|
Ну что?С клеветой игорька на "пушкиноведа"-Лихачёва мы разобрались.
Остался один интересный момент.Виноваты ли советские пушкиноведы в том,что довольно большой отрывок текста не включен в "Домик в Коломне".И что желание старухи стать "папой морскою" не входит в "Сказку о рыбаке и рыбке".
Для того,чтобы разобраться с этой "проблемой" нужно проверить были ли эти произведения изданы при жизни Пушкина?В прижизненном издании автор сам формирует текст.
"Домик в Коломне"
Написан Пушкиным в Болдино в 1830 году и опубликован в альманахе "Новоселье",ч.1,1833. Затем без изменений эта поэма вошла во вторую часть сборника "Поэмы и повести" 1835. Т.е. было ДВА прижизненных издания.И при желании или необходимости Пушкин мог внести изменения в текст поэмы.Однако он этого НЕ сделал.И в обоих изданиях поэма "Домик в Коломне" был напечатан без:
без вступления
ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ НАБРОСОК ВСТУПЛЕНИЯ
Пока меня без милости бранят
За цель моих стихов — иль за бесцелье
И важные особы мне твердят,
Что ремесло поэта — не безделье,
Что славы прочной я добьюся вряд,
Что хмель хорош, но каково похмелье?
И что пора б уж было мне давно
Исправиться, хоть это мудрено.
_____
Пока сердито требуют журналы,
Чтоб я воспел победы россиян
И написал скорее мадригалы
На бой или на бегство персиян,
А русские Камиллы, Аннибалы
Вперед идут . . . . . . . .
без строф (Пушкин называет их октавы,в наше время это называется строфа)
ПРОПУЩЕННЫЕ СТРОФЫ
В ранней редакции за третьей строфой следовало:
IV
У нас война. Красавцы молодые!
Вы, хрипуны (но хрип ваш приумолк),
Сломали ль вы походы боевые?
Видали ль в Персии Ширванский полк?
Уж люди! мелочь, старички кривые,
А в деле всяк из них, что в стаде волк.
Все с ревом так и лезут в бой кровавый.
Ширванский полк могу сравнить с октавой.
V
Поэты Юга, вымыслов отцы,
Каких чудес с октавой не творили!
Но мы ленивцы, робкие певцы,
На мелочах мы рифмы заморили,
Могучие нам чужды образцы,
Мы новых стран себе не покорили,
И наших дней изнеженный поэт
Чуть смыслит свой уравнивать куплет.
VI
Ну, женские и мужеские слоги!
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
VII
Октавы трудны (взяв уловку лисью,
Сказать я мог, что кисел виноград).
Мне, видно, с ними над парнасской высью
Век не бывать. Не лучше ли назад
Скорей вести свою дружину рысью?
Уж рифмами кой-как они бренчат —
Кой-как уж до конца октаву эту
Я дотянул. Стыд русскому поэту!
VIII
Но возвратиться всё ж я не хочу
К четырестопным ямбам, мере низкой.
С гекзаметром… о, с ним я не шучу:
Он мне невмочь. А стих александрийский?..
Уж не его ль себе я залучу?
Извивистый, проворный, длинный, склизкий
И с жалом даже — точная змия;
Мне кажется, что с ним управлюсь я.
IX
Он вынянчен был мамкою не дурой
(За ним смотрел степенный Буало),
Шагал он чинно, стянут был цезурой,
Но пудреной пиитике назло
Растреплен он свободною цензурой —
Учение не впрок ему пошло:
Hugo с товарищи, друзья натуры,
Его гулять пустили без цезуры.
X
От школы прежней он уж далеко,
Он предался совсем другим уставам.
Как резвая покойница Жоко,
Александрийский стих по всем составам
Развинчен, гнется, прыгает легко,
Ломается, на диво костоправам -2
Они ворчат: уймется ль негодяй,
Какой повеса! экий разгильдяй!..
2 Первоначально строфа начиналась иначе:
Как Мазюрье (покойница Жоко),
Александрийский стих по всем составам
Развинчен, вывихнут. И высоко
Он прыгает по крашеным дубравам —
Ломается проворно и легко
На диво всем парнасским костоправам —
XI
О, что б сказал поэт законодатель,
Гроза несчастных, мелких рифмачей,
И ты, Расин, бессмертный подражатель,
Певец влюбленных женщин и царей,
И ты, Вольтер, философ и ругатель,
И ты, Делиль, парнасский муравей,
Что б вы сказали, сей соблазн увидя, —
Наш век обидел вас, ваш стих обидя.
XII
У нас его недавно стали гнать
(Кто первый? — можете у Телеграфа
Спросить и хорошенько всё узнать).
Он годен, говорят, для эпиграфа
Да можно им, порою, украшать
Гробницы или мрамор кенотафа,
До наших мод, благодаря судьбе,
Мне дела нет: беру его себе.
Сии октавы служили вступлением к шуточной поэме, уже уничтоженной.
Зачеркнув строфы VII — XII, Пушкин продолжал:
VII
Как весело стихи свои вести
. . . . . . . . . . . . .
VIII
Немного отдохнем на этой точке
. . . . . . . . . . . . .
IX
Что за беда? не все ж гулять пешком 3
. . . . . . . . . . . . .
X
Скажу, рысак! Парнасский иноходец4
. . . . . . . . . . . . .
И табор свой писателей ватага
Перенесла с горы на дно оврага.
XI
И там копышутся себе в грязи
Густой, болотистой, прохладной, клейкой,
Кто с жабой, кто с лягушками в связи,
Кто раком пятится, кто вьется змейкой.
Но, муза, им и в шутку не грози —
Не то тебя покроем телогрейкой
Оборванной и вместо похвалы
Поставим в угол Северной пчелы.
XII
Иль наглою, безнравственной, мишурной
Тебя в Москве журналы прозовут,
Или Газетою Литературной
Ты будешь призвана на барский суд,
Ведь нынче время споров, брани бурной,
Друг на друга словесники идут,
Друг друга жмут, друг друга режут, губят
И хором про свои победы трубят…
XIII
Читатель, можешь там глядеть на всех,
Но издали, и смейся то над теми,
То над другими: верх земных утех
Из-за угла смеяться надо всеми.
Но сам в толпу не суйся… или смех
Плохой уж выйдет: шутками однеми
Тебя, как шапками, и враг и друг,
Соединясь, все закидают вдруг.
XIV
Тогда давай бог ноги… Потому-то
Здесь имя подписать я не хочу.
Порой я стих повертываю круто.
Всё ж, видно, не впервой я им верчу,
А как давно? того и не скажу-то.
На критиков я еду, не свищу,
Как древний богатырь — а как наеду…
Что ж? поклонюсь и приглашу к обеду.
XV
Покамест можете принять меня
За старого, обстреленного волка
Или за молодого воробья,
За новичка, в котором мало толка.
У вас в шкапу, быть может, мне, друзья,
Отведена особенная полка,
А может быть, впервой хочу послать
Свою тетрадку в мокрую печать.
XVI
Когда б никто меня под легкой маской
(По крайней мере, долго) не узнал!
Когда бы за меня своей указкой
Другого строго критик пощелкал,
Уж то-то б неожиданной развязкой
Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник?
Нас мало. Не укроется проказник
XVII
А вероятно, не заметят нас,
Меня, с октавами моими купно.
Однако ж нам пора. Ведь я рассказ
Готовил — а шучу довольно крупно
И ждать напрасно заставляю вас.
Язык мой враг мой: всё ему доступно,
Он обо всем болтать себе привык!..
Фригийский раб, на рынке взяв язык,
XVIII
Сварил его… (у господина Копа
Коптят его). Езоп его потом
Принес на стол… Опять! зачем Езопа
Я вплел с его вареным языком
В мои стихи? Что вся прочла Европа,
Нет нужды вновь беседовать о том.
Насилу-то, рифмач я безрассудный,
Отделался от сей октавы трудной.
И без эпиграфа
:"В рукописи эпиграф из "Метаморфоз" Овидия:этоModo vir, modo femina .Ov."
Поскольку оба издания поэмы были при жизни Пушкина,т.е. в первой половине XIX века, говорить о злодействе советских пушкиноведов может только очень неграмотный человек.При жизни Пушкина пушкиноведение вообще не существовало!
Хочу заметить,что речь идёт НЕ о подмосковной Коломне,а о той части Петребурга,которая при Пушкине называлась Коломной (окраинная часть на правом берегу Фонтанки у её слияния с Екатерининским каналом).
Теперь о "Сказке о рыбаке и рыбке".....
|
