Очень длинно, но тем не менее весьма интересно
ИСТОРИКО-КАНОНИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ЕДИНСТВА РУССКОЙ ЦЕРКВИСвященник Михаил Желтов
Источник: Церковь и время № 3 (84) 2018, стр: 29-95.
В статье подробно описываются и тщательно анализируются исторические события, связанные с устроением церковной жизни в Киевской, Московской и Западной Руси на протяжении последнего тысячелетия. За этот период единство Русской Православной Церкви неоднократно оказывалось под ударами с разных сторон, но вопреки этому просуществовало значительно дольше, чем длились периоды его нарушения. В византийские времена именно Константинопольская Церковь отстаивала это единство вопреки возникавшим политическим конфликтам между теми или иными русскими княжествами. Оторвать митрополию всея Руси от Константинополя смогла лишь сама византийская элита, когда она сначала попыталась использовать русское Православие в качестве разменной монеты в отчаянной попытке заставить Запад прийти на помощь гибнущему Константинополю, а затем позволила униатскому митрополиту узурпировать титул первоиерарха «всея Руси». Восстановление полноценного церковного общения между Москвой и Константинополем не могло не поставить вопроса о том, кто в действительности имеет право на титул первоиерарха «всея Руси», а объективный ход истории дал на этот вопрос исчерпывающий ответ, закрепленный в целом ряде церковно-канонических документов, приведенных автором, для пересмотра которых нет никаких законных оснований.
Ключевые слова: автокефалия, единство Церкви, Константинопольский Патриархат, Русская Православная Церковь, Московский Патриархат, Киевская митрополия, Московское княжество, Византийская империя, уния.
Принадлежность православных епархий, входящих в состав Московского Патриархата, к единой церковной организации покоится на следующих фундаментальных историко-канонических основаниях: во-первых, факте исторического единства Церкви всея Руси, которое отстаивалось Константинопольской Церковью на протяжении многих веков; во-вторых, положениях ряда церковно- канонических документов; в-третьих, факте рецепции (полностью и бесспорно завершившейся уже к XVIII в.) событий, произошедших в XV–XVII вв. в Русской Церкви, со стороны всех Поместных Православных Церквей, включая Константинопольскую.
I. Факт исторического единства Церкви «всея Руси»
I.1. Византийский период
С самого начала своего существования церковная организация различных земель исторической Руси: Юга (Киев, Чернигов, Переяславль-Русский[1]), Юго-Запада (Владимир-Волынский, Галич и др.), Запада (Полоцк, Туров, Смоленск), Востока (Рязань, Муром), Северо-Запада (Новгород, Псков) и Северо-Востока (Ростов, Суздаль, позднее Владимир-на-Клязьме[2]), была единой и возглавлялась митрополитом в Киеве, первоначально носившим титул τῆς Ῥωσίας, «Руси», без прибавления наименования какого-либо города[3]. Впрочем, в середине XI в. имела место попытка то ли наделить еще и Переяславского и Черниговского епископов титулами митрополитов без действительных полномочий, то ли действительно разделить Русскую Церковь на три митрополии, но эта попытка была недолгой и не имела никаких заметных последствий[4].
Первой реальной угрозой единству Церкви Руси стало поставление Клима Смолятича в 1147 г. Политическая ситуация на Руси к середине XII века была тяжелой: после смерти Владимира Мономаха русские земли вошли в полосу раздоров и к середине столетия распались примерно на полтора десятка княжеств, частично находившихся в сложных, порой крайне враждебных, отношениях, что привело к серии кровопролитных междоусобных войн. В 1147 г. киевский князь Изяслав Мстиславич организовал в Киеве поставление митрополита Клима Смолятича без согласования с Константинопольским патриархом[5]. Этот шаг был поддержан епископами Черниговским, Белгородским, Юрьевским[6], Переяславским, Владимиро-Волынским, но отвергнут епископами Смоленским, Полоцким, Ростовским и Новгородским. Неучастие Константинопольской Патриархии в поставлении Клима фактически означало провозглашение Киевом церковной независимости если не de iure, то de facto, которое, однако, увлекло за собой не всю Русь, а преимущественно лишь ее южные епархии.
Реакция Константинопольской Патриархии на поставление Клима была демонстративно жесткой. Прибывший на Русь в 1156 г. из Константинополя митрополит свт. Константин I[7] низложил всех ставленников Клима, подверг церковному проклятию поставившего его Изяслава и даже переосвятил собор Св. Софии в Киеве[8].
В период продолжавшегося на Руси из-за поставления Клима противоборства один из его главных оппонентов, епископ Новгородский свт. Нифонт, вероятно, получил от Константинопольской Патриархии титул архиепископа. Некоторые исследователи усматривали в этом согласие Патриархии на церковную независимость северной части Русской Церкви от вышедшей из-под контроля южной, что в корне неверно[9].
Политика Константинополя в ближайшие годы полностью подтвердила нежелание Цареградского престола разделять Русскую Церковь по линиям, диктуемым текущей политической ситуацией. Так, патриарх Лука Хрисоверг ответил отказом на направленную ему в 1160-х гг. просьбу великого князя Андрея Боголюбского — сына Юрия Долгорукого — предоставить для Северо-Восточной Руси отдельного митрополита, сопроводив свой отказ в том числе угрозой прекращения священнодействий в храмах[10]. Более того, в ответе патриарха Луки в старый титул Киевских митрополитов, «Руси», была внесена инновация в виде слова «всея»[11], что должно было дополнительно подчеркнуть неделимость Русской Церкви[12]. С того же времени титул «всея Руси» (τῆς πάσης Ῥωσίας) начинает фигурировать также и в печатях русских митрополитов[13].
В 1169 г. митрополит Константин II, присланный на Русь Лукой Хрисовергом в 1167 г., поставил точку в проекте создания отдельной митрополии для Северо-Востока Руси, показательно осудив некоего Феодора, которого ранее св. Андрей Боголюбский планировал поставить во главе этой митрополии. Константин II даже не ограничился церковным наказанием Феодора, уничижительно переименованного в Феодорца, но и приказал нанести ему тяжелейшие телесные увечья[14], что не находит никаких параллелей в предшествующей русской церковной истории.
Таким образом, именно Константинопольская Патриархия не только внесла главный вклад в становление идеи неделимости Русской Церкви в XII в., но и решительно отстояла ее вопреки всем государственно-политическим противоречиям, которые раздирали Северо-Восток, Юг и иные части Руси в ту эпоху, использовав для этого самые различные меры, вплоть до крайне строгих.
В свете сказанного крайне важно отметить, что фактическое перемещение с середины XIII в. постоянной резиденции русских митрополитов из Киева в Северо- Восточную Русь — сначала во Владимир, а затем в Москву, — имевшее своей основной причиной разорение Юга Руси татаро-монголами, не только не встретило никаких возражений со стороны Константинополя, но и получило благословение патриарха и собора архиереев (см. ниже). Это доказывает, что Константинопольская Патриархия продолжала рассматривать митрополита τῆς [πάσης] Ῥωσίας в качестве главы неделимой Церкви всех русских земель, а не в качестве митрополита конкретно Киева.
Так, митрополит Кирилл III[15], действовавший в этом качестве не позднее, чем с 1243 г., но только в 1246–1247 гг. утвержденный Константинопольским патриархом, пребывавшим в Никее из-за оккупации Константинополя крестоносцами, с 1250 г. перебрался в «Суждальскую землю»[16]. Лишь ближе к концу жизни митрополит Кирилл провел заметное время в самом Киеве (1276–1280 гг.), но затем снова удалился во Владимиро-Суздальскую землю, где в 1281 г. скончался в г. Переяславле-Залесском. Останки митрополита Кирилла были перенесены сначала во Владимир, а затем в Киев, где и погребены.
Преемник митрополита Кирилла, свт. Максим, прибыл на Русь из Византии в 1283 г. и долго управлял Церковью преимущественно из Киева, однако в 1299–1300 гг. официально перенес свою резиденцию вместе со всем ее аппаратом во Владимир[17], где и скончался и был погребен в 1305 г.
Во время посещения юго-западных земель Руси около 1301 г. свт. Максим, среди прочего, познакомился с игуменом Ратского монастыря[18] Петром. В течение примерно двух лет после этой знаменательной, как позднее выяснится, встречи князь Галицко-Волынский Юрий Львович сумел добиться у императора Андроника II Палеолога и патриарха свт. Афанасия I одобрения на создание самостоятельной Галицкой митрополии в границах своих владений[19]. Действующий епископ Галича был возведен в сан митрополита[20]. В 1307 г. он умер, и Юрий Львович решил поставить во главе Галицкой митрополии Ратского игумена Петра, но вопреки его желанию Петр, уроженец Юго-Запада Руси, был поставлен в Константинополе не на Галич, а на Киев, в качестве главы единой митрополии всея Руси и преемника свт. Максима. Таким образом, недолгая самостоятельность Галицкой митрополии была упразднена теми же императором и патриархом, кто поначалу согласились ее предоставить и кто теперь, очевидно, осознали ошибочность своего решения[21]. Тем не менее, этот небольшой по своим географическим масштабам и продолжительности пример отступления Константинополя от собственной политики сохранения неделимости Русской митрополии позже сыграет свою роль в качестве исторического прецедента.
После поставления в Константинополе и прибытия на Русь в 1308 г., свт. Петр около года находился в Киеве. Но уже в 1309 г. он последовал примеру своих предшественников и переместил свою постоянную резиденцию во Владимир. В 1325 г. свт. Петр переселился в Москву[22], где и умер 20 дек. 1326 г.[23] На время его правления единой Русской Церковью пришлось появление Литовской (Λίτβων/Λιτβάδων) митрополии Константинопольского Патриархата (где-то между 1315 и 1317 гг.), которая первоначально, вероятно, создавалась как церковная организация для обращаемых в Православие литовцев; вскоре после1329 г. она прекратила свое существование[24].
Следующий митрополит τῆς Ῥωσίας, грек свт. Феогност, прибыл на Русь в 1328 г. и после краткого пребывания в Киеве и во Владимире, поселился в Москве. Таким образом, Константинопольская Патриархия в лице направленного ею самой представителя сознательно санкционировала перемещение центра управления единой русской митрополией в Москву, при сохранении за ним титула «Киевский».
В эпоху свт. Феогноста возобновились попытки галичан устроить собственную митрополию, независимую от остальной Руси. Около 1331 г. Константинопольский патриарх Исаия даровал Галицкому епископу Феодору, рукоположенному свт. Феогностом в 1328 г.[25], титул митрополита[26] — это следует из упоминания «митрополита Галицкого» среди участников соборного заседания в апреле 1331 г.[27] Однако вскоре патриарх Исаия отменил свое решение[28] — это видно из того, что следующий патриарх, Иоанн XIV Калека, между 1342 и 1346 гг. вновь возвел того же Галицкого архиерея в сан митрополита и издал соборный акт о подчинении ему тех же епархий, что и тридцатью годами ранее[29]. Патриарх Иоанн Калека, вошедший в историю как гонитель свт. Григория Паламы, совершил указанное деяние по просьбе утвердившегося на Волыни князя Любарта-Дмитрия, сына литовского великого князя Гедимина, не советуясь с императором Иоанном V Палеологом по причине малолетства последнего. Но в 1346 г. к власти пришел Иоанн VI Кантакузин, объявленный соправителем Иоанна V, который был почитателем и сторонником свт. Григория Паламы и его учения. В 1347 г. патриарх Иоанн Калека был низложен, а его деяния — последовательно аннулированы. В частности, в августе 1347 г. был издан императорский хрисовул, отменяющий создание отдельной митрополии для «страны Малой России, называемой Волынью», за которым в сентябре того же года последовал акт собора архиереев во главе с патриархом Исидором I. Хрисовул и соборное деяние сопровождались несколькими грамотами (официальными письмами) императора и патриарха князьям и митрополитам (подробнее см. ниже). Согласно этим документам, абсолютно все епархии различных русских земель, независимо от их государственной принадлежности, подчинены митрополиту всея Руси Феогносту.
Следующая попытка вывести часть Русской Церкви из-под власти законного митрополита, тесно связанная с интригами различных светских правителей того времени, произошла в 1352 г., когда некий Феодорит был рукоположен Тырновским патриархом с титулом митрополита Руси и вскоре обосновался в Киеве. Это деяние было категорически осуждено Константинопольской Церковью[30]. Однако Феодорит еще несколько лет предпринимал попытки создать самостоятельную митрополию с центром в Киеве, игнорируя факт своего низложения Константинопольским патриархом. Тем временем, свт. Феогност преставился в 1353 г. и был погребен в Успенском соборе Москвы рядом со свт. Петром, а в Константинополь направился епископ Владимирский Алексий, возведенный на свою кафедру свт. Феогностом незадолго до его кончины.
Свт. Алексий родился в Москве в боярской семье из Чернигова, покинувшей родные места по причине разорения их татарами, и был избран свт. Феогностом себе в преемники, о чем говорят как составленное свт. Феогностом при жизни письменное прошение в Константинополь (оно было полностью поддержано великим князем, епископатом, боярами и народом), так и сам факт наделения свт. Алексия титулом «Владимирский», который еще со времен свт. Максима усваивался только митрополитам всея Руси[31]. В 1354 г. патриарх Константинопольский свт. Филофей вместе со своим собором, рассмотрев просьбу свт. Феогноста, великого князя и прочих, удовлетворил ее, утвердив свт. Алексия в сане митрополита Κυέβου καὶ πάσης τῆς Ῥωσίας, о чем 30 июня 1354 г. было издано соборное деяние[32]. Это деяние было дополнено патриаршими письмами епископу Новгородскому Моисею от 2 и 7 июля, в которых содержатся запрет признавать Феодорита митрополитом (как и вообще священнослужителем) и предписания слушаться законного митрополита Алексия и обращаться за судом к нему, а не напрямую к патриарху[33]. В те же дни было составлена и соборная грамота Константинопольского патриарха и находящихся при нем епископов, согласно которой место преимущественного пребывания митрополита Κυέβου καὶ πάσης τῆς Ῥωσίας перемещается во Владимир «безвозвратно и на веки вечные неотъемлемо» (ἀναφαιρέτως καὶ ἀναποσπάστως εἰς αἰῶνα τὸν ἄπαντα)[34]. Фактически, речь шла о перемещении кафедры в Москву, поскольку к тому времени митрополиты Руси проживали в Москве уже около 30 лет; Владимир упоминается в грамоте только потому, что он формально оставался центром великого княжения.
На этом закончилась история с самочинной «киевской автокефалией» Феодорита и было соборно подтверждено состоявшееся перемещение центра митрополии πάσης τῆς Ῥωσίας на Северо-Восток Руси. Однако уже в том же году единство митрополии было поставлено под новый удар из-за возобновления Литовской митрополии, по просьбе литовского великого князя Ольгерда. Решение Константинопольской патриархии возобновить эту митрополию и рукоположить митрополита Литовского было потенциально конфликтным, поскольку в условиях изменившихся политических реалий — а именно, существенного расширения территории Великого княжества Литовского — новый митрополит мог пытаться распространить свою юрисдикцию на епархии, ранее не имевшие никакого отношения к Литовской митрополии и исторически принадлежавшие к митрополии всея Руси. В этих условиях, однако, константинопольские церковные власти не предприняли ничего для разграничения полномочий двух митрополий и не выделили какие-либо епархии из состава Русской митрополии в пользу Литовской (в отличие от того, как это было ранее сделано в случае с Галицкой митрополией). В результате рукоположенный свт. Филофеем митрополит Роман практически немедленно начал претендовать на управление не только епархиями на территории Литвы, но всей вообще Русской Церковью, что закономерно привело к целому ряду конфликтов. Не вполне ясно, чем следует объяснять принятое в Константинополе решение о поставлении Романа — только лишь непоследовательностью либо стесненными материальными обстоятельствами Патриархии (на что прямо намекают русские летописи), или же, что вероятнее, ее недостаточно адекватной реакцией на происходившее на глазах изменение политических реалий. Из-за территориальной экспансии Великого княжества Литовского в его состав к 1354 г. уже вошли несколько бывших западных русских княжеств, а вскоре войдут как практически вся территория русского Юга — и в том числе, Киев, — так и многие центральные русские княжества, поэтому неудивительно, что возродить митрополию, некогда созданную для новопросвещенных литовцев (см. выше), без ущерба для Русской митрополии оказалось невозможным.
Как бы то ни было, само желание митрополита Романа предъявить претензии на всю территорию Руси свидетельствует о том, что восприятие митрополии πάσης τῆς Ῥωσίας как единой и неделимой продолжало сохраняться. Со смертью Романа в 1362 г. конфликт начал стихать, а еще позднее и сам свт. Филофей пересмотрел свое решение о поставлении Романа, о чем свидетельствуют патриарший сигиллий об упразднении Литовской митрополии и послания свт. Филофея лично свт. Алексию и князьям различных русских областей о необходимости признавать в качестве главы Русской Церкви только митрополита Κυέβου καὶ πάσης τῆς Ῥωσίας, то есть свт. Алексия, датируемые 1370 г.[35]
В следующем году в Константинополе рассматривалось требование польского короля Казимира III о предоставлении для Галича и других территорий, вошедших в состав Польши, своего собственного митрополита. Казимир ссылался на уже имевшийся прецедент существования Галицкой митрополии, созданной свт. Афанасием I (хотя сам же свт. Афанасий эту митрополию и упразднил: см. выше), и аргументировал свою просьбу тем, что свт. Алексий не уделяет православным епархиям в составе его государства должного пастырского внимания (хотя в действительности это сами польские власти создавали препятствия для соответствующей деятельности). Кроме того, в обращении Казимира содержалась прямая угроза обратить православное население Польши в католичество в случае непредоставления ему своего митрополита[36]. Патриарх поддался на угрозу и удовлетворил требование польского короля[37], уже в третий раз отделив от Русской Церкви Галицкую, Холмскую, Туровскую, Перемышльскую и Владимиро-волынскую епархии и провозгласив одного из епископов этих епархий Антония митрополитом Галицким. Это было оформлено в мае 1371 г. в форме соборного деяния[38], с отправкой свт. Алексию соответствующего послания[39].
Последние годы управления Русской Церковью свт. Алексием омрачились сложными интригами против него, деятельное участие в которых принимал высокообразованный болгарин по имени Киприан, в декабре 1375 г. рукоположенный в Константинополе в сан митрополита Киевского и Литовского (при том что титул «Киевский» продолжал одновременно сохраняться и за митрополитом всея Руси свт. Алексием) и направленный в 1376 г. на Русь с правами рассмотреть обвинения против свт. Алексия, выдвинутые его врагами, и возглавить всю Русскую Церковь в случае необходимости. Предполагаемый суд, впрочем, не состоялся, и до кончины свт. Алексия в феврале 1378 г. свт. Киприан пребывал в Киеве. Последующее десятилетие, по словам митрополита Макария (Булгакова), «можно назвать самым смутным временем в истории нашей митрополии»[40]. Завершением этого смутного времени можно считать объединение под началом свт. Киприана русских епархий — сначала без учета тех, что вошли в Галицкую митрополию[41], а потом и с ними[42]. Это объединение было ознаменовано приездом свт. Киприана в 1390 г. в Киев и затем в Москву, откуда он и продолжал править Русской Церковью вплоть до своей смерти в 1406 г.
Преемник свт. Киприана, грек свт. Фотий, был рукоположен в Константинополе в 1408 г., с правом управ ления всей Русской Церковью, за исключением Галицкой митрополии (в которой на тот момент оставалось только две епархии из пяти). В 1410 г. свт. Фотий достиг Москвы, рассматривая ее в качестве основного места своего пребывания. Это не понравилось великому князю литовскому Витовту, который и до рукоположения свт. Фотия пытался получить для Литвы собственного митрополита. В 1414 г. Витовт подал в Константинополь жалобу на свт. Фотия и потребовал поставить для Литвы митрополитом родного племянника свт. Киприана по имени Григорий Цамблак. Получив отказ, Витовт организовал собор епископов, находившихся на подвластной ему территории, и они в 1416 г. рукоположили Григория в митрополиты. Константинопольская Патриархия отреагировала на появление самозванной автокефалии жестко, низложив и анафематствовав Григория, о чем свидетельствуют послание Константинопольского патриарха Иосифа II свт. Фотию[43] и отправленные одновременно с ним императором Мануилом II Палеологом послания свт. Фотию и московскому великому князю Василию I Димитриевичу[44]. После кончины Григория зимой 1419–1420 гг. свт. Фотию удалось примириться с Витовтом; итогом стало полное воссоединение всей Русской Церкви, не исключая и Галича[45], под началом свт. Фотия. Вплоть до его кончины в 1431 г. единство митрополии всея Руси более ничем не нарушалось.
Константинополь к этому времени, в отличие от постепенно набиравшей силы Москвы, находился на пороге катастрофы. Уже к концу XIV века османы завоевали почти всю территорию бывшей Византии, а к 1430 г. в руках греков, помимо самого Константинополя, оставались лишь часть Пелопоннеса и некоторые земли у черноморского побережья. В 1453 г. Константинополь пал, чем и закончилась византийская эпоха. Этому предшествовали почти три десятилетия попыток предотвратить неизбежное, в ходе которых византийская элита пошла на заключение унии с Римо-католической Церковью, что привело к фундаментальным потрясениям в том числе и в митрополии всея Руси, о чем пойдет речь ниже.
Византийский период: выводы.
На протяжении всей византийской эпохи официальная позиция Константинопольской Патриархии неизменно сводилась к тому, что единство церковной организации во главе с митрополитом «Руси» (а с середины XII в. — «всея Руси») является безусловным благом и не должно ставиться под удар из-за меняющихся политических обстоятельств. Этот подход был неоднократно подтвержден на самом высшем уровне — патриархами, соборами, императорами. Более того, Константинопольская Церковь не сомневалась в том, что предстоятель Русской митрополии не привязан исключительно к Киеву, но является предстоятелем для всех русских земель, с чем связано как сделанное Константинополем в XII в. включение слова «всея» в титул митрополита, так и соборно утвержденное решение о перенесении постоянного местопребывания митрополита, в видах пастырской целесообразности, на Северо-Восток Руси «безвозвратно и на веки вечные неотъемлемо».
Каждая из попыток самовольного церковного обособления Киева от других русских земель и от Константинополя (Клим Смолятич, Феодорит, Григорий Цамблак[46]) неизменно наталкивалась со стороны Константинопольской Патриархии на предельно жесткий ответ: дерзнувшие на это извергались из священного сана и анафематствовались.
Несколько сложнее случай с Литовской митрополией как таковой. Первоначально она создавалась не для Руси, но с течением времени правителями Литовского государства и самими ее митрополитами она стала восприниматься как альтернативная русская митрополия, поскольку в ходе территориальной экспансии Великое княжество Литовское стало состоять преимущественно из бывших русских земель. Несколько раз Константинопольская Патриархия шла навстречу литовским (а не московским) князьям и ставила митрополита из предложенных ими кандидатов. Впрочем, для Константинополя поставление митрополитами кандидатов по желанию литовских (а не московских) князей отнюдь не означало согласия на разрушение единства Русской Церкви. Напротив, митрополиты из этого ряда — Роман, свт. Киприан, возможно, Герасим (см. ниже), — всякий раз пытались распространить свою власть в том числе и на северо-восточные княжества, что говорит о сохранявшемся понимании митрополии Руси как единого и неделимого церковного организма. Таким образом, в случае с Литовской митрополией Константинополь пытался лавировать между центрами двух крупнейших государственных образований на бывшей территории домонгольской Руси, но отнюдь не желал отказываться от самóй идеи единства Русской Церкви.
Лишь в отношении Галицкой митрополии Константинополь пошел на действительное отделение части епархий от единой Церкви всея Руси, причем даже трижды (один из этих случаев оправдывается неприкрытым шантажом со стороны польских властей). Однако, в каждом из этих случаев большинство епархий Галицкой митрополии успевали обособиться от остальной Русской Церкви лишь на непродолжительный срок, а к концу византийской эпохи вся эта митрополия de facto целиком вернулась в состав единой митрополии всея Руси.
I.2. События 1430-х — 1460-х годов
Бегство Киевского митр. Исидора из Москвы. Миниатюра из Лицевого летописного свода
Бегство Киевского митр. Исидора из Москвы. Миниатюра из Лицевого летописного свода
Идея заключить унию с Римом ради получения поддержки на Западе не была новой для политической элиты поздней Византии. Первую такую попытку предпринял еще император Михаил VIII Палеолог, от лица которого в 1274 г. византийская делегация заключила с католической Церковью унию на Втором Лионском соборе, что гарантировало Михаилу признание его императорского титула на Западе и позволило отсрочить нападение на Константинополь флота Карла Анжуйского (в итоге оно вообще не состоялось)[47]. Эта уния существовала, по сути, только на бумаге и была формально отменена сыном Михаила Андроником II. Следующую попытку использовать проблему разделения Церквей ради спасения Константинополя предпринял правнук Андроника II император Иоанн V Палеолог, который в августе 1369 г. прибыл в Рим, а в октябре того же года сначала при свидетелях прочел латинское исповедание веры, а позднее принародно трижды поклонился папе в землю и поцеловал его в туфлю, в колено и в щеку, после чего принял участие в папской мессе[48]. Впрочем, на этот раз в процессе никак не было представлено православное духовенство[49].
Неоднократно искал поддержки на Западе сын Иоанна V, Мануил II, занявший византийский престол в 1391 г. В 1422 г., за три года до кончины, он направил посольство в Рим с предложением вступить в переговоры о новой унии. Его сын, Иоанн VIII, правивший с 1425 по 1448 г., отправил еще два таких посольства, в 1426 и 1430 гг., но только с восшествием на папскую кафедру папы Евгения IV в 1431 г. из Рима пришло согласие начать такие переговоры.
Обстоятельства сложились так, что для Запада к этому времени, помимо заключения всеобъемлющей унии с христианским Востоком как таковым, большой интерес стала представлять локальная уния с православными жителями Польского королевства и Великого княжества Литовского, чему предшествовал начатый еще в 1396 г. переговорный процесс с участием ряда католических правителей и иерархов, отчасти спровоцированный сложной политической ситуацией во взаимоотношениях двух упомянутых государств и Тевтонского ордена[50]. Одним из эпизодов этого процесса стало участие в Констанцском соборе католической Церкви (1414–1418 гг.) нелегитимного митрополита Киевского Григория Цамблака, низложенного Константинополем — но затем, по всей видимости, признанного задним числом, — которого направил туда, несомненно, великий князь литовский Витовт, но который действовал на соборе уже от имени императора и патриарха[51]. Как следствие, роль митрополита всея Руси в заключении будущей унии становилась одной из ключевых не только в силу размеров этой митрополии, многократно превосходившей все прочие митрополии Константинопольского Патриархата, но и в силу внутрикатолических причин.
Неизвестно, осознавали ли это в Москве — городе, где уже около столетия находилась резиденция митрополитов всея Руси. После смерти свт. Фотия Русскую Церковь de facto возглавил епископ Рязанский и Муромский Иона, избранный великим князем и собором епископов и получивший титул «нареченным в святейшую митрополию Русскую». Вовремя выехать в Константинополь для официального поставления свт. Ионе не позволили происходившие в Москве княжеские междоусобия, начавшиеся со смертью в 1430 г. Витовта, приходившегося юному московскому князю Василию II дедом по матери, и усугубившиеся после смерти свт. Фотия[52]. В результате в 1433 г. бывший великий литовский князь Свидригайло, свергнутый в 1432 г., но упорно боровшийся за власть, добился у Константинополя, чтобы митрополитом всея Руси был поставлен его кандидат, Смоленский епископ Герасим, уроженец Москвы, обосновавшийся на Волыни и участвовавший в поставлении Григория Цамблака. Добившись признания Константинополем своего кандидата на митрополию всея Руси, Свидригайло немедленно попытался вовлечь митрополита Герасима в переговоры об унии[53], о чем в Москве, возможно, даже не догадывались. Митрополиту Герасиму так и не удалось посетить Москву — сразу после поставления он не смог прибыть туда из-за продолжавшегося междукняжеского противостояния, а уже в 1435 г. он был заживо сожжен Свидригайлом по подозрению в участию в политической борьбе на стороне действующего великого литовского князя Сигизмунда. Получив известие о кончине Герасима, епископ Иона отправился в Константинополь для возведения в сан митрополита, но, достигнув города, узнал, что патриарх Иосиф II уже направил на Русь своего ставленника, образованного грека Исидора. Свт. Иона был вынужден вернуться на Русь без сана митрополита, получив, однако, у патриарха обещание получить этот сан, если с Исидором что-либо случится.
Исидор был еще менее случайной фигурой в контексте униональных планов византийской элиты, чем Герасим. В 1434 г. он принял участие в Базельском соборе католической Церкви, где в качестве официального представителя византийского императора был представлен председателю собора кардиналу Юлиану Чезарини и провел переговоры об условиях участия византийской делегации в предстоящем объединительном соборе[54]. Император добился для Исидора права представлять патриарха Антиохийского на предстоящем соборе. Назначив Исидора на кафедру всея Руси, Константинополь еще более усиливал его переговорные позиции, гарантировал — как ему ошибочно казалось — вовлечение в унию русских земель и заодно брал под свой контроль польско-литовскую политику в этой области.
Исидор кратко побывал в Киеве и затем прибыл в Москву в мае 1437 г. В Москве нежеланный митрополит был, тем не менее, принят «с честью», но уже в августе того же года он отправился в Феррару для участия в соборе об объединении католической и православной Церквей. После осуществления унии 18 декабря 1439 года Исидор был возведен папой Римским Евгением IV в сан кардинала Римской Церкви с титулом Санти-Марчеллино-э-Пьетро и присвоением звания легата для провинций Литвы, Ливонии[55] и всея Руси, и уже в этом новом качестве вновь вернулся в Москву в 1441 г. вместе со всей своей свитой[56]. Здесь он отслужил литургию с поминовением папы и об народовал документ о заключении унии. Великий князь Василий II, потрясенный случившейся с Исидором переменой, отказался принять его благословение; спустя три дня кардинал Исидор был арестован и заключен в Чудов монастырь, затем осужден собором русских епископов, а впоследствии покинул Москву бегством[57].
Вскоре после этого великий князь Василий II обратился с посланием к императору с просьбой предоставить возможность избрать и поставить Русского митрополита в Москве. Это послание было отправлено, но не достигло Константинополя, а было отозвано великим князем, так как по пути послы получили информацию о том, что в унию отпали не только Исидор, но и император с патриархом[58] (в момент отправки послания достоверных сведений на этот счет в Москве не было), что лишало просьбу всякого смысла. Одновременное отпадение в унию императора Иоанна VIII Палеолога, патриарха Митрофана II[59] и митрополита всея Руси Исидора создало беспрецедентный церковно-правовой вакуум в Русской Церкви.
В 1443 г. были составлены новые аналогичные послания к императору и патриарху — очевидно, в надежде на отказ византийцев от унии или приход к власти православных, — но они не были даже отправлены по указанной выше причине. Наконец, выждав более 7 лет и не имея более возможности терпеть дальнейшее существование в условиях церковно-правового вакуума, великий князь решился одобрить поставление свт. Ионы в митрополиты в самой Москве (что и произошло 5 декабря 1448 г.) — тем более, что тому уже давно было обещано Иосифом II, последним формально православным Константинопольским патриархом, что именно свт. Ионе предстоит стать митрополитом, если с Исидором что-либо случится.
В 1449 г. в Москве стало известно о воцарении в Константинополе нового императора, Константина XI Палеолога, который приходился родным братом Иоанну VIII Палеологу. В отличие от Иоанна VIII, который был последовательным сторонником унии, Константин XI не занимал столь однозначную позицию. Он не настаивал на исполнении принятых на Ферраро-Флорентийском соборе решений и вообще пытался погасить то возмущение, какое уния вызвала у основной массы населения. Услышав об этом, московский великий князь Василий II приказал составить еще одно послание, теперь уже в адрес Константина XI, с просьбой признать поставление митрополита свт. Ионы свершившимся фактом и с вопрошанием о том, не появился ли в Константинополе легитимный православный патриарх. Неизвестно, было ли это послание отправлено[60]. Гораздо более важное значение имели начавшиеся в том же 1449 г. переговоры о признании свт. Ионы в качестве митрополита всея Руси не только в Москве, но и в Литве. К 1451 г. эти переговоры увенчались успехом, и польско-литовский король Казимир IV выдал свт. Ионе грамоту на управление всеми литовскими епархиями[61]. Таким образом, единство Русской Церкви, защищенное государственными гарантиями нескольких стран, продолжало сохраняться.
В 1453 г. Константинополь пал под ударами войск султана Мехмеда II; император Константин XI погиб; патриарх-униат Григорий III был фактически изгнан из города еще в 1450 г. Осенью 1453 г. султан Мехмед II утвердил назначение патриархом Константинопольским Геннадия Схолария, который после Ферраро-Флорентийского собора вошел в число противников унии. В 1454 г. на Русь прибыл посланный патриархом Геннадием представитель Патриархии по имени Димитрий. Он побывал, в том числе, во Пскове и Новгороде и, по всей видимости, передал в Москву некое патриаршее послание, в ответ на которое свт. Иона направил патриарху свое собственное, а также разослал в русские епархии окружное послание, дозволявшее Димитрию осуществить на Руси сбор средств по просьбе патриарха Геннадия[62]. Таким образом, поставление свт. Ионы было признано Константинополем, как минимум, de facto, а церковные связи — возобновлены.
Но вскоре в дело вмешался бывший митрополит всея Руси, а затем кардинал и папский легат Исидор, убедивший папу Римского Каллиста III попытаться оторвать от Русской Церкви ее западную часть. Не позднее 1458 г. папа принял решение «передать» все православные епархии в пределах владений польско-литовского короля Казимира IV под управление рукоположенного в Риме униатского митрополита, с сохранением за Исидором формального титула папского легата для остальных епархий Русской Церкви. В качестве кандидата в униатские митрополиты «Киевские, Литовские и всея Руси» Исидор предложил своего ближайшего помощника, Григория Болгарина, который еще в 1439 г. побывал в Москве в качестве протодиакона при Исидоре, а теперь имел сан аббата. Уже при новом папе, Пие II, будущий униатский митрополит Григорий был 15 октября 1458 г. рукоположен латинским титулярным патриархом Константинополя Григорием III (тем самым, который был изгнан из города в 1450 г.), но прежде его отправки в Литву папа Пий II решил распространить претензии Римской Церкви также и на Московскую Русь. По указанию папы Исидор формально отказался в пользу Григория Болгарина от «сохранявшихся» за ним частей митрополии всея Руси, и в январе 1459 г. Григорий направился к Казимиру IV в сопровождении представителя папы, который вез королю папское послание. Оно содержало проклятия в адрес свт. Ионы и требовало от короля отказаться от признания власти свт. Ионы над православными епархиями на территории Литвы и Польши в пользу Григория, а затем добиться того же и от русского правительства — уже на территории Московского великого княжества[63].
Король послушно исполнил требования папы Пия II. Вопреки собственным обещаниям от 1451 г., он принудил православных епископов Литвы и Польши[64] к подчинению присланному из Рима католическому иерарху «всея Руси» Григорию[65], а также обратился к Василию II с письмом, в котором предлагал сместить свт. Иону по причине пожилого возраста и принять Григория в Москве в качестве митрополита[66]. В Москве факт грубейшего вмешательства Римо-католической Церкви в дела православной Русской Церкви был, разумеется, воспринят с крайним возмущением[67]. В 1459 г. собором епископов Северо-Востока Руси было принято решение о верности свт. Ионе и о категорическом отказе признавать «отступника православныя христiаньскiя вѣры, Исидорова ученика Григорiя… на церковь Божью развратника, пришедшаго отъ Рима… отлученаго отъ святыя зборныя церкви, иже именуеть себя митрополитомъ Кiевскимъ»[68].
Вопреки ожиданиям творцов унии, православное население Литвы реагировало на насильственное подчинение папскому легату весьма болезненно, что в конце концов вынудило Григория Болгарина искать себе признания в Константинополе. В 1465 г. он направил к Константинопольскому патриарху Симеону своего посла, но патриарх его не принял. Однако следующий патриарх, свт. Дионисий I, в 1467 г. согласился принять Григория Болгарина в церковное общение, признал его статус митрополита всея Руси и 14 февраля того же года направил в Москву свою грамоту[69]. В этой грамоте патриарх утверждал, что Константинопольская Патриархия якобы не признала свт. Иону законным предстоятелем Церкви всея Руси (никак не объясняя при этом фактическое признание свт. Ионы со стороны патриарха Геннадия Схолария) и не признает его преемников, и требовал передать управление над Церковью всея Руси именно Григорию[70].
С одной стороны, деяние патриарха Дионисия имело положительную сторону: целая церковная организация в лице ее первоиерарха и подчинившихся ему архиереев оставляла латинство и переходила в Православие[71]. Но с другой, это же деяние задним числом легитимировало папское вмешательство в дела Русской Церкви. Требование подчиниться ставленнику Рима, «Сидорову ученику» Григорию, в Москве было признано неприемлемым[72], так что послание патриарха Дионисия не только не помогло восстановить контроль Константинопольской Патриархии над исторической Русской митрополией, но, наоборот, Патриархия своими собственными руками надолго оттолкнула ее от себя[73]. Так на территории митрополии всея Руси образовались две независимые иерархии — одна, во главе с митрополитом Владимирским, Московским и всея Руси, восходила к митрополии πάσης τῆς Ῥωσίας в составе Константинопольской Церкви византийской эпохи; другая, во главе с митрополитом Киевским, Галицким и (!) всея Руси, первоначально представляла собой униатский папский проект, но затем была принята Константинополем в церковное общение.
При всем этом важно отметить, что отвергнутая русским правительством грамота патриарха Дионисия содержала все ту же старую византийскую идею о сохранении единства Русской Церкви безотносительно текущей политической ситуации: «А имели бы есте одну Церков а одного митрополита, а про тож ся есте приложили к нему в едность, аж бы была одна Церков, а в ней один пастыр… Про тож годность, только бы тот один был митрополит истинный правый на всей Русской земли подлуг старого обычая и звычая русского. Не подобно бо есть, абы старый обычай и звычай изламан был старый». Из текста грамоты свт. Дионисия ясно следует, что Константинопольская Церковь не предполагала, что с принятием Григория Болгарина в церковное общение бывшая Русская митрополия будет разделена на Киевскую и Московскую части — наоборот, она продолжала настаивать на сохранении «старого обычая и звычая» в том, что касается единства и неделимости митрополии всея Руси. Подчинение Русской Церкви Григорию Болгарину в грамоте аргументировалось якобы нелегитимностью митрополитов в Москве: «…тых всих великая зборная наша святая церков не имает, а ни дръжит, а ни именует за митрополитов», но отсюда неминуемо следует вывод, что с признанием статуса Московского митрополита (или патриарха) именно он и должен был бы восприниматься Константинополем как «один… митрополит истинный правый на всей Русской земли».
Поэтому последовавшее в XVI веке бесспорное признание легитимности митрополитов Московских и всея Руси со стороны Константинопольского Патриархата имплицитно предполагало и признание их власти над Церковью всей Русской земли, а не только лишь над епархиями, находящимися на территории, политически контролируемой русским правительством.
События 1430-х — 1460-х годов: выводы.
В результате одновременного отпадения в унию византийского императора, Константинопольского патриарха и присланного из Константинополя митрополита всея Руси Исидора, ставшего католическим кардиналом, в Русской Церкви образовался беспрецедентный церковно-канонический вакуум. После долгих лет ожидания во главе единой Русской Церкви был поставлен свт. Иона, еще до прибытия на Русь Исидора имевший титул «нареченного митрополита» и получивший обещание от патриарха Иосифа II — последнего предстоятеля Константинопольской Церкви до ее отпадения в унию, — что именно Иона возглавит Русскую Церковь, если с Исидором что-либо случится. Полномочия свт. Ионы распространялись на всю Русскую Церковь, не исключая ее южных и юго-западных областей, находившихся под властью польско-литовского короля, что было подтверждено в том числе королевской грамотой.
Однако когда по совету кардинала Исидора папский престол решил заявить о своих претензиях на всю Русскую Церковь и в Польшу был отправлен униатский митрополит Григорий, тот при поддержке государства сумел подчинить своей власти ряд православных архиереев. Возникшая таким способом новая униатская иерархия «всея Руси» затем вышла из общения с Римом, но все равно была отвергнута Константинопольской Церковью в лице патриарха Симеона; позднее, впрочем, она была принята в общение патриархом Дионисием I.
Принятие этой иерархии в состав Константинопольского Патриархата не предполагало разделения митрополии всея Руси на части — напротив, приняв Григория, патриарх требовал от всех без исключения епархий Русской Церкви подчиняться ему, а не митрополитам Московским, которые теперь были объявлены нелегитимными. Следовательно, признание Константинополем легитимности Московских митрополитов должно было предполагать и восстановление единства Русской Церкви под началом Москвы. Первое — признание — происходило постепенно в течение XVI века и (см. ниже) было окончательно оформлено в документах 1589–1593 гг. об учреждении на Руси патриаршества; для последующего достижения второго —восстановления единства Русской Церкви — также потребовалось еще около ста лет.
I.3. Восстановление единства Русской Церкви в течение XVII века
В результате отпадения в конце XVI века митрополита Киевского, Галицкого и всея Руси Михаила Рогозы и большинства епископов его митрополии в провозглашенную на Брестском соборе 1596 г. унию, образования Русской униатской Церкви, а затем реализации польским правительством различных мер по принудительному вовлечению православного населения Речи Посполитой в унию либо в латинский обряд, положение православной иерархии в бывших южных, юго-западных и западных русских землях сделалось крайне сложным. К началу XVII века у православной Киевской митрополии не было своего митрополита, а вся ее иерархия состояла из двух епископов — Львовского Гедеона (Балабана) и Перемышльского Михаила (Копыстенского), находившихся на нелегальном положении. После смерти Гедеона (1607 г.) его преемнику Иеремии (Тиссаровскому) пришлось ехать за рукоположением в Молдавию, поскольку епископ Михаил не мог поставить его единолично. Мало того, ради признания со стороны польского правительства Иеремии пришлось даже принести присягу о принятии унии — вероятно, притворно, поскольку впоследствии он проявил себя как борец с униатством. Со смертью Михаила в 1610 (или 1612) г., епископ Иеремия остался единственным архиереем бывшей митрополии.
В 1620 г. иерархия этой митрополии была фактически создана заново патриархом Иерусалимским Феофаном III, прибывшим в Киев из Москвы. Он проинформировал патриарха Филарета об упадке церковной жизни в Киеве[74] и в обстановке секретности хиротонисал трех архиереев: Иова (Борецкого) — в митрополита Киевского, Галицкого и всей России, Мелетия (Смотрицкого) — во архиепископа Полоцкого, Исаию (Копинского) — во епископа Перемышльского. Далее были совершены хиротонии на еще четыре пустовавшие кафедры, тем самым, иерархия Киевской митрополии оказалась воссоздана. Однако в Москве отнюдь не спешили ее признавать, поскольку, несмотря на благосклонное отношение и вообще к восточным патриархам, сложившееся после учреждения в Москве патриаршества в 1589 г., и в особенности к Феофану, посещавшему Москву уже второй раз и принимавшему важное участие в поставлении Московского патриарха Филарета, отношение патриарха к Западнорусской митрополии (титуловавшей себя как Киевская и т. д.) было нетерпимым — как по причине претензий последних на «всю Русь», отраженных в их титуле, так и из-за униатских симпатий многих ее иерархов[75]. Поэтому когда новопоставленный митрополит Иов (Борецкий) обратился в 1621 г. к царю Михаилу Феодоровичу и патриарху Филарету Никитичу с посланиями, то не получил на них никакого ответа, даже несмотря на то, что он не только благоразумно опустил в своем титуле слова «и всей России», но и назвал патриарха Филарета «господином и пастырем своим».
Позднее отношения, впрочем, все же установились — с 1622–1623 гг. на неформальном уровне[76], а с 1624 г. — уже официально, причем в своих посланиях митрополит Иов вновь писал Московскому патриарху как «всесвятейшему и блаженнейшему господину и отцу, отцу отцем, господину отцу кир Филарету Никитичу, милостию Божиею патриарху Московскому и всея России, господину отцу и пастыру своему», «всея России владыке», называя себя самого его «благопослушным рабом и молитвенником присным»[77]. В 1622 г. и епископ Исаия (Копинский), будущий митрополит Киевский и Галицкий (в 1631–1632 гг.), адресовал свое послание «Всесвятейшему и всеблаженнейшему кир Филарету, милостию Божиею преосвященному Патриарху Великой и Малой Росии и до последних великого океяну»[78]. Таким образом, рукоположенные Феофаном III иерархи уже вполне осознавали, что едины с Церковью Русского государства, и признавали верховенство Московского патриарха.
Впрочем, для Москвы установление отношений еще не означало безоговорочного признания статуса Киевских и Галицких митрополитов, тем более что и для них самих такой статус не был гарантирован даже на территории Речи Посполитой. Только к 1632 г., желая обеспечить себе лояльность со стороны православного населения накануне новой войны с Россией, польское правительство официально признало право православных иметь собственную иерархию, подчиненную Константинополю (о Москве не могло быть и речи). Часть имущества бывших православных кафедр была возвращена, но взамен епископов, тайно рукоположенных Феофаном, пришлось избрать новых. С православной стороны ключевую роль в переговорах сыграл, благодаря своим дипломатическим талантам и аристократическим связям, архимандрит Петр (Могила), который и возглавил Киевскую и Галицкую митрополию в 1633 г., оставаясь ее предстоятелем до своей кончины в Киеве в январе 1647 г. В следующем, 1648, году в Речи Посполитой вспыхнуло восстание Богдана Хмельницкого, запустившее сложнейшие исторические процессы[79]. Для вопроса о статусе Киевской и Галицкой митрополии главным событием этих сложных процессов стало возрождение православной епархии в Чернигове (отнятом Речью Посполитой у России в Смутное время) в 1649 г. и последующий ее переход вместе с Киевской епархией под власть Москвы с 1654 г. Митрополитом Киевским и Галицким в этот момент был Сильвестр (Косов). В апреле 1657 г. он скончался; в январе 1658 г. следующим митрополитом был избран епископ Луцкий Дионисий (Балабан-Тукальский)[80]. В феврале того же года епископ Дионисий привел к присяге русскому царю гетмана Ивана Выговского; русские официальные лица, принимавшие участие в церемонии, предложили Дионисию обратиться за утверждением в сане митрополита к патриарху Московскому Никону, однако избранный митрополит отказался и позднее получил такое утверждение от патриарха Константинопольского Парфения IV. Покинув Киев из-за военных действий, начатых изменившим присяге И. Выговским, Дионисий передал права на управление приходами Киевской епархии Черниговскому архиерею Лазарю (Барановичу) и до своей смерти в 1663 г. фактически не имел никакой власти в Киеве и на Левобережье. В 1658 г. Выговский при участии Дионисия заключил с поляками Гадячский договор, что вызвало недовольство среди казаков; казацкая рада выбрала гетманом сына Богдана Хмельницкого Юрия, который в октябре 1659 г. заключил с представителями Русского царства новый договор — Переяславские статьи, включавшие в том числе положение о подчинении Киевского митрополита Московскому патриарху на условиях автономии: «Митрополиту Кiевскому, также и инымъ духовнымъ Малыя Россiи быть подъ благословенiемъ Святѣйшаго Патрiарха Московскаго и всея Великiя и Ма лыя и Бѣлыя Россiи, а въ права въ духовныя Святѣйшiй Патрiархъ вступати не будетъ»[81].
В соответствии с этим положением и долгим отсутствием в Киеве митрополита Дионисия, в 1661 г. местоблюститель Московского патриаршего престола Питирим рукоположил Мефодия (Филимоновича) на пустующую Мстиславскую[82] кафедру Киевской митрополии, с правами местоблюстителя всей митрополии. Узнав об этом, митрополит Дионисий рукоположил на ту же кафедру Иосифа (Нелюбовича-Тукальского)[83]. В свою очередь, патриарх Никон, не признававший статус Питирима, в 1662 г. провозгласил анафему и ему, и рукоположенному им Мефодию. Ни в России, ни в Малороссии это деяние не было никем признано, но в том же году Константинопольская Патриархия, на тот момент полностью союзная Никону, также провозгласила Мефодию анафему. Тем не менее, последний, пользуясь поддержкой гетмана Ивана Брюховецкого, продолжил управлять Киевской епархией, хотя сведения о принятых против него канонических мерах стали известны многим клирикам и мирянам и вызвали серьезное смущение.
Тем временем, в Речи Посполитой после смерти Дионисия на Киевскую кафедру были одновременно избраны Иосиф (Нелюбович-Тукальский) и епископ Перемышльский Антоний (Винницкий)[84], и оба получили у короля привилеи на Киевскую кафедру. В результате у Киевской кафедры оказалось сразу два предстоятеля, которые находились далеко от Киева, и одновременно — два местоблюстителя, которые оставались на Левобережье (Лазарь (Баранович) и Мефодий (Филимонович)), и ни один не имел утверждения из Константинополя. Фактическая власть Антония распространялась на Волынь, Перемышльскую и Холмскую епархии, а Иосифа (за исключением периода 1663–1665 гг., когда польские власти арестовывали его) — на территории под управлением П. Дорошенко. В 1668 г., благодаря наметившемуся сближению Дорошенко с Османской империей, Иосифу удалось получить признание Константинопольского патриарха Мефодия III[85]. В том же году Антоний передал патриарху Московскому Иоасафу II сообщение о готовности перейти под его омофор (это предложение не было принято), а Мефодий был снят с кафедры[86]. Разобравшись с Мефодием, Иосиф, впрочем, так и не отправился в Киев, поскольку его не желало признавать киевское духовенство, не принимавшее участие в его выборах. В результате управление приходами Киевской епархии опять оказалось в руках Лазаря (Барановича). После смерти Иосифа (1675 г.) Антоний в 1676 г. заявил на польском сейме о своих правах на Киевскую кафедру, однако польский король Ян Собеский решил передать эти права Львовскому епископу Иосифу (Шумлянскому)[87], который к тому времени тайно принял унию. Впрочем, в 1678 г. Антонию все же удалось добиться у польского правительства возвращения своих прав, но уже в 1679 г. он скончался.
Ко времени кончины Антония религиозная политика Речи Посполитой стала для православных жителей государства невыносимой: их принуждали к унии, собственность церквей и монастырей под разными предлогами изымалась, деятельности православного духовенства чинились всяческие препятствия. Еще в 1676 г. решением коронационного сейма Польско-Литовского государства не согласованные с правительством контакты с Константинопольской Патриархией были запрещены под страхом смертной казни и конфискации имущества, так что избрание Киевского митрополита с участием Константинополя сделалось невозможным. Этому были две причины: желание польских властей не оставить православным иных альтернатив, кроме перехода в унию, и конфликт Речи Посполитой с Османской империей (а Константинопольский патриарх рассматривался в качестве агента ее влияния). Киевская кафедра формально пустовала с 1679 г., к тому времени уже были вакантны также Мстиславская и Полоцкая епархии. Сам город Киев не видел своих митрополитов с 1658 г. Львовский епископ Иосиф (Шумлянский) и нареченный Перемышльский Иннокентий (Винницкий) тайно присягнули унии и делали все для ее распространения среди православных. Единственным православным архиереем на всей территории Речи Посполитой оставался епископ Луцкий Гедеон (Святополк-Четвертинский), но и ему пришлось в конце концов бежать в 1684 г. на Левобережную Украину. Вся эта ситуация требовала вмешательства — как ради защиты свободы вероисповедания православных жителей Речи Посполитой, так и ради организации нормальной церковной жизни в Киеве и на Левобережье, окончательно вошедших в состав Русского царства.
Россия вмешиваться не торопилась, но это не означает, что она ожидала решения судьбы Западнорусской митрополии из Константинополя. Напротив, позиция русского правительства не отличалась от его же позиции двухвековой давности о единстве Русской митрополии, что ясно выражено в письме патриарха Московского Иоакима гетману Ивану Самойловичу от сентября 1685 г.: «Из начала в Россiи вкоренившыяся святыя благочестивыя вѣры Россiйская митрополiя была едина, и повсюду Россiяне были в повиновенiи и послушанiи всероссiйскому престолу»[88]. Более того, теперь это единство основывалось не только на исторических фактах, но и на решении собора восточных патриархов (т. е. на документах об учреждении в Москве патриаршества): «Егда соборомъ святѣйшихъ восточныя Церкве патрiарховъ и многихъ архiереевъ устроися въ царствующемъ градѣ Москвѣ, при благочестивыхъ православныхъ царѣхъ патрiаршескiй престолъ, повелѣша вси соборнѣ всѣхъ Россiйскихъ престоловъ архiереемъ, в сѣверной странѣ, повиноватися патрiаршу престолу Московскому и писатися патрiарху титлою сице: патрiархъ Московскiй и всея Россiи и сѣверныхъ странъ»[89], а также на осмыслении решения Переяславской рады 1654 г. как акта воссоединения двух разных частей некогда единого народа. В послании патриарху Константинопольскому Иакову от ноября того же года патриарх Иоаким прибавлял к упомянутым аргументам (об историческом единстве Русской митрополии и о признании восточными патриархами юрисдикции Москвы над всеми русскими епархиями северных стран) еще и тот, что в старину именно Московские митрополиты имели титул «Киевских и всея России»[90].
Медлительность Москвы в вопросе замещения пустовавшей Киевской кафедры, несмотря на факт принадлежности Киева и всего Левобережья России, скрепленный договором еще 1667 г., следует объяснять отнюдь не неуверенностью в правах на юрисдикцию Московского Патриархата над украинскими епархиями. К 1685 г. церковная жизнь на Левобережной Украине уже и так de facto зависела от Москвы. Местоблюститель Киевской кафедры Мефодий был направлен в Киев из Москвы еще в 1661 г.; другой местоблюститель — епископ Черниговский Лазарь (Баранович) — занимал однозначно промосковскую позицию (и был возведен в сан архиепископа на Московском соборе 1666–1667 гг.); в 1684 г. в Москве в сане архимандрита Киево-Печерской лавры был утвержден еще один ключевой церковный деятель той эпохи — Варлаам (Ясинский); и т. д. Русское правительство искало решение совсем другой задачи: как обеспечить права и религиозную свободу православных жителей Речи Посполитой. Киевский митрополит, поставленный в Москве, с большой вероятностью мог быть не признан польскими властями; прямые церковные сношения с Константинополем в Речи Посполитой находились под запретом. В ходе долгих переговоров с участием различных сторон[91] был одобрен план, предложенный гетманом И. Самойловичем: избрание Киевского митрополита духовенством Киевской митрополии при участии казачества; поставление Киевского митрополита в Москве; обращение в Константинополь за признанием.
Митрополит Киевский и Галицкий Гедеон (Святополк-Четвертинский)
Митрополит Киевский и Галицкий Гедеон (Святополк-Четвертинский)
В ноябре 1685 г. епископ Луцкий Гедеон, избранный в Киеве на митрополичью кафедру, принес в Москве архиерейскую присягу и получил титул Киевского, Галицкого и всея Малыя России. Поставление Гедеона в митрополиты Киевские было совершено Москвой без испрашивания разрешения у Константинополя, что полностью соответствовало позиции России об исторической неделимости Русской Церкви и об изначальном тождестве Киевской и Московской кафедр. Тем не менее, следуя намеченному плану, Московский патриарх Иоаким и цари Иоанн V и Петр I обратились в Константинополь за признанием совершившегося поставления. Признание было получено, а дальнейшее подчинение Киевской кафедры Московскому Патриархату — одобрено патриаршей и соборной грамотой Константинопольского патриарха Дионисия IV от 1686 г., на чем и закончилось просуществовавшее чуть более двух веков разделение единой Русской Церкви[92].
Общие выводы об историческом единстве Русской Церкви.
Православные епархии различных русских земель изначально принадлежали к единой митрополии Руси (с XII в. — «всея Руси»). Попытки создания независимых митрополий — неважно, de iure или de facto — для той или иной части русских земель в подавляющем большинстве своем были провальными[93] и, как правило, подвергались строгому осуждению со стороны, прежде всего, Константинопольской Церкви (случаи с Климом Смолятичем, Феодорцом, Феодоритом, Григорием Цамблаком). Константинопольские же паламитские соборы XIV века официально признали Северо-Восток Руси единственным легитимным центром бывшей Киевской митрополии.
Проект независимой от Москвы Киевской митрополии родился в недрах Римо-католической Церкви. Рукоположенный Римом униатский митрополит Григорий Болгарин был принят в лоно Константинопольской Церкви по икономии, причем Константинополь не только не ожидал, что принятие Григория приведет к разделению Русской Церкви на части, но и настаивал на сохранении ее единства, имеющего глубокие исторические корни. Последующее признание Константинополем легитимности Московских митрополитов неминуемо значило, что те восстановят контроль над всей Русской Церковью, что постепенно и произошло. За более чем тысячелетнюю историю Русской Церкви, период ее действительного разделения на две большие независимые части — Киевскую, с формальным центром в Константинополе, и Московскую — продолжился лишь немногим более двух столетий.
II. Соборные и патриаршие документы, свидетельствующие о единстве Русской Церкви, и рецепция содержащихся в них определений
II.1. Документы византийской эпохи
В наиболее общем виде о единстве и неделимости Русской Церкви свидетельствует титул русских митрополитов и затем патриархов, в котором к слову «Руси» прибавлено уточнение «всея», подчеркивающее широкие полномочия первоиерарха Русской Церкви и многообразие входящих в состав Русской митрополии земель. В таком уточненном виде этот титул впервые засвидетельствован в послании Константинопольского патриарха Луки Хрисоверга великому князю св. Андрею Боголюбскому[94], затем — в печатях русских митрополитов середины XII века[95], потом — в грамоте Константинопольского патриарха Германа II к митрополиту всея Руси Кириллу I от 1228 г.[96]; и так далее. В справедливости именно такой трактовки этого титула можно убедиться, например, из послания того же патриарха Германа II к кардиналам Римской Церкви от 1232 г., где паства Русской митрополии описана как ἡ ἀμέτρητος Ῥωσικὴ πανσπερμία, «бесчисленное множество народов Руси»[97].
В 1347 г. император Иоанн VI Кантакузин и Константинопольская Патриархия издали целый пакет до кументов, посвященных вопросу единства и неделимости Русской Церкви. В центре этого пакета находился: 1) императорский хрисовул, изданный в августе 1347 г.[98], в точном соответствии с которым в сентябре того же года собором епископов Константинопольской Церкви во главе с патриархом Исидором I было издано: 2) Соборное деяние; и уже со ссылками на этих два основополагающих документа император направил свои грамоты: 3) митрополиту Киевскому (постоянно пребывавшему в Москве) и всея Руси свт. Феогносту; 4) московскому великому князю Симеону Иоанновичу Гордому; 5) князю Галицкому и Владимиро-Волынскому Любарту-Дмитрию Гедиминовичу; а патриарх направил: 6) грамоту митрополиту Галицкому Феодору[99]. Суть всех этих документов сводится к тому, что решение об отделении нескольких епархий Юго- Запада Руси от остальной Русской Церкви, принятое[100] «предшествующим Константинопольским патриархом по злому умыслу» (διὰ τὴν κακογνωμίαν τοῦ χρηματίσαντος πατριάρχου Κωνσταντινουπόλεως[101]), было неканоничным (ἔξω τῶν θείων καὶ ἱερῶν κανόνων[102], или παρὰ κανόνας[103]), поэтому император и архиерейский собор упраздняют его и предписывают, чтобы Русская Церковь вернулась к единству под началом одного предстоятеля, «согласно издревле узаконенным в той стране — всей Руси — обычаям» (τῶν ἐκ παλαιοῦ νενομισμένων ἐθίμων εἰς τὴν τοιαύτην χώραν τῆς πάσης Ῥωσίας)[104]. Помимо того, что это определение является важным уже само по себе, огромное значение имеет аргументация, на которую опирается соборное деяние 1347 г.: Τὸ γάρ ἔθνος τῶν Ῥώσων — χρόνος ἤδη μακρὸς εἰς τετρακοσίους ἐγγὺς ἐξήκων — ἕνα μητροπολίτην γνωρίζον, «Ибо народ Русов вот уже на протяжении почти четырехсот лет знает одного митрополита»[105]. Таким образом, именно факт исторического единства Русской Церкви был для отцов собора 1347 г. ключевым аргументом при решении вопроса об упразднении самостоятельной Галицкой митрополии. Следующий важный документ — грамота собора архиереев Константинопольской Церкви во главе с патриархом свт. Филофеем, изданная в январе 1354 г. Она санкционирует перемещение резиденции Киевских митрополитов во Владимир (а фактически — в Москву, которая уже с 1326 г. стала основным местопребыванием Киевских митрополитов), с сохранением их власти над всей Русской Церковью: οὔκ ἐστιν ἑτέρα καταμονὴ καὶ ἀνάπαυσις καὶ κατάντημα τῇ ἁγιωτάτῃ μητροπόλει Ῥωσίας διὰ τὰς προειρημένας αἰτίας εἰ μὴ τὸ Βλαντίμοιρον («нет для святейшей митрополии Руси, по изложенным выше причинам[106], иного местопребывания, прибежища и укрытия, кроме Владимира»), поэтому ἐν Ἁγίῳ παρακελεύεται Πνεύματι διὰ τοῦ παρόντος συνοδικου γράμματος εἶναι καὶ εὑρίσκεσθαι τόν τε ἱερώτατον μητροπολίτην Ῥωσίας καὶ τοὺς μετ᾽ αὐτὸν πάντας ἐν τῷ Βλαντιμοίρῳ καὶ ἔχειν τοῦτο ὡς οἰκεῖον κάθισμα ἀναφαιρέτως καὶ ἀναποσπάστως εἰς αἰῶνα τὸν ἅπαντα, καὶ ἔνι μὲν καὶ τὸ Κύεβον ὡς οἰκεῖος θρόνος καὶ πρῶτον κάθισμα τοῦ ἀρχιερέως, ἐὰν περισώζηται, μετ᾽ ἐκεῖνο καὶ σὺν ἐκείνῳ δεύτερον κάθισμα καὶ καταμονὴ καὶ ἀνάπαυσις ἡ ἁγιωτάτη ἐπισκοπὴ Βλαντιμοίρου («во Святом повелевается Духе посредством настоящей соборной грамоты, чтобы священнейшая митрополия Руси, как и все, что к ней относится, находилась и обреталась во Владимире, и имела его как собственную кафедру безвозвратно и на веки вечные неотъемлемо, и пусть за ней остается, во- первых, Киев — если тот продолжит существовать, — как собственный престол и первая архиерейская кафедра, а следом за ним и вместе с ним — и святейшая Владимирская епископия, как вторая кафедра и местопребывание, и прибежище»)[107].
Еще один документ византийской эпохи — патриаршая грамота Константинопольского патриарха Иосифа II от 1416 г. о соборном низложении Григория Цамблака, посланная митрополиту Руси свт. Фотию[108]: «Нынѣ же божественный и священный Съборъ събрався по случяю, священныя святители, митрополиты всечестнѣйшiя Ираклiйскый и Ангирьскый и инiи мнози, и судомъ сихъ общимъ поверженъ Цамблакъ Григорей, по божественымъ и священнымъ правиломъ, по изверженiю, въ отлученiе и проклятiе»[109]. На этот документ, помимо прочего, ссылался патриарх Иоаким в своих инструкциях послам, отправлявшимся на переговоры о признании поставления Киевского митрополита в Москве[110].
II.2. Документы середины XV — середины XVII в.: попытка оспорить права Московского первоиерарха и последующее подтверждение его прав на все русские епархии
Принципиальное значение имеет содержание патриаршая грамота Константинопольского патриарха свт. Дионисия I, адресованная князьям и народу Руси — «Лист Дионисия патриархи Константинопольского до Москвы писаныи» от 1467 г.[111] Патриарх настаивает здесь, ссылаясь на древний обычай, на неделимости Русской Церкви: «Имели бы есте одну Церков а одного митрополита, а про тож ся есте приложили к нему в едность, аж бы была одна Церков, а в ней один пастыр, абы с того пан Бог похвален был, который рушает все погоршенъе и разделенъе, а диавол прогнан бывает… Про тож годность, только бы тот один был митрополит истинный правый на всей Русской земли подлуг старого обычая и звычая русского. Не подобно бо есть, абы старый обычай и звычай изламан был старый». При этом в грамоте утверждается, что Константинопольская Церковь не признала митрополичий сан свт. Ионы[112] и его преемников, откуда вытекает, что главой единой Русской Церкви следует считать признанного теперь Константинополем Григория Болгарина: «А што зделали на Москве, аж бы того перестати делати, как же указует и приказует святая головнея великая Церков соборная, бо то ест против правил и против закону Божиего; елико именовали на Москве от Ионы и до сих часов митрополитов, тых всих великая зборная наша святая Церков не имает, а ни дръжит, а ни именует за митропо литов. А про тоже бы есте вси приняли, и держали бы есте, и послушнии были его и имели его правого и истинного митрополита, предреченного преосвященного митрополита Киевского и всеа России кир Григория о святом дусе возлюбленного брата и сослужителя нашего смирения». В этой последней части грамота патриарха Дионисия не была принята в Москве, где продолжали считать истинными митрополитами всея Руси преемников свт. Ионы, но важно подчеркнуть, что, во-первых, из грамоты ясно следует, что Константинопольская Церковь не выносила решения о разделении Русской Церкви на «Московскую» и «Киевскую» части; во-вторых, с признанием легитимности Московских митрополитов Константинополю пришлось бы либо выносить такое решение (что отнюдь не было сделано), либо лишать легитимности, наоборот, уже митрополитов Киевских и Галицких (что выполнил за Константинополь сам ход истории).
Формальной легитимацией Московских первоиерархов со стороны Константинополя можно считать уже упоминание «всесвященнейшего митрополита Московского и всея Русии» Варлаама (имя не упомянуто) в грамоте патриарха Константинопольского Феолипта I от 1516 г.; что особенно важно, в той же грамоте тот же митрополит также назван «священнейшим митрополитом Киевским и всея Русии»[113]. Таким образом, и в XVI веке Константинопольский Патриархат вполне осознавал, что Московский митрополит одновременно является и Киевским.
Бесспорной легитимацией является упоминание имени митрополита Московского свт. Макария в соборной грамоте о признании царского титула Иоанна Васильевича Грозного, изданной в 1561 г. патриархом Константинопольским Иоасафом II от лица архиерейского собора[114], равно как и в патриаршем послании того же патриарха, где митрополиту Макарию, в статусе «патриаршего экзарха», предоставлено право венчать Ивана IV на царство от лица самого патриарха[115].
Окончательным же актом признания такой легитимации следует считать документы об учреждении на Руси патриаршества: Уложенную грамоту царя Феодора Иоанновича, Константинопольского патриарха Иеремии II и церковного собора от 1589 г.; Соборную грамоту того же патриарха и собора епископов Константинопольской Церкви от 1590 г. и, главное, Соборное деяние Великого Константинопольского собора всех древних православных Церквей Востока 1593 г. Именно третий из этих документов является ключевым, как по обстоятельствам своего издания[116], так и по степени авторитетности, поскольку он представляет собой решение собора всех восточных патриархов[117], а не одной лишь Константинопольской Церкви. В Соборном деянии 1593 г. было вынесено следующее определение: … τὸν θρόνον τῆς εὐσεβεστάτης καὶ ὀρθοδόξου πόλεως Μοσκόβου εἶναί τε καὶ λέγεσθαι πατριαρχεῖον, διὰ τὸ βασιλείας ἀξιωθῆναι παρὰ Θεοῦ τὴν χώραν ταύτην, πᾶσάν τε Ῥωσίαν καὶ τὰ ὑπερβόρεια μέρη ὑποτάττεσθαι τῷ πατριαρχικῷ θρόνῳ Μοσκόβου καὶ πάσης Ῥωσίας καὶ τῶν ὑπερβορείων μερῶν… («… престол благочестивейшего и православного города Москвы да будет и называется патриаршим, поскольку страна та удостоилась от Бога царской власти, а вся Русь и северные страны да подчиняются патриаршему престолу Московскому и всея Руси и всех северных стран…»)[118]. Это определение не только не предполагает разделения Церкви всея Руси на какие-либо части, но и подчиняет все русские епархии Московской кафедре. Будучи соборным решением всех восточных патриархов, это определение заведомо выше любых решений какой-либо одной Поместной Церкви — в том числе, Константинопольской, — и имеет перед ними безусловный приоритет.
Немалое значение имеет и аргумент, которым отцы собора 1593 г. обосновали целесообразность предоставления Московскому первоиерарху патриаршего титула: «Страна та удостоилась от Бога царской власти». Ниже в Соборном деянии 1593 г. всем Поместным Церквам предписывается поминать имя московского царя за богослужением: в диптихах, на проскомидии и, главное, на двупсалмии утрени, где некогда поминали имя только лишь византийского императора. Признавая царское достоинство правителей Москвы, отцы собора 1593 г. тем самым признавали за русскими царями власть влиять на административно-территориальное устройство Церкви, в соответствии с православным каноническим правом: «Аще царскою властию вновь устроен или впредь устроен будет град, то гражданским и земским распределениям да следует и распределение церковных дел» (38-е правило Трулльского собора; ср. 17-е правило IV Вселенского собора).
Таким образом, Соборное деяние 1593 г. не только не предполагало возможности дальнейшего сосуществования двух митрополий «всея Руси», но и предоставило русскому царю и Московскому патриарху все необходимые инструменты для преодоления имевшегося на тот момент разделения с Западнорусской митрополией. Московские первоиерархи именно так и понимали содержание Соборного деяния, что видно и из их собственных слов (см. выше цитату из послания патриарха Иоакима), и из фактов поставления Киевского местоблюстителя в 1661 г., возведения Черниговского епископа Лазаря (Барановича) в архиепископы на Московском соборе 1666–1667 гг., утверждения Варлаама (Ясинского) как архимандрита Киево-Печерской лавры в 1684 г. и, наконец, поставления Киевского митрополита в 1685 г. — все это без испрашивания разрешения у Константинополя.
Важным символическим прецедентом было принятие патриархом Никоном новоизобретенного официального титула «Святейший архиепископ Московский, всея Великия и Малыя России патриарх»[119]. Такая форма титула, с одной стороны, подражала титулу Константинопольского патриарха («Святейший архиепископ Константинополя и Вселенский патриарх»), а с другой — калькировала титул Московского царя («Государь царь и великий князь, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец»). Константинопольский патриарх Паисий I одобрил эту титулатуру, тем самым признав права Московского патриарха на малороссийские епархии. В знаменитой Соборной грамоте 1654 г., которая стала краеугольным камнем приведшей к расколу Русской Церкви никоновской книжной справы, патриарх Паисий, вместе с сонмом архиереев, называет Никона «патриархом Московии, Великой и Малой России» и т. д. (Τῷ μακαριωτάτῳ καὶ εὐσεβεστάτῳ πατριάρχῃ Μοσχοβίας, Μεγάλης τε καὶ Μικρᾶς Ῥωσίας, καὶ πολλῶν ἐπαρχιῶν τῶν κατὰ γῆν καὶ θάλατταν παντὸς βοῤῥείου μέρους κυρίῳ ΝΙΚΟΝΙ ἀδελφῷ καὶ συλλειτουργῷ ἡμῶν…)[120].
II.3. Документы 1686 г.
Успенский собор Московского Кремля
Успенский собор Московского Кремля
Из сказанного выше следует, что для поставления Киевского митрополита в Москве в одобрении Константинополя нужды как таковой не было. Тем не менее, в 1682 г. по инициативе русского правительства был инициирован переговорный процесс по вопросу о предоставлении такого одобрения в письменном виде. Как уже отмечалось выше, основная цель этого процесса заключалась не в получении контроля над церковной жизнью Киева и Левобережья, который уже и так находился в руках Московского патриарха, а в создании неоспоримой юридической базы для дальнейшего давления на Речь Посполитую в вопросах соблюдения прав и религиозных свобод ее православного населения. В 1684 г. в Константинополе грек Захарий Софир, уполномоченный Посольским приказом, провел предварительные переговоры с Константинопольским патриархом Иаковом на предмет поставления Киевского митрополита в Москве. Патриарх ответил отказом, сославшись на необходимость одобрения такого решения великим визирем Османской империи. Этот отказ не повлиял на подготовку к поставлению митрополита на вдовствующую Киевскую кафедру в Москве. В том же 1684 г. левобережный гетман попытался убедить русское правительство поставить митрополитом избранного им епископа Гедеона (Святополк-Четвертинского), бежавшего из Речи Посполитой по причине преследований. Но в Москве были убеждены в необходимости выбора митрополита не по представлению гетмана, а церковным собором самой митрополии. Во исполнение этого 29 июня 1685 г. в Киеве открылось собрание духовенства Киевской митрополии с участием видных представителей казачества (прежде всего — Ивана Мазепы); ни Лазарь Черниговский, ни Гедеон (а других православных архиереев в митрополии больше не осталось) в собрании участия не принимали. На заседании 8 июля Гедеон был избран митрополитом Киевским. Одновременно духовенство Киева во главе с архимандритом Киево-Печерского монастыря Варлаамом (Ясинским) выразило гетману свою озабоченность относительно предстоящего поставления Гедеона в Москве без согласия Константинопольского Патриархата. Был составлен список требований относительно сохранения «прав и вольностей Малороссийской земли», основную часть которого составляли пожелания не приводить православное богослужение на украинских землях в соответствие московской практике. 20 июля гетман И. С. Самойлович и епископ Гедеон направили в Москву послание с описанием произошедшего, просьбами о направлении посольства в Константинополь и сохранении «вольностей». В сентябре 1685 года московское правительство рассмотрело требования киевского духовенства и согласилось с пятью из шести; гетман пошел на компромисс, сняв не устроивший Москву пункт, что открыло дорогу к поставлению Гедеона в Москве, которое состоялось 8 ноября в Успенском Соборе Московского Кремля.
После поставления Гедеона в Константинополь были направлены посланец гетмана Самойловича Иван Лисица и дьяк Никита Алексеев с грамотами от патриарха Иоакима, царей Иоанна V и Петра I, и гетман с просьбой утвердить переход Киевской митрополии в юрисдикцию Москвы. В полном соответствии с разъяснениями Константинопольского патриарха Иакова, переговорщики сначала получили одобрение от великого визиря, а затем — и от Константинопольского патриарха Дионисия IV. В мае-июне 1686 г. Константинопольская Патриархия издала четыре официальных документа, одобряющих переход Киевских митрополитов под юрисдикцию Московских патриархов: 1) патриаршую грамоту в адрес московских царей, 2) патриаршую грамоту в адрес гетмана И. Самойловича, 3) патриаршую и соборную грамоту в адрес патриарха Московского Иоакима и 4) патриаршую и соборную грамоту о новом порядке избрания митрополита Киевского[121]. Также был написан ряд посланий, не имеющих юридического значения[122], которые мы по этой причине здесь не комментируем.
Содержание всех четырех указанных документов, если опустить различия в обращениях к адресатам и не относящуюся к делу риторику, сводится к тому, что патриарх и архиереи Константинопольской Церкви признают объективную необходимость переподчинения Киевской кафедры Московскому патриарху, предоставляют Московскому патриарху власть рукополагать Киевского митрополита, избранного согласно обычаю его митрополии, и судить его, то есть иметь над ним полноту юрисдикции, причем навсегда (соответствующие права переданы Московскому патриарху «как тогдашнему, так и всем последующим (ὅ τε ἤδη καὶ οἱ μετὰ τοῦτον)»); а от Киевского митрополита требуют впредь относиться к Московскому патриарху как к своему «предстоятелю», то есть каноническому главе, и обращаться за ставленнической грамотой именно к нему, а не к Константинопольскому.
Вообще говоря, в свете определения Великого Константинопольского собора 1593 г. канонический статус всех этих документов сомнителен, поскольку указанный собор уже утвердил права Московского патриарха в отно шении всех русских епархий, а его авторитет выше, чем у отдельно взятой Константинопольской Церкви. Да и сама Константинопольская Церковь в Соборном деянии 1654 г. уже признала права Московского патриарха не только на Великую, но и на Малую Россию.
Тем не менее, в последнее время в литературе наметилась тенденция придавать документам 1686 г. едва ли не определяющее значение[123]. В частности, указывается, что содержащееся в этих документах выражение ἔχῃ ἄδειαν… χειροτονεῖν в отношении права Московского патриарха рукополагать Киевского митрополита якобы означает не «имеет власть хиротонисать», а «имеет дозволение/уполномочен (sur autorisation) хиротонисать», и что обязательство Киевского митрополита воспринимать Московского патриарха ὡς γέροντος καὶ προεστῶτος, «как старшего и предстоятеля», якобы в действительности означает «его признание в качестве духовного отца» и не более того[124]. Подобные выводы представляют собой всего лишь попытку выдать желаемое за действительное. Так, согласно словарю Э. Криараса, наиболее авторитетному словарю греческого языка византийского и поствизантийского периодов, первые — т. е. основные — значения у слова ἄδεια — следующие: 1) ελευθερία να κάνει κανείς, 2) απόλυτη ελευθερία, т. е. «свобода делать что-либо», «полная свобода (действий)»[125], а отнюдь не выданная кем-то вышестоящим «авторизация». В свою очередь, термин προεστός (προεστώς), согласно тому же словарю, означает «начальника» в самом широком смысле слова[126]; а главное, можно указать на примеры использования этого слова в качестве синонима термина «патриарх»[127].
Никаких ограничений власти Московского патриарха рукополагать Киевского митрополита или дозволений Киевскому митрополиту относиться к Московскому патриарху «просто как к духовному отцу»[128] документы 1686 г. в действительности не содержат. Киевский митрополит полностью и безоговорочно подчиняется ка нонической власти Московского патриарха. Нет в этих документах и утверждений о том, что Киевский митрополит якобы сохраняет за собой статус «экзарха Константинопольского патриарха» в отношении Малороссии. Выражение «экзарх» в отношении Киевского митрополита встречается в двух второстепенных документах июня 1686 г. — патриарших посланиях духовенству и верным Киевской митрополии, а также им же вместе с гетманом[129]. Адресатам этих посланий предписывается не выходить из послушания митрополиту Гедеону, который назван «митрополитом Киевским… и экзархом всея России». Выражение «экзарх всея России» можно понимать двояко — либо как претензии Константинопольского патриарха на всю Русь, что шло бы вразрез с решениями Великого Константинопольского собора 1593 г. и нарушало бы целый ряд священных канонов, либо как синоним перехода митрополита Киевского под власть патриарха всея Руси — по аналогии с тем, как в предшествующую эпоху тот же митрополит мог называться «экзархом Константинопольского патриарха». Очевидно, что приемлемым толкованием является именно второе: митрополит Киевский признается экзархом [патриарха] всея Руси.
Единственное встречное условие, которое выдвигается в документах 1686 г. — о чем, собственно, сами эти документы и свидетельствуют[130] — просьба, чтобы Киевский митрополит за богослужением поминал имя Константинопольского патриарха прежде имени Московского. С юридической точки зрения, упомянутая просьба является не более, чем простым благопожеланием. Никаких санкций за ее невыполнение документы 1686 г. не предусматривают, а главное — никаких обязательств по исполнению этой просьбы ни Московский патриарх, ни Киевский митрополит на себя не принимали. Делать из этой просьбы тот вывод, что Киевская митрополия якобы сохранила каноническое подчинение Константинополю, нельзя: речь в этой просьбе идет исключительно о ми трополите, мотивация просьбы (которая указана прямо) не содержит и намека на сохранение юрисдикции Константинополя над Киевом[131], поминовения Константинопольского патриарха прочими епископами (не говоря о священниках) митрополии не предусматривается.
Тем не менее, достаточно парадоксальным образом эта просьба была удовлетворена автоматически. Дело в том, что еще при патриархе Никоне из уважения к восточным патриархам их поминовение было включено в стандартные издания русских богослужебных книг. В частности, в московском издании Служебника 1655 г. впервые появилось поминовение на проскомидии не только Московского патриарха, но и четырех восточных патриархов, причем поименное[132]. В свою очередь, в Чиновнике архиерейского священнослужения 1677 г. и его переизданиях восточные патриархи упомянуты на возгласе анафоры; еще в чине архиерейской литургии появились поминовения восточных патриархов на великом входе и так называемая великая похвала — ряд возгласов перед пением литургийного Трисвятого; все это дополнило собой поминовение патриархов на проскомидии, которая продолжала совершаться по Служебнику. Для сравнения, в старом архиерейском Чиновнике Киевской митрополии[133] великой похвалы не было вообще, как не было и поминовения патриархов на великом входе; имелось лишь поминовение «вселенских патриархов» (без имен) на проскомидии и упоминание вселенского патриарха в составе возгласа на евхаристической молитве. Как следствие, в архиерейском — и даже в рядовом священническом — чине литургии после воссоединения Киевской митрополии с Московским патриархатом объем поминовений восточных патриархов заметно вырос по сравнению с предшествующим периодом. Тем самым, желание Константинопольского патриарха Дионисия IV подчеркнуть единство Церкви во «всех концах вселенной», как он сам писал, было полностью удовлетворено самим фактом перехода на московские издания богослужебных книг[134].
Наконец, крайне важно подчеркнуть, что ни в конце XVII века, ни в XVIII–XIX веках факт окончательного и бесповоротного воссоединения Киевской митрополии с Церковью всея Руси никем не ставился под сомнение[135]. Даже патриарх Иерусалимский Досифей, до издания документов мая-июня 1686 г. выступавший с критикой идеи такого воссоединения, после принятия решения Константинополем уже не давал ни малейшего повода усомниться в пребывании Киевской митрополии в полном каноническом подчинении у Москвы. Напротив, в целой серии писем он призывал Москву использовать свою церковно-каноническую власть для устранения элементов католического влияния в малороссийском богословии и литургической практике (т. е., по сути для упразднения тех самых «прав и вольностей», возможность сохранять которые киевское духовенство оговаривало в 1685 г.!)[136].
Замечательным свидетельством безоговорочного принятия случившегося со стороны высших лиц Константинопольского Патриархата является прошение бывшего Константинопольского патриарха Серафима II, который был вынужден покинуть Османскую империю из-за занятой им антитурецкой позиции во время русско-турецкой войны 1768–1774 гг., о позволении ему совершать богослужения в храмах Киевской (!) епархии. В июне 1776 г. патриарх направил в Святейший правительствующий Синод следующее прошение[137]:
Въ силу Высочайшаго и Святѣйшаго правителствующаго Сѵнода повеления, Кiевской епархiи въ Спа(с)скiй Максаковскiй монастырь прошлаго февраля м(еся) ца я прибылъ, но какъ не имѣя от(ъ) Святѣйшаго Сѵнода къ священнослуженiю писменое дозволенiе, священнодѣйствовать не дерзаю. Для того по церковному чиноположенiю священ(н)ослуженiе мнѣ дозволить и для вѣдома къ митрополиту Кiевскому послать указъ С(вя)тѣйшаго правителствующаго Синода всенижайше прошу. Къ сему доношенiю подписался. † Πατριάρχης πρώην Κωνσταντινουπόλεως Σεραφίμ.
Как видно из этого прошения, которое было рассмотрено и удовлетворено Синодом[138], бывший Константинопольский патриарх испрашивает разрешение служить — причем не где-то, а в собственной епархии Киевского митрополита! — у высших церковных властей Русской Церкви, а не в Константинополе, и не знает ни о каких якобы сохраняющихся у Киевских митрополитов обязательствах в отношении константинопольских предстоятелей.
Выводы о канонических основаниях единства Русской Церкви:
Уже сам по себе факт исторического единства Русской Церкви обладает более, чем достаточной канонической силой (Соборное деяние и императорский хрисовул 1347 г., патриаршая грамота 1467 г.). Центр единой Русской Церкви каноническим образом перемещен во Владимиро-Суздальскую землю, то есть в Москву, с сохранением за Московским архиереем Киева как его собственной древней кафедры (Соборное деяние 1354 г.; ср. патриаршую грамоту 1516 г.).
Великий Константинопольский собор 1593 г. подтвердил права Московского патриарха на все исторические русские епархии, не ограничивая их территориями под текущим политическим контролем Москвы. В 1686 г. Константинопольскому Патриархату осталось лишь с достоинством отказаться от какого-либо оспаривания прав Московского патриарха в отношении Киевской кафедры. Единственная сделанная в 1686 г. оговорка, касающаяся поминовения Константинопольского патриарха, во-первых, не была для Русской Церкви обязывающей, поскольку нет и не было каких-либо документов, подтверждающих согласие Московского Патриархата или самóй Киевской митрополии с этой оговоркой; во-вторых, могла быть истолкована либо как заявление об универсальной власти Константинопольской Церкви (что подозрительно напоминало бы папский догмат и поэтому не было богословски приемлемо), либо как благопожелание подчеркнуть единство Вселенской Церкви при помощи литургических поминовений (что Русская Церковь осуществила еще ранее 1686 г., при патриархе Никоне).
III. Общие выводы
Единство Русской Православной Церкви, существующее уже более тысячелетия, неоднократно оказывалось под ударами с разных сторон, но вопреки этому просуществовало значительно дольше, чем длились периоды его нарушения.
В византийские времена именно Константинопольская Церковь отстаивала это единство, вопреки возникавшим политическим конфликтам между теми или иными русскими княжествами. Со своей стороны, духовенство и верующие митрополии всея Руси отвечали Константинопольской Церкви любовью, уважением, признанием и существенной материальной поддержкой.
Оторвать митрополию всея Руси от Константинополя смогла лишь сама византийская элита, когда она сначала попыталась использовать русское Православие в качестве разменной монеты в отчаянной попытке заставить Запад прийти на помощь гибнущему Константинополю, а затем позволила униатскому митрополиту узурпировать титул первоиерарха «всея Руси».
Восстановление полноценного церковного общения между Москвой и Константинополем не могло не поставить вопроса о том, кто в действительности имеет право на титул первоиерарха «всея Руси», а объективный ход истории дал на этот вопрос исчерпывающий ответ, закрепленный в целом ряде церковно-канонических документов, для пересмотра которых нет никаких законных оснований.
Священник Михаил Желтов
Автор – кандидат богословия, доцент Московской духовной академии, Общецерковной аспирантуры и докторантуры имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, член Синодальной библейско-богословской комиссии, Синодальной богослужебной комиссии и Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви.
Источник: Церковь и время № 3 (84) 2018, стр: 29-95.
28 сентября 2018 г
http://www.pravoslavie.ru/116071.html
Ибо ЕС назван федеральной таможенной службой как КРУПНЕЙШИЙ торговый партнёр России. (крупнее уже нету).
