|
А ведь предлагали Европам войти по самые Нидерланды....
— Потому что самое страшное для них — соединение России с Германией.
Как-то давно я беседовал с одним из помощников Буша-старшего.
Когда я объяснил, что на развалинах Советского Союза будет Россия, которая соединится с Германией, он сказал: может, ты и прав, но это закончится ядерной войной в Европе.
В настоящих стратегических приоритетах США нет места идеологии.
На уровне деклараций все определяет идеология.
А реально идеология ничего не значит.
У них реальный приоритет один: ни одна страна мира или конгломерат стран не должны дойти до уровня, с которого они могут бросить вызов США.
— Это понятно. Почему именно Крым стал шагом к возможному союзу России и Германии?
— Россия, в их понимании, сначала берет Крым, а потом делает следующий шаг.
И следующий, и следующий.
То есть для них Крым — это начало обрушения линии Керзона.
— То, что вы говорите, свидетельствует, что к третьей мировой войне они не готовы.
— Не готовы.
— То есть мы всю эту неделю сильно преувеличивали риски?
— Нет, не преувеличивали. Как-то раз Дмитрий Саймс, выступая по телевизору, заметил: посмотрите, они в Северной Корее себя так не ведут, в Иране себя так не ведут.
Дальше нужно спросить, а почему они себя так ведут с Россией?
Объяснение одно: они считают, что мы — их мятежный сателлит.
— Это звучит фантастически.
— Для меня это не фантастика, а несомненность.
Для них мы мятежная колония.
— То есть когда Трамп говорит и о запуске ракет, и одновременно о том, что мы должны помочь России экономически, это он серьезно говорит?
— Стопроцентно.
Для них Россия стала колонией в 1991 году.
«Это наша подконтрольная управляемая провинция, которую мы не добили из общих соображений, не отняли ядерное оружие, не расчленили на части, не лишили статуса в Совете Безопасности.
Почему?
Потому что это колония»
И каждый раз, когда они видят с нашей стороны типы колониального поведения, они укрепляются в том, что это колония.
А ничто так не распаляет, как мятежная колония. Это ужасно обидно.
— Что мы делаем как колония?
— К ним приезжают разные люди, говорят, это Путин — это ошибка.
Что мы, мол, контролируем процесс, мы все вернем, у нас будет демократическая страна.
Они все время контактируют с представителями российской элиты, прежде всего экономической, но не только, которые разговаривают на языке компрадоров, продолжают ездить туда для обретения благодати.
Там живут их семьи, они все время говорят, что у нас западные ценности.
— Что же тогда американцы думают сейчас, в этой конкретной ситуации?
— Они думают, что нас сломают.
— Я имею в виду крайнюю непоследовательность действий Трампа: то он поднимает самолет Судного дня, то на следующий день говорит, что не буду стрелять. Какую ситуацию они пытаются создать?
— Давно пора получить настоящий психологический портрет Трампа.
Когда он говорит, что полетят изделия и они будут красивые, он упивается некоторыми возможностями.
Пора бы миру давно вздрогнуть.
Человек, который говорит о воздействии оружия, будучи верховным главнокомандующим, не может этим упиваться.
— Он может начать войну?
— Он войну начать не может, но может дернуться и запустить что угодно.
И чем более неадекватен в глазах противников России образ нашей страны и нашей элиты, тем быстрее люди могут начать действия, которые приведут к войне, даже не думая, что это будет война, считая, что легко сломают.
Гитлер считал, что Россия — легкий приз.
У него не было необходимости браться за Россию, не добив Англию и не уничтожив США.
Но он считал, что наша военная элита уничтожена Сталиным, что народ ненавидит коммунизм, что нас можно взять голыми руками.
И дернулся — к глубочайшему изумлению Сталина.
— Но мы же продемонстрировали свои возможности совсем недавно, на экранах президентского послания?
— Давайте представим себе, что Юрий Андропов на каком-то съезде КПСС натянул экран в Кремлевском дворце съездов и показал, куда будут лететь наши изделия.
Мы в истории никогда не видели таких показов.
Эти показы говорят, что сейчас ситуация не холодной, а криогенной войны.
И надо понять, как мы от козыревского платка дошли до такого состояния.
— Что за козыревский платок?
— Американский посол уронил платок, Козырев, тогда министр иностранных дел, кинулся этот платок поднимать.
Такая вот история из девяностых.
И вот вопрос: как мы от приниженной угодливости (мы вас слушаем, мы от вас зависим, мы учимся у вас) дошли до таких показов?
Этот путь пройден за счет того, что нам, России нельзя, сокращая смысловую дистанцию с Западом, одновременно удерживать с ним правильные спокойные отношения.
— Не поняла.
— Есть Россия, и есть западный мир.
Они не могут слиться.
И не должны.
Запад этого не хочет.
Когда Россия идет на сближение, Запад напрягается.
Чем настойчивее Россия идет на сближение, тем больше он напрягается.
Не радуется, а напрягается, понимаете?
Чтобы снять это напряжение, чреватое ядерной войной, надо набрать дистанцию.
Россия и Запад могут сосуществовать, только набрав дистанцию.
— Вы хотите сказать, что все эти годы мы зачем-то сближались.
— Да, мы сближались и провоцировали этим агрессию.
Мы все еще стремимся войти в европейскую западную цивилизацию.
— А формально в чем мы сближались? Крым взяли.
— Крым мы взяли, но у нас такие же ценности.
Мы — просвещенные люди, мы знаем Конан Дойля лучше, чем они, мы никогда не осуждали Запад, мы хотим стать равноправной частью их сообщества.
Мы хотим войти в их дом, но берем Крым.
Для них это двойной нонсенс.
— Владислав Сурков на прошлой неделе написал колонку, где высказал мысль, что всё, западный наш путь кончился. А заодно и азиатский путь.
— Главное, что он сказал, — кончился западный путь.
Ради чего разваливали Советский Союз?
Ради объединения с Европой.
Идея была в том, что американцы уйдут из Европы, мы войдем в Европу, мы — главная ядерная держава, экономики объединятся, а мы станем демократической и капиталистической сверхдержавой.
Что будет потом, было неважно.
Все это происходило до 2008 года, когда представители авторитетных кругов европейской элиты приехали в Москву и сказали, что вы войдете в Европу, но по частям.
— Какие могли быть части в 2008 году?
— По областям, до Урала, после Урала, по крупным регионам.
— Вы хотите сказать, что на Западе не понимают, что народ с этим никогда не согласится?
— Народ их не интересует, их интересует только элита.
Саркози приезжал со своим планом урегулирования грузино-осетинского конфликта.
Этот план означал введение соответствующих войск в зону конфликта.
Они сначала вошли бы туда, потом начали бы просачиваться на весь Северный Кавказ, и он начал бы отпадать.
Мне звонил из Франции знакомый, говорил, что Саркози плакал, когда понял, как его кинули.
Но мы-то стали так играть, только когда поняли, что идея вхождения целостной России в Европу окончательно отменена.
— В 2008 году?
— Да, все началось тогда: мы иначе, чем обычно, сыграли в Осетии и в Грузии. Но в 2008 году все еще было не до конца оформлено и осмыслено.
А к 2010 году позиция была выработана полностью.
Они отвергли наш план вхождения в Европу целиком.
А наиболее влиятельная часть нашей элиты отвергла план нашего вхождения в Европу по частям.
Элитного единства в этом вопросе не было.
Но путинская часть элиты взяла верх.
— Единство есть сейчас?
— Нет, единства нашей элиты в этом вопросе не будет никогда.
Это все очень непросто.
С конца семидесятых начался этот процесс постепенного отказа части нашей элиты от автономного существования в СССР в пользу объединения с Европой на ее основаниях.
Частью этого плана было объединение Германии.
Распад Советского Союза, с точки зрения элиты, был частью этого проекта, потому что считалось, что тогда будет легче, можно демократическую власть сделать без оглядки на демографическую динамику.
Это сделали, начали входить.
Потом реформы, наш хаос, но все ждали, что хаос уляжется, и мы войдем.
Никакой в этом смысле разницы между позицией допутинской и путинской нет. Идея полноценного вхождения целостной России в Запад, конкретно в Европу, господствует над умами нашей элиты уже как минимум тридцать-сорок лет.
Но хотелось-то войти как целое — со своей армией, своими ресурсами, своим населением.
И стать как бы суперцентром.
Однако американцы ничего так не боятся, как подобного разворота событий. Ничего опаснее для них нет.
— То есть мы просто должны сказать, что не хотим входить в Европу? Так это вроде просто? Мы и правда не хотим.
— Это долгий и трудный вопрос, но это вопрос нашей судьбы.
Чем дальше мы будем «переть» туда тихой сапой, не объясняясь с миром, тем больше вероятность войны.
Для меня именно это сокращение дистанции, эта воля к вхождению и есть сползание в войну.
Сейчас процитирую вам отрывок, не знаю, насколько он достоверен.
«Мы нечаянно прикоснулись к одной из самых опасных точек мировой политики. Еще один шаг, и никакая сила не удержит большевистское правительство Москвы. Назад от Варшавы, бегом, немедленно». Ленин. Если это притча, то очень точная.
— Наша элита ведь больше дружит с англосаксонским миром. Вы сказали про семьи, я представила себе Великобританию, а не Германию.
— Никакие связи с англосаксонским миром не отменяют того, что элита хочет влиться в Европу.
Занять определенные этажи в европейском доме.
А теперь посмотрите на это глазами европейцев.
Они говорят: мы этот мир строили восемьсот лет, у нас есть архитектура дома. В доме — этажи.
Вы хотите занимать эти этажи?
Папа римский строил этот дом.
А вы хотите ввести в него православие — в виде чего?
Вы просто хотите выкинуть кого-то из комнат в этом доме?
С какой стати?
Нужно суметь разойтись.
Я считаю, что на это отведены месяцы.
Это нужно сделать.
Но наша элита этого категорически делать не хочет.
Это легко сделать.
Но сопротивление такому разводу со стороны нашей элиты — чудовищно.
— Как разойтись?
— Скажите честно, что план вхождения провалился.
Журнал «Эксперт»
№16 (1072) 16 апреля 2018
Источник - exper
|
