в Европе и в Таиланде". На этом, как выяснилось, все амбиции его закончились. Зачем мелкому лавочнику в армии генералы? Ему и приказчик не нужен, сам со всем управится. Кстати, так и вышло - опустился потом. Сейчас живут не бедно, но он уже не глава корпорации, а тряпочка на подхвате у жены, - та маленькое ателье держит. Водила, грузчик, розетку там починить, или кран на бачке, ну и сторож временами.... А когда-то три корабля в месяц грузили всеми цехами с двух областей.

ГОЛОС СПРАВА. Яков, прости, но у нас тут в провинции девять с половиной из десяти - мандавошки, если каждого вот так, как ты - аршином судьбы мерить. В столице большинство олигархов такие же гандоны, раздутые до размеров дирижабля. Просто сели вовремя на капитальную тему, где и насосались до неподъемных размеров. Посмотри, кто страну обрушил - они самые - точно такие же, как твой металлист. Тот хоть окружение высасывал, а эти само государство обескровили...

ГОЛОС СЛЕВА. Работал с ними?

ГОЛОС СПРАВА. Со столичными олигархами практически нет, а с местными бонзами - в полный рост и на всех уровнях.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, вот и заработал, считай. Миллионы, как я понимаю, тоже не прилипали, как собачье говно к штиблетам?

ГОЛОС СПРАВА. Там жлобы знатные, твоего железного дровосека в разы круче, не боись.

ГОЛОС СЛЕВА. Не сомневаюсь. Но рассказывают за бешеные подъемы на выборах?

ГОЛОС СПРАВА. Деньги лежат буквально под ногами, но тут же надо воображение иметь и желание, что-то созидать, чего-то добиваться. А дровосеки хотят лишь рубить короткие, простые схемы. Давай расскажу тему. Ты знаешь, что в Городе есть несколько подземных улиц?

ГОЛОС СЛЕВА. В смысле "улиц"?

ГОЛОС СПРАВА. В прямом. Прямо под проезжей частью Октябрьской тянется подземная галерея метров в триста. Поперек еще несколько тоннелей. Меж ними серьезные такие бомбоубежища со всеми делами. У ряда некогда государственных зданий и всех четырех музеев есть огромные подвалы. Подземные галереи бывшего Свято-Никольского храма, о которых ректорат нынешней Академии культуры похоже не подозревает, раскинулись на три близлежащие улочки. Из ДК Железнодорожников до самой реки ведет эвакуационный подземный ход, а в бывшие следственные подвалы теперешней седьмой больницы даже днем персонал не спускается. Знаешь что-нибудь об этом?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, какие-то слухи слышал, но так, краем уха.

ГОЛОС СПРАВА. А я занимался этим профессионально несколько лет. Под центром города есть разветвленная сеть коммуникаций, большинство из которых законсервировано или наглухо заброшено. Однако часть в нормальном рабочем состоянии, так как это все - старый центр города, как ты мог заметить. Там только банков с пяток, и все они под вневедомственной охраной МВД. Менты и контролирует допуск на эти горизонты. Это предыстория. Теперь сама тема: во всем мире, особенно в Европе, такие коммуникации давно стали объектом системной коммерциализации. Несколько подземных объектов соединяют проходами, приводят все это в божеский вид, электрифицируют, делают вентиляцию и так далее. Следом краеведы рисуют городские легенды, историки создают мини-музеи, мастера лепят артефакты, бизнесмены строят рестораны и кофейни, а частные предприниматели - бутики и сувенирные лавки. Туристические агентства создают маршруты, а мы ставим рекламные носители и лепим из скучных чинуш мудрых пионеров нового фронтира. За год интенсивной коллективной работы город, вдруг, обзаводится интересным туристическим центром, а власть получает в старом центре несколько новых улиц для системного кормления. Вопрос! Сколько народных депутатов, мэров и губернаторов заинтересовалось этим проектом, когда все это не слова, а тупо видно со спутника, или проще дать команду ментам принести в кабинет карты подземных коммуникаций?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, если все на самом деле так, то такой проект, конечно же, лучше не трогать....

ГОЛОС СПРАВА. Чего?!

ГОЛОС СЛЕВА. Да того! Региональные власти находятся в чутком равновесии. Такой серьезный, проект в наших местечковых масштабах просто глобален, и нарушает этот паритет. Бабки ведь со старта видны сумасшедшие. И первые же реальные подвижки, ну, или там аукцион, просто сорвет всех с катушек. Центры сил перекосятся, и все пойдет вразнобой. Одной новой недвижимости сколько появится?! И никто не станет считать, какое количество тонн зелени надо еще туда инвестировать. И где гарантия, что ты случайно не вложишься в чужой карман, когда все контровесы посыпались? Не, чувак, тот, кто начнет у нас строить такой Лас-Вегас, неминуемо огребет полобоймы своих честно заработанных девятимиллиметровых маслин.

ГОЛОС СПРАВА. Вот об этом я и говорю: мандавошки....

ГОЛОС СЛЕВА. Ты за "космические технологии" говорил - об этом речь?

ГОЛОС СПРАВА. Нет, то другое.... Ты "Тёплый Тёма" знаешь?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, конечно....

ГОЛОС СПРАВА. Приходит раз их региональный директор и заявляет нам, мол, дайте нам креативный нестандарт, чтоб всех порвать - да на весь Союз, да на всю Европу, чтобы круче всех "вааще-в-натуре!". Причем не на пальцах пришел загибать: все официально - бриф, мокрая печать, как положено. Заявляет, мол, цена - не вопрос, понравится - купим любой проект. Как скажете... подготовили предложение, расчетную смету. Предложили следующий порядок шагов. Первое. Оплачиваем в частном порядке у спецов Роскосмоса разработку искусственного спутника земли, представляющего собой круглый пневматический каркас, и парус из полимерной пленки со светоотражающим покрытием радиусом в несколько сот метров. Посреди, на весь диаметр диска, светопоглощающая буква "Т" с точечками на ней - логотип "Тёмы". Вторым шагом заключаем договор на регистрацию и создание объекта, его упаковки, системы раскрытия и координации спутника, чтобы он висел в одном месте и, как положено, отсвечивал - виден был, откуда надо. Третьим шагом - оплата вывода спутника на геосинхронную орбиту. Даже посчитали во что конфетка обходится: десятка зелени за разработку, чуть больше за создание. Вывод на орбиту самый дорогой - три-четыре тысячи за килограмм, то есть весь проект укладывается в пределы нескольких миллионов за искусственную Луну с твоим логотипом над европейским куском северного полушария.

ГОЛОС СЛЕВА. Насколько это дорого в порядковом исчислении для их обычной рекламной кампании?

ГОЛОС СПРАВА. Понты. Один борд стоит от пятисот до штуки баксов в месяц. Плюс сотка на печать постера. Чтобы накрыть Город нужно минимум тридцать, а лучше пятьдесят плоскостей. Вот перемножь все это на количество городов и число областей. Посчитал? Теперь умножь на три - получишь еще и телевизионный медиабаинг. Остальные позиции бюджета просто не бери в голову - ты же на порядок цен хотел посмотреть.

ГОЛОС СЛЕВА. И сколько им понадобилось времени, чтобы сказать вам "нет"?

ГОЛОС СПРАВА. Смеешься? Да они тупо отморозились....

ГОЛОС СЛЕВА. Чувак, ты вообще понимаешь, что таких как ты реально надо отстреливать?

ГОЛОС СПРАВА. Жаждущим придется очередь занимать.

ГОЛОС СЛЕВА. Не, ну серьезно. Дай вам волю вы все небо загадите рекламой, как эфир или улицы. Я представляю, что вы на выборах творили. Небось, покруче наведенного псориаза будет?

ГОЛОС СПРАВА. Тебе, правда, это интересно?

ГОЛОС СЛЕВА. А че, давай, колись, где удача мимо прошмыгнула?

ГОЛОС СПРАВА. Впервые мы грянули в литавры еще на позапрошлых. Наш мальчик пошел в мэры и предсказуемо продул Андреичу, который тогда впервые впрягся в хомут Презика и его камарильи.

ГОЛОС СЛЕВА. Андреичу тогда продул бы любой.

ГОЛОС СПРАВА. Да. Задачи побеждать не стояло - следовало отстирать репутацию нашего мальчика, зашедшего вдруг в песочницу взрослых дядей. За ним ведь шлейф веселых приключений тянулся - мать честная. Вот и вышла у него такая себе политическая инициация. Все забыли про легендарные погромы, стрельбу в кабаках и разбитые тачки, а увидели молодого перспективного политика.

ГОЛОС СЛЕВА. Стоять! Ты не за Венечку Зализняка случаем речь ведешь?

ГОЛОС СПРАВА. Ага...

ГОЛОС СЛЕВА. Млять... лучше б псориаз.... Ну, лады, давай - не перебиваю...

ГОЛОС СПРАВА. К следующим мэрским мы пришли всерьез подготовившись. Убедили мальчика ангажировать лидера местных социалистов Серафима Епифанова - оппозиция, но не националист и, опять же, социально близок пенсионерам - нашей отборной пехоте. Следом на корню купили всех мало-мальски заметных ажурно-лиздов даже из числа партийных и коммунальных СМИ. Наши не избалованные провинциальные телевизионщики, газетчики и интернетчики с приходом кодлы Презика вообще от безнадеги желчью икали. Принципиально важно, что мы договорились с вусмерть разосравшимся с областными элитами хозяином телерадиокомпании "Итэра-ТВ", и с ее капризным исполнительными директоратом. Даже нациков, кстати, до кучи прикупили в пул. Ту же Яну тупо посадили на зарплату, а как она редакцию ломала, уже не наш головняк.

ГОЛОС СЛЕВА. Яна?

ГОЛОС СПРАВА. Редактор "Красного поля". Прикинь - и они работали на Серафима.

ГОЛОС СЛЕВА. Боже....

ГОЛОС СПРАВА. Та ладно! Нормальная, почти не сумасшедшая баба, такой себе гибрид Красной Шапочки и Трезора. Нам важно было не столько какашками в Андреича кидаться, а чтобы против Серафима, отныне нашего с потрохами, нацики свои грандоедские говнометы не расчехлили. Ведь главная фишка была вовсе не в управляемом медийном поле, а в запуске, впервые апробированной в Городе, технологии праймериз.

ГОЛОС СЛЕВА. Слышь, а это слово можно произносить при милиционерах?

ГОЛОС СПРАВА. ?...

ГОЛОС СЛЕВА. Ты не выпендривайся - по-русски говори.

ГОЛОС СПРАВА. Предварительные выборы. Мы создали симулятор отбора кандидатов горожанами. Как бы не партии и самовыдвиженцы идут в мэры, а Город делегирует своего кандидата. Потом нашего Франкенштейна, как победителя общественного волеизъявления, выставили против Андреича, успевшего за первую каденцию утомить и Город, и элиты.

ГОЛОС СЛЕВА. Ты хочешь сказать, что это ты придумал кампанию "Народный мэр"?

ГОЛОС СПРАВА. Да. Мы - придумали. Наш штаб. И придумали, и реализовали.

ГОЛОС СЛЕВА. А палатки, урны, волонтеры - тоже ваши выходит?

ГОЛОС СПРАВА. И разводняк в телевизоре, когда Зализняк добровольно уступил лидерство Серафиму и вошел в его команду - тоже мы. И все газеты-интернеты, и учителя-врачи, и заводчане твои любимые с "Проммаша", и даже митингующие на рынках тетки - тоже мы. За какие-то несчастные четыре месяца мы полностью переформатировали Город - от медиа и лидеров мнений, до пенсионеров и мамашек на детских площадках....

ГОЛОС СЛЕВА. И "Ледокол Епифанов"....

ГОЛОС СПРАВА. Да. Второй этап, перед заключительным, третьим выстрелом: "Команда Епифанова"....

ГОЛОС СЛЕВА. Но вы же все равно проиграли?!

ГОЛОС СПРАВА. Кто тебе сказал?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, как?! Епифанов проиграл, Андреич - мэр?!

ГОЛОС СПРАВА. А на каких условиях - знаешь?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, так рассказывай - чего резину тянешь....

ГОЛОС СПРАВА. Рассказываю. Наверху расклад был такой. В партии за выборы отвечал Колунов, контролировал выборы глава Президентской Администрации, а Сам ездил по стране: днем размахивал руками и улыбался на митингах, а по вечерам откусывал головы напортачившим донам. Мы, тем временем, выходим на финишную прямую. Все соцопросы показывают, что Андреич с партией власти в глубоком пике. Значит, скоро в Город приедет Сам и вырвет губеру чего не то лишнего в организме. Наступает момент истины. Зализняк идет к элитам и предлагает им сделку. Губерния посылает заигравшегося мальчика прямо по коридору и налево. Веня ночью вызывает меня к себе и говорит: "Марк, делай, что хочешь. Бюджет любой. Весь этот гадюшник взорвать в клочья! Мне пофик, что будет. Что хочешь и как хочешь. Срок исполнения - вчера...". Одним словом, команда "фас!".

ГОЛОС СЛЕВА. Я весь в предвкушении запредельно радиоактивного псориаза....

ГОЛОС СПРАВА. Зря смеешься. Там реально могли приехать ребята, вывезти всем штабом в посадку и выдать на самообслуживание каждому по штыковой лопате.

ГОЛОС СЛЕВА. Не перебиваю!

ГОЛОС СПРАВА. Зашли мы с двух сторон. Справа выпустили на арену местную богемку: контркультурщики, блогеры, гомосеки.

ГОЛОС СЛЕВА. Даже так?!

ГОЛОС СПРАВА. Да. Написали им сценарий в формате классического акционизма, по которому они провели костюмированное действо под девизом "Геи за Андрея".

ГОЛОС СЛЕВА. Я помню.

ГОЛОС СПРАВА. Провели, надо сказать, бездарно, испортили сценарий и украли часть денег. Но то не важно. Пока наши элитки тупили на голубой карнавал и пытались отдуплиться, что происходит - настал день "Ч". К концу голосования они поняли, что проиграли вчистую и подсчет голосов по беспределу был остановлен на трое суток. И вот тут в двух центральных СМИ вышла небольшая заметка о том, как губер и его команда подставили Презика, забив на его процедурный Указ. О нашем кризисе трубили все, однако, вовремя подоспевшая интерпретация с жирными точками над "i" вызвала настоящий взрыв - дело вышло, как умышленный саботаж и шкурное самоуправство элиток к приезду Самого. Но и это - не главное. Вся фишка концентрировалась в использовании технологий мониторинга, которыми пользуется Администрация Президента. Им ведь надо как-то тотально отслеживать все интернет-пространство государства и сопредельных стран? Вот для этого существует определенный алгоритм мониторинга и отбора - какие из публикаций в какую очередь выдергиваются из медийного потока, с каким грифом и в каком порядке подаются на стол главы Администрации. Я этот алгоритм узнал, нашпиговал текст маяками и врезал со всего размаха - ломом да промеж ушей.

ГОЛОС СЛЕВА. Выходит, губера тогда снял ты....

ГОЛОС СПРАВА. Да. Лично. Почти в одиночку. Никто этого не понял, даже наш мальчик.

ГОЛОС СЛЕВА. Или сделал вид...

ГОЛОС СПРАВА. Это - возможно...

ГОЛОС СЛЕВА. И дальше?

ГОЛОС СПРАВА. Когда Сам уехал и местные смыли кровь с вазелином, временно исполняющему позвонил Колун, мол: "Что у вас там за шапито?". Ему доложили как есть. Он, дословно, велел: "Задрали, жлобы! Дайте пацанам, что они просят, но мэр - наш. За сутки вопрос закрыть". Господина Зализняка и господина Епифанова вежливо пригласили в "Белый дом" и к полуночи компромисс был достигнут. Наш мальчик получил весь рынок наружной рекламы Города и ключевые места для своих людей в исполкоме горсовета - реклама, транспорт, бюджет. В качестве суперприза - письменно заверенную договоренность, что через два года он идет в парламент от партии власти. Епифанов получил для городских социалистов должность секретаря городского совета, а также заверения в крепкой нерушимой дружбе со стороны нового губера и нашего мальчика.

ГОЛОС СЛЕВА. Серафима кинули?!

ГОЛОС СПРАВА. Да.

ГОЛОС СЛЕВА. Что получил ты?

ГОЛОС СПРАВА. После трехмесячных мытарств мне пообещали поднять зарплату и вручили золотой "паркер" за штуку баксов. Чувств унижения - не передать: ощущение безнадежной обиды, как вкус во рту от поцелуя пожилой шлюхи.

ГОЛОС СЛЕВА. И?!

ГОЛОС СПРАВА. Ушел.... Я ж ведь злопамятный, как хорек. Подумал, да ладно, сука, - оставь себе на похороны!

ГОЛОС СЛЕВА. Тебя тоже кинули....

ГОЛОС СПРАВА. Да.

ГОЛОС СЛЕВА. Чувак, я ждал этого с самого начала рассказа. Видишь? Достаточно одной оплеухи, чтобы всякий кураж сдуло, как нежнейшую пыльцу с крылышек бабочки. С мизантропией такой трюк не прокатит. Да... Ты спасибо мальчику-то хоть сказал?

ГОЛОС СПРАВА. За что?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, как.... Спасибо, что деньгами! Ведь тебя на самом деле не кинули, а пощадили - шанс дали. Ты вообще представляешь в какое чудовище ты бы вырос там, в том гадюшнике?! С твоим-то стартовым капиталом и послужным списком - псориазы, "Геи за Андрея", старики небось и бабушки в расход пошли?

ГОЛОС СПРАВА. Пошли, конечно - через два года....

ГОЛОС СЛЕВА. Да.... Кидалово - наше все.

ГОЛОС СПРАВА. Тоже вкусил?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, спрашиваешь?! Святое дело.

ГОЛОС СПРАВА. Знаешь, долго думал потом, мучился - где я лоханулся?

ГОЛОС СЛЕВА. Придумал?

ГОЛОС СПРАВА. Неа.... Пришел к мирному соглашению с самим собой, на тему: "С мразями работать нельзя". Самое страшно здесь в том, что я убил годы, сражаясь за будущее тех, кому, как мне кажется, лучше было засохнуть на трусах своих отцов.

ГОЛОС СЛЕВА. Считаешь, что Зализняк - мразь?

ГОЛОС СПРАВА. Как минимум, козлина неблагодарная и ничтожество.

ГОЛОС СЛЕВА. Человек, которому удалось в провинции построить бизнес-империю в таком окружении, как наш бывший губернатор? Стать впоследствии народным депутатом и еще неизвестно, до каких высот дорасти уже на государственном уровне, кабы не война - ничтожество?! Ты себя слышишь, чувак, или все еще расцарапываешь ранку былой обиды?

ГОЛОС СПРАВА. Хорошо. Веня - икона стиля и праведник.

ГОЛОС СЛЕВА. Ты не злись, слышишь. Он не праведник, и не мразь, и даже не мандавошка, в твоем понимании. Он человек на своем месте, в своих обстоятельствах, и в своем праве. Ты работал? Да. Мог украсть? Мог. Украл? Нет. Почему?

ГОЛОС СПРАВА. Что значит "украсть"?!

ГОЛОС СЛЕВА. Вот! Для тебя это вопрос. Не важно, почему ты не украл, хотя он же тебе прямо сказа: "Фас, чувак! Бюджет любой! Делай дело и заработай, сколько сможешь. Мне плевать на затраты - дай мне мое! Дай мне результат?!". Так было?!

ГОЛОС СПРАВА. Не так...

ГОЛОС СЛЕВА. Ты сам себе не веришь. Так было, Крам, именно так. Совсем не важно, почему ты не крал: честный, брезгливый, трусливый или нерасторопный. Не суть важно. Золотая ложка с медом проплыла мимо рта и виноват в этом не какая-то запредельная козлина по имени Веня, а ты сам. Выдохни, сделай выводы и расслабься до следующего раза, которого у тебя уже не будет.

ГОЛОС СПРАВА. Спасибо....

ГОЛОС СЛЕВА. Не за что. Я, кстати, не про нашу с тобой камеру, а про сам принцип.

ГОЛОС СПРАВА. На металлоломе познал истину?

ГОЛОС СЛЕВА. Да, представь себе.

ГОЛОС СПРАВА. А как же твой дровосек?

ГОЛОС СЛЕВА. Дровосек кинул меня один раз. Пообещал любому, кто найдет канал сбыта с приемлемой ценой, платить полтора доллара с тонны. На тех наших объемах - пять штук зелени в месяц.

ГОЛОС СПРАВА. Это зарплата миллионера...

ГОЛОС СЛЕВА. Конечно. Поэтому я убил три месяца, нашел поставщика и привез контракт на три с половиной доллара за тонну выше, чем искомая точка отсчета.

ГОЛОС СПРАВА. Что тебе дали?

ГОЛОС СЛЕВА. Ничего. Это ведь исторический круговорот ценностей в нашей природе: снизу наверх идут деньги, а сверху вниз - говно. Хозяин сказал своим ртом: "Ну, ты же на зарплате, чувак, а не на сдельщине...." В качестве утешительного приза - выделил тяжелый фронт работ, поставили начальником производства на базовую площадку.

ГОЛОС СПРАВА. И дальше?

ГОЛОС СЛЕВА. За полгода я нашел, где лежит бабло. При переработке металлолома остается много мусора - шлам, лед, мусор, ржавчина, некондиция всякая - типа тросов и жести. В полувагон в среднем входит шестьдесят пять тонн. Я стал грузить, грубо, шестьдесят тонн переработанного лома и пять тонн мусора. Пока доедет, вся мачмала осыпается на дно. Дюжину за месяц отправил - лично тебе зашла закупочная стоимость одного вагона.

ГОЛОС СПРАВА. Дровосек знал?

ГОЛОС СЛЕВА. Конечно. И даже ругал, и даже громко. Но на словах. Ведь это и он на один вагон становился каждый месяц богаче.

ГОЛОС СПРАВА. А как это все принимали?

ГОЛОС СЛЕВА. В порту или на заводе каждый поставщик держит своего экспедитора. Ты даешь ему стоимость двух тонн с вагона. Экспедитор сдает вагоны фирмы приемщику и в случае проблем дает тому стоимость тонны. Грубо, как иллюстрация.

ГОЛОС СПРАВА. Понятно. И что потом?

ГОЛОС СЛЕВА. Как что?! Очевидно же... Стал грузить десять тонн мусора на вагон....

ГОЛОС СПРАВА. Силен. А лавочка чего прикрылась?

ГОЛОС СЛЕВА. Я ж тебе рассказывал: хозяину было невмоготу, что люди под ним вырастают. А у него жена, любовница, племянники, друзья детства, сын подрастает. Семейное предприятие по умолчанию не может быть корпорацией, там изначально демонтированы карьерные лифты. Работай хоть двадцать часов в сутки, но племянника тебе не перерасти. Но вот его, при первой же возможности, поставят на самое хлебное место. Разумеется на место самого успешного, например, на твое. Они убивали предприятие всей семьей, и у них это получилось, как бы мы не сопротивлялись. Однако, это их фирма, их выбор, и их право, согласись....

ГОЛОС СПРАВА. То есть ты утер губы и ушел, даже не отомстив?

ГОЛОС СЛЕВА. Зачем? Пусть он живет со своей гарпией до ста лет! Страшнее мести не придумать....

ГОЛОС СПРАВА. Но ты не стал драться за свою песочницу....

ГОЛОС СЛЕВА. Десять лет борьбы. Иногда устаешь, особенно когда пациент изо дня в день настойчиво желает самоубиться. А вот ты, как я понял, таки отомстил?

ГОЛОС СПРАВА. Не до конца - война всерьез помешала. Однако крови попил знатно.

ГОЛОС СЛЕВА. Это на парламентских, когда бабку инсульт хватил?

ГОЛОС СПРАВА. Ага... пиарщики всего Союза до сих пор мироточат от того инсульта. Вышло так. К началу выборов, где у него была заготовлена оговоренная контрактом победа, наш мальчик подошел на пике формы и даже чуток расслабил булки - на его округ из своих никто не претендовал, а чужих партия власти тогда уже не боялась, как ты понимаешь, от слова "совсем". Однако вылез джокер в лице зонтичного бренда "Лига Справедливости".

ГОЛОС СЛЕВА. О, да помню! Невероятную пургу несли, болезные....

ГОЛОС СПРАВА. Да прям! Нормально такое предвыборное красноязычие. Что они несли неважно, обычная популистика, может чуть более наглая и циничная, чем у оппонентов. По Вениной песочнице пошел никому не известный отставной козы полковник: на лбу броня - две пачки маргарина, но это тоже без разницы. Важны были следующие моменты. Во-первых, "справедливцы" на каждом из своих избирательных округов задействовали оригинальную систему подкупа избирателей. Они применили стратегию сетевых структур и, стилизованные под советский военный билет, именные книжки с отрывными талонами. Спустился в собственный двор на митинг, прослушал речуган - получи 10 баксов и жди следующего раза. Каждый подъезд окучивал "десятник", дом - "сотник", потом "квартальные" и так далее. В чем фишка: они на каждом из своих избирательных округах формировали лояльное электоральное ядро размером в гарантированную победу - тридцать-тридцать пять тысяч человек. Люди от сорока пяти и старше - только активная голосующая часть населения. У каждого в кармане книжка с двадцатью талонами, а человек уже по два-три раза деньги получил и свыкся, что в кармане лежит двести баксов - две его пенсии. Второй фишкой было то, что это ядро оказалось неуязвимо для обычной контрпропаганды. Телевизор, газеты, раздатка и агитация на сетевую структуру не действуют - своего рода секта. Пойди баптистов поагитируй! И, в-третьих, с командой "справедливцев" поработали профессионалы. На митингах они гнали, как ты говоришь редкую пургу, в лоб паразитируя на советском прошлом и несправедливости нынешней жизни. Но, как они это делали?! Просто заглядение. Открытые позы, жестикуляция, самонакачка харизмой - спектакль! Они каждый раз со сцены душу себе и старикам в клочья рвали.

ГОЛОС СЛЕВА. И ты пошел к ним работать?

ГОЛОС СПРАВА. Нет, конечно! За кого ты меня держишь?!

ГОЛОС СЛЕВА. Прости! Молчу....

ГОЛОС СПРАВА. У нас к тому времени был уже неплохой инструментарий: креативное агентство "Перо летучей мыши", неформальная "Лига черных журналистов". Но это параллельно. В основном я писал колонки в "КолонтиCOOL" и кормился от аналитической группы одного столичного олигарха с обширными региональными интересами. Грубо, команда фрилансеров широкого спектра со связями и возможностью быстро и качественно отстреливать вполне серьезные проекты. Про нашего мальчика, как ты понимаешь, я тоже не забывал ни на секунду.

ГОЛОС СЛЕВА. Это понятно.... Как он смотрел на "Лигу"?

ГОЛОС СПРАВА. Знаешь, надо отдать должное, реакция оказалась на удивление бодрой, не дрогнул, что называется, ни одним мускулом сфинктера. Выписал толкового политтехнолога, до слез мобилизовал менеджеров своей корпорации - собрал нормальную такую рабочую группу, одним словом. Линейно они использовали админку - все достижения и работа властей в округе подавалось как личные достижения Зализняка. На него работали коммунальщики и госсектор, депутаты района и города, мэрия и местные администрации. Плюс, Веня параллельно организовал подкуп пенсионеров через собственную сеть магазинов, заблаговременно переименованную в "Гастроном Советский". Раз в месяц-полтора его ядро в те же тридцать тысяч адресов стали получать весьма неплохие проднаборы.

ГОЛОС СЛЕВА. Гречка-масло-колбаса....

ГОЛОС СПРАВА. И водочка, сахар, консервы, чай, вода... нормальный был ответ у нашего мальчика. И все бы хорошо, да за должком пришли.

ГОЛОС СЛЕВА. Ты?

ГОЛОС СПРАВА. Ага. Подробностей не знаю, но через аналитическую группу нашего олигарха наконец-то пришел заказ качественно остудить Веню, но не до смерти. А у меня, как назло, заготовочка в кармане. Веришь с такое совпадение?

ГОЛОС СЛЕВА. В смысле, готовая самоубиться бабушка?

ГОЛОС СПРАВА. Представь себе. Бабушку привезли из соседней области. Просто мы поставили задачу, и через пару дней она приехала. Семьдесят два года, но бодренькая и вся в образе. Театральный стаж около сорока лет, вторые-третьи роли, но школа ведь какая?!

ГОЛОС СЛЕВА. Стоять! Бабушка была актрисой?!

ГОЛОС СПРАВА. Да.

ГОЛОС СЛЕВА. А "скорая", морг, ролик этот долбанный по всем каналам?

ГОЛОС СПРАВА. "Скорая" настоящая, из Дивнозерска. Номера, правда, левые, но их все равно на видео замазали. Сцена с родней у морга настоящая, но орали они не за нашу бабульку, а за своего мужичка, машиной сбитого, и было это за неделю до нас. Проклинали Веню заходящимися голосами за кадром уже потом - на переозвучке в студии. Парень, оказавшийся случайным свидетелем с любительской камерой, - профессиональный оператор, да и камера у него далеко не любительская. Истерящая деваха с айфоном - тоже не просто мимо проходила. Ролик монтировали не мы, а настоящие телевизионщики на студийном оборудовании. От меня был сценарий, режиссура и значимые детали. Помнишь тапочек бабушки с дырочкой на подошве, что возле магазина, в "скорой" и у морга так вовремя в кадр попадал? Собственноручно протер на асфальте, ага.... А ладонь?! Ладонь с полузажатой пластиковой карточкой, где Венина фотка четко меж скрюченными пальцами подрагивала?! Драматургия античного размаха, а ты говоришь "бабушка"...

ГОЛОС СЛЕВА. Пригодился тебе цирк, короч. Млять... я за чистую монету принял....

ГОЛОС СПРАВА. Тю... ты принял.... Веня - поверил! Я его видел на прессухе у губера на следующий день: лицо отлитое из надгробного мрамора, от него в коридорах даже бюсты героев шарахались. Наш мальчик первые дня два все пытался семью найти и озолотить. Представляю, каких люлей выписали гастрономовцам.... Сколько сразу уличных зонтов и скамеек там появилось, а то ведь в очередях до этого по два-три часа люди стояли на солнцепеке. Охрана минералку раздавала, выдачу до девяти вечера продлили, логистику выстроили. А вежливость как зашкаливала?! На пользу урок пошел.

ГОЛОС СЛЕВА. За деталями я не следил. Однако удивил, признаю. Жестоко.... Но таки удержался Зализняк, с таким-то залетом. Выиграл.

ГОЛОС СПРАВА. Наши, кстати, помогли. Первый же сказал, "полечить", а не "грохнуть". Там, как вышло потом: Венин политтехнолог, не моргнув сопливым глазом, начал грамотно бить не столько в "справедливцев", сколько в само лояльное ядро - по старикам. Пошли сплошным потоком черные газеты, где подставные менты и левые прокурорские доходчиво рассказывали, что на пенсионеров заведут дела за неуплату налогов и участие в преступном сговоре. Про полковника все говно раскопали, про "Лигу". Да понятненько так разложили, доходчиво, с инфографиками для читать не умеющих. Пошли байки, что на адреса пенсионеров берут адские кредиты - книжки-то именные, с паспортными данными. Ну, фотоматериал соответствующий хлынул - интернет же большой. Потом подмяли кого-то из "тысячников", выцарапали из горла базу данных электорального ядра. Там уже стали просто бить по площадям, публикуя перетасованные списки, чтобы с лупой всю газету штудировали, а не по алфавиту себя в списке искали. Власть надавила на МВД - начались аресты "сотников" и "квартальных" - все это подсветили в СМИ, перед самыми выборами ядро дрогнуло и посыпалось.

ГОЛОС СЛЕВА. Вы как-то в этом всем участвовали?

ГОЛОС СПРАВА. Да. Аналитическая группа опосредовано что-то делала, конечно.

ГОЛОС СЛЕВА. Это сколько ж стариков в гроб свели инфарктами....

ГОЛОС СПРАВА. Свели, не свели - не знаю, но на валидолах, корвалолах и валерьянках, думаю, аптечная сеть поднялась в ту осень нехило. Без меня, я свою вендетку точил, как ты понимаешь, все старался хоть как-то еще разочек дотянуться....

ГОЛОС СЛЕВА. Хех... плеваться говнецом - запашок изо рта!

ГОЛОС СПРАВА. Кабы не война, поквитался бы сполна - плевками не отделался - достал бы по любому.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, так, тот созыв же распустили. Он и без тебя вылетел из парламента?

ГОЛОС СПРАВА. И что? Распустили потому, что страна с резьбы сошла. Завтра новому парламенту выдадут медаль "За дефлорацию иллюзий" и с улюлюканьем разгонят на следующий день. В любом случае, он бы вернулся в большую политику - не лошадей же ему начинать разводить в сорок годков?

ГОЛОС СЛЕВА. А он и так вернется после войны! Ни на фронт, ни в эту камеру такие не попадают. Отсидится, переобуется в который раз, выпишет еще пару технологов, скупит твоих коллег на корню, войдет во власть и станет править с мудрыми оловянными глазами...

ГОЛОС СПРАВА. То понятно. Но я бы хотел поиграть в эти шахматы.

ГОЛОС СЛЕВА. Знаешь, без обид, но я впервые вижу эксперта, так самозабвенно упивающегося своим гнусными навыками.

ГОЛОС СПРАВА. Ты повторяешься....

ГОЛОС СЛЕВА. Не, ну, правда. То чем ты гордишься, на самом деле искусство манипуляций. Лжи. Наведения морока на народ. Это уже не цирк. Вы устроили страшный аттракцион обмана и массовой паранойи. В технических терминах, ты - индуктор психозов!

ГОЛОС СПРАВА. Про кровь младенцев забыл...

ГОЛОС СЛЕВА. И про нее - тоже. Именно такие как ты, твои близнецы однояйцовые, запустили маховик этой войны, на которой гибнут, в том числе, и дети. Теми же технологиями, что ты самозабвенно рожаешь, превратили половину страны в нацистов-живодеров. Как говорил: "За три месяца переформатировали город"? Так?!

ГОЛОС СПРАВА. За четыре...

ГОЛОС СЛЕВА. Вот. А твои коллеги за пару лет - перезагрузили мозги всему государству и превратили мирных граждан в кровавых душегубов.

ГОЛОС СПРАВА. Все рассказал?

ГОЛОС СЛЕВА. Почти... можешь начинать оправдываться.

ГОЛОС СПРАВА. В чем?! Ты пытаешься обвинить молоток в своих отбитых пальцах. Мы - инструмент. По другую сторону фронта такие же медийные снайпера и подрывники. Вопрос здесь в вас, наших дорогих соотечественниках, отдавших четверть века уничтожению своей страны и своего дома.

ГОЛОС СЛЕВА. Лично я ничего не уничтожал, а свой дом защищаю с оружием в руках.

ГОЛОС СПРАВА. Да?! Давай посчитаем, сколько металлолома ты вывез, куда вы там его гнали. Но главное здесь не "сколько", а "что". Представь себе на секундочку список шахт, заводов, пароходов, которые вы срезали под фундамент, "попилили в размер" и, разбавив мусором, отправили в порт? Давай, вспоминай!

ГОЛОС СЛЕВА. Резали старое, отслужившее, недееспособное. Отправляли не только в порт, но и на отечественные заводы. Там лом переплавляли в арматуру и строили новые города-заводы-шахты.

ГОЛОС СПРАВА. Напомни мне, за пьянством лет, сколько у нас за четверть века понастроили шахт-заводов-городов?... Молчишь, потому что знаешь - ничего не построили. Турки, наши исторические и убежденные враги, этой арматурой - из бывшего нашего военно-промышленного комплекса - радостно строили Эмираты и Саудитов да Китай с Индией. А здесь, на нашей земле, вы прошлись как саранча и от былой советской промышленности оставили лишь несколько швейных фабрик, обшивающих по давальческим схемам ленивый Евросоюз. Все остальное вырезано под корень, как, например, на твоем любимом "Проммаше", где из металла скоро начнут строгие ошейники для сторожевых овчарок производить, колючую проволоку и наручники для садо-мазо. Хотя наручники - навряд ли, это уже высокие технологии. Там, кстати, в дважды краснознаменном механосборочном, давно хотят торгово-развлекательный комплекс открыть в рамках туристско-рекреационного проекта: с боулингами и ночными клубами, а главное - с гигантским танцполом, где можно будет малолеткам наркоту двигать промышленными партиями.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну...

ГОЛОС СПРАВА. Та не нукай. Если брать конкретно нас с тобой, то мы - веселые дуралеи, на полянке мухоморы и другие заветные грибочки собирали, чтоб всем весело и не больно в страну радужных "аленей" отчалить. А вот вы, железные дровосеки, с сумрачными молитвами и закопченными рожами, тем временем наш наивный, розовый лес угрюмо пилили под корешок.

ГОЛОС СЛЕВА. Съезд засчитан, стрелки переведены - молодец, умный мальчик.

ГОЛОС СПРАВА. Нет уж, теперь ты без обид - сюда слушай! Я ведь не про тебя конкретно. И ты, со своими дровосеками, и мы, со своими шапито, и даже те циркачи неопохмеленные, всем миром мы - граждане, словно долгоносики, точили ствол своей страны. Всем было плевать на общее, каждый жаждал лишь свое - частное. Кому флакона "тройного" хватало, кто тачку жаждал и, чтоб руль кожей игуаны обтянут, а кому третий рынок подавай, потому что у Вована "Центральный" все равно шире и длиннее, чем его оба два. Вот так, как крысы в колесе, на ходу покусывая друг друга, и добежали - кто до пули под БТРом, кто до колючей проволоки в жопе, а кто до "чистовой". По заслугам - награда. Каждому отсыплется полные жмени... главное, не обосраться перед тем, как последний раз всхлипнешь....

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Там же. Те же.

ГОЛОС СЛЕВА. Мы, когда за ЦОФ у Горняка бились, тоже как-то с выборами столкнулись. Выбирать пришлось, что делать с одним бараном, решившим в одиночку держать оборону - в собачьей будке путевого обходчика за ЦОФом. Ну, он тоже свой выбор сделал. Правда, мы так и не поняли во имя чего.

ГОЛОС СПРАВА. Расскажи....

ГОЛОС СЛЕВА. Да там история короткая совсем. Горняк случился на вторую неделю, как крышку Старозаводьевского котла захлопнули. Вызывает Лось к полуночи. Мы приехали, а он уже к Бате ускакал. Нам ждать велел. Слышим, у Чалого движняк, - у бункера связистов. Гитара, все дела. Подходим, так и есть - казачки наши дуркуют. Чалый по открытой линии нациков чмырит, а Кизима за хамсу струны рвет.

ГОЛОС СПРАВА. За хамсу?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну... это...

Ты меня, паскуда, взбаловала,

Все кормила хлебом и хамсой.

Маргарину ты мне не давала,

От того я стал такой худой....

ГОЛОС СПРАВА. Из зэков что ли?

ГОЛОС СЛЕВА. Из шахтеров. Бывший маркшейдер с "Два-бис". Это они с Чалым дурочку лепят, мол, у нас тут бухают. Ну, пока чайку попили, возвращается Манжула. Грит, перед рассветом нацгады пойдут на прорыв. Мехбат сейчас перегруппировывается, чтобы встретить, а мы, "самсоновцы", сидим в засаде. Как наши танкисты нациков охолонят, так мы на плечах бегунцов заходим в поселок ЦОФа. Рота Лося идет правым флангом, отрезая обагатиловку от частного сектора.

ГОЛОС СПРАВА. Говорят, там просто бойня была....

ГОЛОС СЛЕВА. А кто им виноват?! Гвардия погрузилась на свои скотовозы, разбавили колону броней и, выставив впереди танки, поперла перед рассветом, как на параде. Мехбат от удовольствия радостно крякнул со всех стволов и от колонны только танковые катки в разные стороны полетели. Колонна врассыпную. Ну, пошло рубилово: пока они зигзагами по пашне, наши их, как в тире, на выбор лупили. Нацики тогда машины побросали и дали деру пешкодралом - полями-то, огородами. Мы шли, как каппелевцы, чуть ли не строем. Без единого выстрела прошли ЦОФ, подходим к поселку и тут с разъезда - шарах! И следом мать-перемать, мол, не подходите. Один засел, оборону держит круговую в железнодорожной конуре. Ну, мы ему так, мол, и так, выходи-сдавайся, завтра к мамке отправим. И, правда, ведь обменяли бы - их же всех после Старозаводья назад отдали. Но нет, - оно уперлось там рогом, орет про "клятых сепаров", рыдает, костерит последними словами, герой-комикадзе, короч. Ну, мы разок врезали с пятка стволов для вразумления мозгов - по окнам. На крышу и в стену пару ВОГов положили, чтоб адреналин, значит, в штанишки хлынул. Слышим затих. Подошли поближе, увещеваем. Чалый - добрый, метров на тридцать подтянулся, напротив двери встал, басит что-то про "сынок, одумайся". И тут с будки - хрясь!!! Короткая очередь. Мы все на колено, кто залег. Смотрим, а Чалый наш на бок валится, только руки по автомату оскальзывают. И уже понятно, что ранен он смертельно, что все - отойдет прямо сейчас. Знаешь, так бывает, прилетит кому и, словно воздушный шарик, практически незаметно, но сдулся человек сразу. Ну, все врезали по будочке с подствольников, и пару гранат туда следом. Ухайдокали, короч, на раз, шо и вякнуть не успел. Чалый, понятно, тоже - все. Но к нему вопросов никаких. Казак за дом свой, за веру да за детей-внуков смерть принял достойную. Вот тебе и выбор. А вот этот выпердыш - гвардеец сраный - за что сам скопытился и внуков Чалого без деда оставил? За упырей своих столичных? За вопли "Слава нации! Смерть врагам!", что они, слюной давясь и зенки вылупив, орут друг другу в хари? За что мамка его, за пятьсот километров, теперь с ума сойдет и даже могилку не обнимет? Ради кого тот выбор он сделал?

ГОЛОС СПРАВА. Та понятно, чего там. Могилку, кстати, обнимет. Выходит, Яков, что есть у нас с тобой общий знакомец.

ГОЛОС СЛЕВА. Ты о чем?

ГОЛОС СПРАВА. Так это мы того двухсотого с будочки ЦОФофского разъезда снимали, паковали и на обмен везли. Капрал 132 мотоманевренной бригады, фамилию не помню. Лет двадцать всего пацану - по накладной помню.

ГОЛОС СЛЕВА. Понятно...

ГОЛОС СПРАВА. Работы тогда много выдалось, хорошо морозы стояли, а то под конец уже пованивать начали, особо те, что порубанные, как этот.

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, так Манжула ж небось тогда "эфку" в окошко ему запулил.

ГОЛОС СПРАВА. Не рассматривал, паковали наши эксгуматорщики и представители "миротворческого корпуса" с той стороны. Иришку с бывшего оутдора там встретил, работали вместе. Я ей как-то чуть не вдул, представляешь.

ГОЛОС СЛЕВА. В обстоятельствах Старозаводья это было бы простительно.

ГОЛОС СПРАВА. Ты не понял. Еще на службе, лет пять назад, роман у нас не случился. У нее сейчас муж на той стороне, дите или двое, не спрашивал.

ГОЛОС СЛЕВА. Так спросил бы, они ведь могли быть твоими детьми.

ГОЛОС СПРАВА. Могли бы, но салат "огонек" помешал.

ГОЛОС СЛЕВА. ...?

ГОЛОС СПРАВА. Стыдно рассказывать.

ГОЛОС СЛЕВА. Поздно, колись....

ГОЛОС СПРАВА. Новогодний корпоратив в одной из структур Зализняка - рекламном агентстве Стасяна. Сам Стас мужик ничего, но системный пьяница формата "мистер-250".
ГОЛОС СЛЕВА. Это как?
ГОЛОС СПРАВА. Двести пятьдесят - норма. Как стакан вискаря накопится в организме, то бесчувственное тело валится, куда придется, и лежит одинокой заветренной тушкой, как Ильич в Мавзолее.
ГОЛОС СЛЕВА. Есть такая порода счастливцев....
ГОЛОС СПРАВА. И не говори! Начали чопорно, как положено - поздравительный адрес от Вени, прочувствованные слова местных подхалимов, и все такое. Где-то через час-полтора вострубила третья белочка: Стасян стал напоминать очнувшегося от жизни идиота и лысина, от самого калкана до бровей, налилась пурпуром. Генерального снесли в кабинет, и пошел тут настоящий праздник. А за пару месяцев до того в отдел наружки пришла новенькая. Ну, знаешь такая, стройненькая лисичка-сестричка с персиковыми ушками. Простая, компанейская и ни разу не тургеневская барышня. А у меня как раз с Аленой не ладилось - она хотела узаконить отношения, на пятом-то году совместной жизни - свадьба, фата, все такое. Мне же казалось, что если она мне девушкой так мозг выносит, то что будет, когда паспорта проштампуют. Одним словом, разбежались мы тогда во второй или в третий раз. Формально - свободен. Иришка мне улыбалась коренными зубами, я ей тоже знаки какие оказывал, а тут корпоратив. Сели рядом, я джентельменю из-за всех сил - шампусики там, салатики и сам коней не гоню. Дальше танцы, кто-то воет как собака в караоке. Перекуры, туда-сюда, подхожу к туалету. Занято. А уже так нормальный зов природы - не откажешь. Жду. Открывается дверь и вылетает моя Иришка. Ошарашено дернулась, глазами ни к месту обоссавшейся собаки смазала по моей виноватой улыбке и юркнула мимо. В туалете, сквозь дезик, ощущается запашок свежего говнеца. В напольном чугунном унитазе... не помню, как называется... в трубе слива видно колечко оранжевого катяшка. И тут я вспоминаю, как подкладывал ей на старте банкета морковный салатик. Причем раз несколько передавал. Теперь салатик свернулся уютным калачиком в такой вот конфуз. Где-то на периферии сознания я понимаю, что девочки тоже неспроста в эту комнату ходят... но такая грубая реальность... Не заладились у нас тогда отношения.
ГОЛОС СЛЕВА. Бывает. Ну, а в этот раз как пообщались?
ГОЛОС СПРАВА. Никак. О чем мне с ней общаться? Она волонтер на стороне противника. Их армия расстреливает наши города. Она - враг. Топор ей в спину, вместе с мужем, детьми и розовыми ушками!

ГОЛОС СЛЕВА. С Аленой разбежались?

ГОЛОС СПРАВА. Да нет, сходились-расходились. Перед войной вроде окончательно расстались, даже наговорили друг дружке всяко разного. А когда начались обстрелы, позвонила, рыдая: "Приедь, я с ума тут схожу!". Она ведь на Герсталя, это у них тогда летом по автобусной обстановке "Град" ударил - как раз у нее под окнами народ кусками пошматовало. Связь, слава Богу, еще была - весь день звонил, до "Героев Сталинграда" только вечером добрался. На нее даже смотреть было больно. Я сбегал, она что-то приготовила, посидели, то да се. Она: "Останься, прошу...". Мне ее так жалко стало. Через пару месяцев, как во дворах многоэтажек на кострах стали еду готовить и воду через весь Город на велосипедах возить, ее вещи к себе домой перевез. Представляю, как ей сейчас, изрыдалась вся, наверное.

ГОЛОС. СЛЕВА Дети есть?

ГОЛОС СПРАВА. Нет. Вначале она аборт сделала. Потом еще один. А когда решилась, то сразу не получилось, надо было курс лечения пройти, а тут война. Без детей пока.

ГОЛОС СЛЕВА. Прости, обидеть не хочу, но то не у нее - два аборта. То у вас - два мертвых ребенка....

ГОЛОС СПРАВА. Наверное, ты прав. Да, прав. Мы думали об этом. Она потом хотела, а я.... А я - дурак.

ГОЛОС СЛЕВА. Зато ждет тебя, молится, поди.

ГОЛОС СПРАВА. А у тебя - семья?

ГОЛОС СЛЕВА. У меня? Да бросил я свою Тоньку. И Зайка не удержала....

ГОЛОС СПРАВА. Нашел кого-то?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, не главное. Как бы это объяснить.... Твои политологи сказали бы - разошлись у нас Антониной культурные коды.

ГОЛОС СПРАВА. Это как?

ГОЛОС СЛЕВА. Да как. Мы-то с Фабричного оба. Оно хоть и в Городе уже полвека, а все одно поселок. Я с микрорайона, она - с Мертвоносовки....

ГОЛОС СПРАВА. Чего?!

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, с "Генерала Ватутина" - улица, что на кладбище ведет.

ГОЛОС СПРАВА. А...

ГОЛОС СЛЕВА. Познакомились в проммашевском училище. Начали встречаться. Потом женились. Закончил я на отлично, завод дал направление в машинститут. Уговорились, что я заканчиваю вышку, а она работает. Потом, она пойдет учиться, когда я закончу или приработок найду. Ну, пошла работа-учеба, потом Зойка родилась. Ясли-садики. Каждый раз ревела страшно, когда переводили из группы в группу. Вообще пока малая, такая резкая была. Помню, баба Христя ей под шубку в рукава резинки сделала, чтоб варежки не теряла. Ну, папка как-то раз забирал из садика, и не досмотрел, что она одну лишь варежку просунула. Вышли на улицу, и тут Зайка увидела, что за ней что-то волочится. Не поняв, испугалась и как дала деру с таким визгом, что меня самого испугала. Летит-визжит, а за ней варежка на резинке гонится, как собачонка, только, что за пятки не прикусывает. Так и жили - я учился, она работала. У меня своя тусовка, свои большие проблемы. У нее коллектив, маленький дом и семья. Тогда уж стали появляться непонятки меж нами. Как-то на новогоднем утреннике в садике вышел неприятный случай. Там был мальчик по прозвищу Ваня-Казюля из неблагополучной семьи. Ну, все родители сдали деньги на новогодний подарок, а его - нет. Вышел Дед Мороз со Снегуркой, все дела, стали раздавать коробки конфетные. Раз и Зойке не хватило. Воспетка быстро сориентировалась, забрала у Вани и отдала доце. Ну, пришли мои девки домой рассказывают. Я говорю Тоньке: "Сдурела?! Вот нафига?! Ну, отдали бы мальцу, что - бедно живем?! Я бы Зайке в два раза больше купил". Да и понял бы ребенок, даже тогда. А она вдруг уперлась: "Это чего ради я чужим голодранцам от собственного дитя отрывать должна?!". Разругались в пыль, но она так и не врубилась из-за чего такая склока вышла.

ГОЛОС СПРАВА. А родители что?

ГОЛОС СЛЕВА. А что родители? Батя у нее умер. Царствие небесное, хороший был мужик дядь Миша. Помню, как ни придет, перед порогом прокашляется, заходит, и как ни в чем не бывало: "Ну, как вы тут, ежики?!". Долго умирал от своего силикоза ГРОЗовского, но все равно шутил. Как-то пришла медсестра клизму делать, подвесила эту грелку над кроватью, воткнула клистир, ну и ждет, пока стечет. А он загодя набрал воды полон рот из кружки и лежит - струйкой изо рта пускает. Бедную женщину чуть Кондратий не хватил, как увидела тот прямоток. Баб Христя тяжело переживала его уход. И когда мы разводились, только головой качала. А была юморная. Раз привела Зойку из садика и спрашивает строго: "Воспитательница говорит, что ты целовалась с Толиком. Это - правда?" Малая обреченно кивает головой. Христя зловещим голосом: "Все! Теперь у тебя будут глисты!".

ГОЛОС СПРАВА. А твои?

ГОЛОС СЛЕВА. Да моим что?! Сын - отрезанный ломоть - своей жизнью живет. Внучку любят безумно. И, похоже, наш развод особо и не обсуждают. Общаются меж собой, в гости друг к дружке ходят. Зойка, небось, и сейчас уроки учит у одной из бабушек.

ГОЛОС СПРАВА. Любишь дочь....

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, так зайчонок, как иначе.... Все детство дурили малую. Года четыре было, решили санки подарить и спросили - хочет ли? Ребёнок завелся. Ну, накидали договорных условий про слушаться и хорошо себя вести. Хотя никто ничего не исполнял, понятное дело, в новогоднюю ночь поставили подарок под елку. Утром слышим топот босых ног до туалета. Бах - встали ноги. Через мгновение назад, в два раза быстрей. Прыг к нам в постель, и перепуганным шёпотом Тоньку тормоша: "Мама! Санки!!!". На следующий год весной иду - вижу, передвижной зверинец в сквере "Проммаша". Прихожу домой. Тонька: "Поди, погуляй с малой". Идем по дороге, я ей сказки рассказываю, мол: куда пойдем, чего бы ты хотела, а хочешь зверинец? Кто ж не хочет?! Ну, говорю, лады, сейчас наволшеблю тебе.... Заходим за угол - бах, ребенок остолбенел. Смотрит на зверинец, на папу - глазам не верит. Вот так, наворожил зоопарк пятилетнему ребенку - до сих пор стыдно.

ГОЛОС СПРАВА. А разошлись как?

ГОЛОС СЛЕВА. Как обычно. "Проммаш" уже на ладан дышал, мы со своего ЗПК раз за разом отгружали пресс-формы и другое железо на лом. Я следом сам ушел к металлистам. Она в один из цехов при кладбище, - там вся Ватутина либо памятники делала, либо венки плела. Так и жили - Зойка то у одной бабушки, то у другой. Тонька утром бетон и крошку мраморную мешает, днем на полировальной машинке стоит, а вечером когда уже сил нет меня ждать и любить - сериалы смотрит. А у меня служебный Фольксваген, Любаша из бухгалтерии и вообще совсем другая жизнь....

ГОЛОС СПРАВА. Со скандалом ушел?

ГОЛОС СЛЕВА. Нет, практически. Последней каплей была история с Джафаром. Ну, это я его так назвал. Сосед наш Макарыч... сейчас поди за Лося ротой командует... так вот он на своей "шестёрке" как-то сбил собаку. Огромный волкодав, метис овчарки с носорогом. Сбил, значит, и привез ко мне. Выручай, дескать, Макариха вместе с собакой из дому сраной метлой погонит. Рассказывал, мол, пусть пару дней перележит, а там пристроим. Ну, говорю, заноси. Приходит Тонька. Видит, лежит песик - ровно на половину прихожей хватило. А тот уже отогрелся, очухался, переломанную лапу вдоль тела вытянул и тихонько урчит на входящих. Не рычит, но понятно, что лучше ей к нему не подходить. А у нас и так отношения были уже никуда. Ну, вечер она перетерпела. Утром встает, а там лужа от двери до двери и гора - я такую из себя не выдавлю. Короч, что бы не утомлять: приехал Макарыч и забрал нас с Джафаром к своей матушке. Так началась моя новая жизнь. А старая... а старая поломалась, как сигарета в трясущихся руках. Через полтора года началась война. Я - здесь, Тонька в ополчении кашеварит, Зайка по очереди у бабушек в Фабричном.

ГОЛОС СПРАВА. Понятно.... Видитесь?

ГОЛОС СЛЕВА. С малой да, а с Тоней... ну, о чем нам с ней? Все ж переговорено....

ГОЛОС СПРАВА. Она живет с кем-нибудь?

ГОЛОС СЛЕВА. Не знаю, не интересовался. Мы стали чужими, когда еще в одной постели спали.

ГОЛОС СПРАВА. Везучий ты, на самом деле. Дочь, любит тебя, будет помнить....

ГОЛОС СЛЕВА. Как папка ее бросил? Мамка, как подрастет, подробностей расскажет про остальное.

ГОЛОС СПРАВА. А может и нет. Возможно, гордиться будет, ведь сама же воюет.

ГОЛОС СЛЕВА. Чувак! Ты не представляешь той обиды.... Это тебе не "паркер" недостаточно золотой.... Это, конечно, дар превратить любимую в мегеру, но кому я нужен такой одаренный?

ГОЛОС СПРАВА. Значит отгорело у тебя к ней.

ГОЛОС СЛЕВА. Отож....

ГОЛОС СПРАВА. На фронт бабы пошли.... У меня Алена пыталась в минвосстановлении работать, но не потянула.

ГОЛОС СЛЕВА. Что так?

ГОЛОС СПРАВА. Нервы не выдерживали, срывалась. Раз ума хватило тайком от меня через линию фронта партию наркоты провести, ну и нарвались. Там чуток и я, конечно, накосорезил: пришел как-то и рассказал ей за бойца Ильина из артбригады. Да спросил, не подумавши, кого из наших старых знакомых можно нагнуть на той стороне - лекарств добыть. Жалко его было, как никого. Попал этот пацан под фосфорную мину - обгорел от берцев до пояса, только что хвостик спереди чудом не пострадал, хотя пропалило ноги местами до костей и сухожилий. Пачка операций, пересадками кожи все руки, спину и живот с него сняли прямоугольниками. Однако вытянули наши врачи. При этом половину медикаментов "НЗ" на него израсходовали, а лечения там еще на пару месяцев, минимум. И нужны обезболивающие. Край нужны, их вообще катастрофически не хватает и это, как ты понимаешь, не аспиринчик. Они экономят, тянут, как могут, колют ему в два раза реже, чем стоило бы, а он на стены лезет. Говорит, что если бы вставал, то уже из окна выбросился. Моя это дело услышала, втихаря на ус намотала, сама выяснила в клинике все назначения. Быстро списалась с кем-то по интернету на той стороне и бывшие коллеги-бизнесюки ей все это дело прикупили. Но главное осталось - как доставить?! Я бы не пустил, понятное дело. Поэтому она, типа, "поехала к маме": пристегнулась к евангелической миссии, сделала лицо попроще и рванула вместе с ними на Дивнозерский пропускной.

ГОЛОС СЛЕВА. Огонь, девка!

ГОЛОС СПРАВА. Ага. Туда прошли без затей. Обратно в три, потому, что в пять переход закрывается. А ей до места встречи сто километров в один конец. Она успевает, привозит короб лекарств, распихивает ампулы в сумку, по карманам, чуть ли не в трусы. Дом молитвы, машина волонтеров, сумки с вещами для беженцев и вперед на родину. На одном из блокпостов в двадцати километрах от перехода их тормозят пьяные гвардейцы: "Лежать-бояться! Кто-чего-куда-какие?! Все вон! Руки на машину! Документы! Вещи к осмотру!". А у нее около ста ампул. И мы ведь знаем, что с трех ударов прикладом по пальцам она расскажет: что это, кому именно и зачем. Она тоже не хуже нас с тобой все понимает. Однако евангелисты не в первый раз тут ездили. Во-первых, никто никуда не вышел. Во-вторых, они велели!... велели, Яков!... пригласить к машине старшего. И, в-третьих, сами начали петь гимны, или псалмы, что у них там положено в таких случаях петь. Нацики чуть выдохнули от такой резкости. Приходит старший. Как Алёна рассказывала, такой себе жирдяй в камуфляже. Очередной неадеквашка с повернутыми во внутрь глазами. Говорит, ощущала, как внутри него клокотала дикая ненависть и ему без разницы на кого ее выплеснуть. Навел резкость: "Что да как?". Объяснили, показали документы. Ведь это же протестантская миссия с какими-то международными гарантиями и соответствующими бумагами, как раз для таких вот бабуинов, прикрутившими себе точку на дороге. Тот с пьяных глаз еще попытался быковать, что-то пырхнул напоследок, но пастор с вежливой улыбкой патологоанатома тихо спросил: "Горя ищешь?". Нацик потупил для приличия, вернул документы и отсалютовал им напоследок: "Слава нации!". В бусике молчание. Тот набычился и снова, уже с наездом: "Слава нации!". Молчание. Он начинает звереть. Вновь подошел к машине, положил ствол в оконный проем и цедит: "Отвечать надо - слава героям! Понятно?!". Отошел от машины, гаркает: "Слава нации!". И тут миссия, прекрасно поставленными голосами, слаженным хором в ответ: "Слава Богу!". Тот моргнул полтора раза, посмотрел на подельников на блокпосту и, махнув рукой, обреченно вымолвил: "Ну, ладно, тогда... Счастливо!". Алёна по возвращении всосала залпом полбутылки конины. Потом всю ночь по очереди обнималась с унитазом и колотилась в холодном поту под двумя зимними одеялами.

ГОЛОС СЛЕВА. Спасли парня?

ГОЛОС СПРАВА. Да, но ходит с двумя костылями. И не факт, что когда-нибудь пойдет без них.

ГОЛОС СЛЕВА. А девка-то твоя - огонь...

ГОЛОС СПРАВА. Да кто спорит.

ГОЛОС СЛЕВА. Она у тебя боговерующая что ли?

ГОЛОС СПРАВА. Кто? Алена?! Да, как обычно, пару раз в год, на праздники бегает в церковь возле дома.

ГОЛОС СЛЕВА. Ты и столько не ходишь?

ГОЛОС СПРАВА. Да я по работе, обычно. Одним словом, верую, конечно, но сам.

ГОЛОС СЛЕВА. Да... понятно. И я такой. Тоже вот - не верил. Баба Христя та Зойку с детства учила. Говорит ей: "Если, что - ты, внученька, у Бога проси". Заечка ей: "Не знаю, что просить у Бога...". Та в ответ: "Попроси, внученька, чтобы молитва всегда сполнялась". "Ты че, Ба?! Какая молитва?!". "Ну, "Отче наш", например...".

ГОЛОС СПРАВА. А чтобы ты сейчас просил?

ГОЛОС СЛЕВА. Ну, дать возможность подмыться, трусы свежие, чтобы если что - в морге не краснеть перед санитарами.

ГОЛОС СПРАВА. Я серьезно!

ГОЛОС СПРАВА. Я - тоже. В наших условиях умереть, не обосравшись, уже достижение.

ГОЛОС СЛЕВА. Это понятно, а по жизни?

ГОЛОС СЛЕВА. По жизни.... Знаешь, наверное, чтобы Тонька поняла и простила. Не за баб моих, не за то, что бросил. Поняла "почему?". Поняла, как я Зойку люблю. Чтобы зла не держала и душу себе не рвала. Хорошая она баба. Мать преданная, и жена была верная. Это я предал - не вытянул я ее вслед за собой.... А, не вытянув, поменял на свою новую жизнь, где ей уже не было места. И бросил...

ГОЛОС СПРАВА. А я бы за Игорька попросил...

ГОЛОС СЛЕВА. Это - кто?

ГОЛОС СПРАВА. Мальчик из первого детдома...

ГОЛОС СЛЕВА. Если не хочешь - не рассказывай.

ГОЛОС СПРАВА. Да там нечего рассказывать толком. Оно где-то под нёбом, сидело и вот только сейчас до сердца упало.... Работали от Министерства новогодние утренники по детдомам. Считай, меньше месяца назад. Подрядился в Дед Морозы. Алену взял Снегуркой. Начали работать утренник - детвора визжит от восторга. Они все лето и осень в подвале просидели, еще не отошли толком, от хлопка дверью падают на пол и, как учили, ручками головы закрывают. Отработали здорово, вдохновенно выступили, раздаем подарки от минвосстановлении. Малышня лезет на руки и обниматься. Одна девочка говорит Алёне, что та очень красивая. Моя как-то сдерживается, начинает задирать голову и ловить потекшую тушь. И тут меня, как током...

ГОЛОС СЛЕВА. Ну?! Говори...

ГОЛОС СПРАВА. Мальчик. Маленький совсем, лет пять. Обнимает за ногу и вдруг, обреченно, не надеясь, говорит: "Забери меня"...

ГОЛОС СЛЕВА. И дальше?...

ГОЛОС СПРАВА. И все, мы уходим. Говорим с Алёной, пьем на кухне коньяк. Опять говорим, опять пьем и... ничего не делаем. Потому что сложно. Потому что война. Потому что не знаем, что будет завтра. Потому что сегодня я уже в "чистовой", а она там, рыдает на моем диване, а ребенок в детдоме и ждет Дедушку Мороза, суку конченую. И звать его Игорек. И он - самый добрый и ласковый мальчик в группе - каждый день спрашивает у нянечек, найдут ли ему маму и папу. А я лично знаю всех зампредов и всех министров. А я мог в любой день подойти, объяснить и забрать пацана, минуя любые процедуры и любую волокиту. И был бы у Игорька дом, и была бы у него Мама. И хрен тогда на того несостоявшегося отца, которого не сегодня завтра грохнут, как собаку. Но я этого не сделал по тысяче убедительных "но". И уже не сделаю. И вот я здесь. Алена без пяти минут вдова, а Игорек спрашивает, где его родители. Возможно, Судьба три раза пыталась подарить мне сына. Двоих мы убили в абортарии, а от третьей попытки - отвернулись в детдоме.

ГОЛОС СЛЕВА. Чувак, я тебе не судья....

ГОЛОС СПРАВА. Мне судьи не нужны, мне бы самому себя простить....

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Там же. Те же.

В полной темноте слышен приглушенный разговор. Голоса прерывает лязг открываемой металлической двери и в темноту врываются чехарда вспышек ручных фонарей. Видны тени. Сквозь решетку камеры бьют всполохи автоматных очередей, раздается грохот. Тени исчезают. Слышен затихающий хрип. Кромешная тьма.

ГОЛОС СВЕРХУ. Папа! Папочка! Слышишь?!... Пойдем домой...

ГОЛОС СПРАВА. Что?!

ГОЛОС СВЕРХУ. Это я, Папочка.... Игорек....

ГОЛОС СПРАВА. Боже! Что ты тут делаешь?!

ГОЛОС СВЕРХУ. Детдом разбомбили, я за тобой. Пойдем, Папочка....

ГОЛОС СПРАВА. А Мама?

ГОЛОС СВЕРХУ. Мамочка потом придет, не волнуйся. Идем, нам пора....

ГОЛОС СЛЕВА. Эй, ребята... а я?!

ГОЛОС СВЕРХУ. Дядя Яша, ты же живой! Подожди. Совсем чуточку осталось....

ЗАНАВЕС.

Декабрь 2015 - январь 2016. Светлый День Рождества Христова. Луганск, ЛНР. Глеб Бобров