|
Ни Запад ни Восток. Историк — о цивилизационной миссии России
В «Философических письмах» Чаадаева читаем: «Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, мы — народ исключительный». Впрочем, не стоит тут же проникаться манией величия и искать для себя пьедестал. Под исключительностью Петр Яковлевич подразумевал своеобразную двойственность России, находящейся на стыке двух цивилизаций. Проявлялась она на протяжении практически всей нашей истории. Как именно? Об этом — наш полемическо-философский разговор с доктором исторических наук профессором Александром СОКОЛОВЫМ. Ученый сразу же предупредил: все сказанное им — его личный взгляд, неизбежно субъективный.
— Александр Ростиславович, едва ли не вечный парадокс: Россия, находя общий язык с Востоком, при этом хочет быть похожей на Запад. А когда сближается с ним, испытывает разочарование…
— Несомненно, определенные черты Запада долгое время имели в глазах России имидж более привлекательный по сравнению с Востоком. Прежде всего это технологическое первенство, верховенство закона, сравнительно высокий уровень жизни и ее повседневная стабильность.
В свою очередь Восток ассоциировался с авторитарными политическими моделями, основанными на сильной централизованной власти, и существенным технологическим отставанием. Хотя при этом он и был более близок русскому менталитету по своему приоритету духовности и созерцательному отношению к жизни.
В парадигме «Восток-Запад» Россия практически всегда стремилась к «западным стандартам», а отставание от них мы привыкли объяснять какими‑то своими ментальными особенностями, что в свою очередь давало поводы для постоянных шараханий между крайностями тоталитаризма и анархии, капитализма и социализма.
В связи с этим выделю две черты российского менталитета, которые представляются мне особенно важными. Первая — широта русской души. Говорят, что русские редко улыбаются, но более открыты по сравнению с людьми Запада, да и Востока. Вторая — то, что понятие «справедливость» для нас важнее, чем «закон». И с тем, что мы считаем несправедливым, мы никогда не согласимся и не смиримся, какими бы договорами и документами эта несправедливость ни ограждалась. Внутри страны несправедливый закон будут просто саботировать.
Однако, на мой взгляд, причина наших метаний между Востоком и Западом не столько в ментальности, сколько в особенностях нашего евразийского географического положения и размерах. Хотя бы потому, что большая часть населения России живет в Европе, а большая часть территорий расположена в Азии. Об этих ключевых факторах реформаторы постоянно забывали и забывают, поэтому попытки механически копировать Запад приводили в тупик, а затем к очередному откату, скажем так, в восточном направлении.
Добавим сюда внешнеполитические факторы, влияющие, однако, и на внутреннюю политику. Российская государственность не сформировалась бы без внешних угроз. И в зависимости от них мы искали опору то на Западе, то на Востоке. При этом менялись сами, менялась наша цивилизация…
Позволю себе процитировать высказывание, приписываемое Бисмарку: «Не надейтесь, что, единожды воспользовавшись слабостью России, вы будете получать дивиденды вечно. Русские всегда приходят за своими деньгами. И когда они придут — не надейтесь на подписанные вами иезуитские соглашения, якобы вас оправдывающие. Они не стоят той бумаги, на которой написаны. Поэтому с русскими стоит или играть честно, или вообще не играть».
— Призвание Рюрика тоже можно оценить как игру?
— Его призвание в IX веке вовсе не было культурно-цивилизационным выбором Руси: ее тогда еще не существовало. Это был конкретный выбор новгородцев. Они отнюдь не колебались между Западом и Востоком, поскольку Восток был от них далеко, это был выбор между несколькими варяжскими предводителями, одному из которых предстояло обеспечивать защиту Новгорода от агрессивных соплеменников.
Вообще, начиная с Рюрика, Древняя Русь развивалась примерно по тем же сценариям, что и европейские национальные государства. Это формирование новой национальной общности из представителей разных племен, создание централизованного государства, причем зачастую представителями пришлой иноземной династии: пришельца воспринимали как компромиссную фигуру, приемлемую для местных кланов.
До начала XIII века Древняя Русь была вполне типичным европейским государством, интегрированным в Европу экономическими, культурными, династическими связями. Вспомним Ярослава Мудрого, у которого сестра была королевой Польши, а дочери вышли замуж за королей Венгрии, Норвегии и Франции.
Потом, как и во всей Европе, была раздробленность, потом новая централизация уже под властью не Киева или Владимира, а Москвы.
Внешние факторы корректировали темпы и направления этого процесса, однако не меняли его вектор. Другое дело, что у нас имелись свои специфические нюансы, связанные как раз именно с ролью буфера между Европой и Азией.
— Многие историки считают, что на Восток Русь «утянуло» монголо-татарское нашествие…
— Не думаю, что Русь оказалась оторвана от Запада только из‑за татаро-монголов. На мой взгляд, настоящий перелом в ориентации Руси был связан с западными крестовыми походами.
Все шло отлично, пока завоеватели действовали на Ближнем Востоке, но в 1187 году они потерпели поражение от арабов при Хиттине. После этого «объектом» своих устремлений они избрали язычников, и начались крестовые походы против них в Прибалтике. Здешние племена крестоносцы не только ассимилировали, но даже истребляли под корень, примером чему может служить судьба племени пруссов.
Одновременно эти походы были направлены и против «схизматиков», то есть против христиан, верящих по‑другому. Шведы и меченосцы вторгались в новгородские владения. Вопросы веры, которые раньше не мешали сосуществованию и сотрудничеству Руси с Европой, приобрели характер идеологического противостояния. Причем оно было раздуто искусственно — как оправдание агрессии.
Что касается монгольского нашествия в XIII веке… Конечно, оно стало катастрофой, но Русь смогла от нее достаточно быстро оправиться. И монгольское иго на Руси по своей тяжести, в общем, не превышало обычный для Средних веков гнет господствующей нации по отношению к нации вассальной.
Сразу уточню: тезис о том, что монгольское иго заложило в наш генетический код «рабскую азиатскую психологию», я считаю абсолютным бредом. Англосаксы были в ХI веке покорены норманнами и в отличие от Московской Руси так и не избавились полностью от иноземного гнета, а подстроились под него. И очень странно сегодня видеть, как их потомки претендуют на роль светочей свободы и демократии.
То есть, на мой взгляд, вовсе не монголы «виноваты» в том, что Русь «переориентировалась» с Запада на Восток. Говоря об этом, историки и публицисты обычно вспоминают об Александре Невском, который отверг предложение Папы Римского: тот предлагал помощь христианского воинства в освобождении от монгольского ига, с одним только условием — принять католичество.
Мотивация молодого князя была вполне очевидной и убедительной. И дело не в том, что альянс с католическим миром отнял бы у Руси душу, грозил утратой идентичности. Выбор в пользу Запада не гарантировал физического выживания. Не факт, что Запад оказал бы Руси реальную серьезную помощь и она смогла бы отразить натиск монголов…
Сегодня мы понимаем, что выбор, сделанный Александром Невским, оказался в значительной степени судьбоносным. Но тогда это еще не был выбор всей Руси. Уже следующий XIV и особенно XV век стали своего рода развилкой, когда единая древнерусская народность разделилась на три ветви, которые, пользуясь категориями более позднего времени, можно назвать великороссийской, малороссийской и белорусской.
То, что земли нынешних Украины и Белоруссии оказались в западной орбите, вообще не было их выбором, а явилось результатом обстоятельств — экспансии Речи Посполитой. И только Московская Русь — Великороссия — смогла выстоять перед внешними угрозами и перенять от Древней Руси цивилизационную эстафету.
— В чем же она состояла?
— После того как в 1453 году Константинополь, столица мирового православия, пал под натиском Османской империи, Московская Русь стала ощущать себя последней опорой православия, а затем и позиционировать себя в качестве «третьего Рима». Такое позиционирование было средством защиты в ситуации, когда угрозы с Востока и с Запада выглядели сопоставимыми и соизмеримыми.
С востока нам угрожали осколки бывшей Золотой Орды, и с ними в основном разобрались к концу XVI века, покорив Сибирское ханство. С западом все оказалось сложнее. Сухопутные пути в Европу нам перекрывало польско-литовское государство, а с севера и юга Руси грозили два государства-паразита — Ливонский орден и Крымское ханство. Вполне «восточное» в цивилизационном плане Крымское ханство жило грабежом и работорговлей. Ливонский орден перекрывал Руси морские пути в Европу, причем совершенно не стеснялся в методах. Не дал действовать порту в Ивангороде, который должен был составить конкуренцию Нарве, казнил мастеров, собиравшихся отправиться в Москву.
Ливонская война оказалась фактически первым непосредственным столкновением Европы с Россией, во время которого, кстати, отрабатывались и технологии информационных сражений, правда, без Интернета и телевидения. Обходились листовками и памфлетами, которые печатали в походной типографии короля Стефана Батория.
Потом было Смутное время, когда, как полагают некоторые западные историки, Россия имела шанс стать частью Европы через объединение с Речью Посполитой или присоединение бывших новгородских земель к Швеции. Однако платой за такое слияние с Западом стал бы отказ от православия и, в более широком смысле, — от собственной цивилизационной миссии.
А она, на мой взгляд, состояла в консолидации разных наций, причем зачастую еще и принадлежащих к разным конфессиям. Эту способность мы смогли обрести именно потому, что веками служили своеобразным буфером между Востоком и Западом.
— Но ведь западные и восточные империи тоже были многонациональными!
— Там совсем другая история. Эти империи поглощали и ассимилировали малые народы, так что те просто исчезали с этнографической карты. Российский же имперский центр, напротив, и в экономическом, и в культурном плане обеспечивал дополнительные возможности для развития окраин. Естественно, для малых народов такая модель оказывалась более привлекательной.
Россия вообще, наверное, единственная империя, где в колониях жилось, в сущности, лучше, чем в метрополии. Хотя термин «колонии» здесь мало подходит. Воспользуюсь терминами из физики: национальные окраины как бы «примагничивались» к имперскому ядру в отличие, допустим, от Британской и Французской империй, где колонии, отделенные от метрополий морями-океанами, были завоеваны. И полноценной культурной и экономической интеграции в них, естественно, не происходило. Западные метрополии выкачивали из колоний ресурсы. Россия, напротив, выступала в роли донора.
— Проект модернизации России, предпринятый Петром Великим, тоже был нацелен на Запад, хотя на протяжении двух веков предшественники царя-реформатора воевали против Европы. Что произошло?
— Прагматичный Петр правильно оценил геополитические перспективы. На востоке мы имели огромные пространства, еще нуждавшиеся в освоении. Но для этого требовался модернизационный рывок, который можно было обеспечить через европейские знания и технологии.
При этом в начале XVIII века ситуация была такова, что Европа нуждалась в России не меньше, чем Россия в ней. Европейцы ожесточенно воевали друг с другом и одновременно пытались как‑то объединить усилия для борьбы с мусульманской угрозой — Османской империей.
Когда петровская геополитическая программа-минимум была выполнена, начался процесс вестернизации России: преемники Петра подхватили курс на интеграцию с Западом. Ведь предложенное им действительно оказалось успешным, а западная модель — эффективнее восточной. В противном случае Азия и Африка не были бы разобраны европейскими державами на колонии.
Про восточное направление в Петербурге вспоминали от случая к случаю, да и то скорее в связи с европейскими делами. Движение на Кавказ, в сущности, было вызвано стремлением России взять под контроль черноморские проливы. А Павел I планировал вместе с Наполеоном совместный поход в Индию вовсе не ради экспансии на Восток, а чтобы насолить англичанам.
Только при Николае I и Александре II во внешней политике Российского государства обозначились дальневосточный и среднеазиатские векторы, что, кстати, было подстегнуто поражением в Крымской войне, покончившей с доминированием России в Европе. Но зато Россия геополитически отыгралась, победно завершив Кавказскую войну и удачно урегулировав отношения с Китаем и Японией. Потом была новая Русско-турецкая война, выигранная в 1878 году на ратном поле и позже в немалой степени проигранная дипломатами.
Александр III также продвигал российское влияние на Восток, продолжив присоединение территорий Средней Азии и начав сооружение Великой Сибирской магистрали — железнодорожной линии, которая должна была связать Дальний Восток с Москвой и Петербургом. Она открывала возможности для ускорения экономического развития территорий за Уралом, позволяла резко увеличить там военные силы.
А вот Николая II Русско-японская война отвратила от дел восточных. Хотя за несколько лет до нее Россия на правах одного из самых уважаемых членов западного альянса приняла участие в разгроме «Боксерского восстания» в Китае, что привело к его превращению в полуколонию Запада.
В чем здесь мораль? И «Боксерское восстание», и последующая Первая мировая война показывают, что, когда Россия действовала вместе с Западом (Германию оставим за скобками, говорим, скорее, об англо-французском блоке), «западные партнеры» были готовы признать ее своей. А как только Россия слишком усиливалась и начинала претендовать на ведущую роль в европейском концерте, они сразу же напоминали ей о ее пресловутой «азиатской сущности», называли «варварской державой». И так постоянно.
Можно вспомнить и события после 1917 года, когда мировая революция не получилась и Запад выстроил против нас «санитарный кордон». Чтобы выжить, нам пришлось прибегать к методам, которые считаются азиатскими, но обеспечивают эффективную мобилизацию в военной и экономической сферах. Одним из них была сталинская коллективизация, когда за счет ограбления крестьянства были изысканы средства на индустриализацию. Но без нее Советский Союз в 1945 году не выиграл бы войну…
Так что, на мой взгляд, вопрос о том, являемся ли мы частью Европы или Азии, в равной степени можно адресовать не только нам, но и нашим «партнерам». Когда европейцы не признают нас за равных, мы поневоле становимся азиатами. В том смысле, что приходится противостоять Западу с его гегемонистскими амбициями.
А все потому, что Россия, как мне представляется, это и не Запад, и не Восток, а самостоятельная евразийская цивилизация. Этот статус обеспечивает идеологическую и культурную самодостаточность, что может только радовать.
— Ваше резюме?
— Давайте задумаемся, что происходит сегодня? С распадом Союза Россия отказалась от имперской миссии, пыталась вписаться в западную систему и, в общем, даже добилась успеха, если судить по сфере туризма и уровню экономической интеграции. Но другими стали не только мы…
На мой взгляд, сегодня Восток все успешнее перенимает черты Запада. Они как будто бы меняются местами. Самые высокие небоскребы сегодня уже не в Америке, а в арабских странах и в Китае, лучшую технику производят в Юго-Восточной Азии, лучший туризм по соотношению «цена — качество» — в таких странах, как Турция, Египет, Тунис, Марокко.
В сфере культуры народы, особенно восточные, преисполняются все большего скепсиса по отношению к навязываемым с запада глобалистским ценностям. Как мне представляется, демократия и плюрализм мнений сегодня вообще более характерны для развивающихся стран (таких, к примеру, как Южная Корея), нежели для Запада.
Так что, на мой взгляд, сегодня, и с учетом долгосрочной перспективы, России действительно логично связывать свои планы именно с ориентацией на Восток. А там, как говорится, поживем — увидим.
|
