Пленные французы

Тарковский кастрировал замечательную книгу Лема.
Тот случай, когда книга создает в голове более яркие образы, чем кино)

- - - - - - -

Скажи мне, ты… веришь в Бога?
Он быстро взглянул на меня.
— Ты что?! Кто же в наши дни верит…
В его глазах тлело беспокойство.
— Это не так просто, — сказал я нарочито легким тоном. — Я не имею в виду традиционного Бога земных верований. Я не знаток религии и, возможно, не придумал ничего нового… ты, случайно, не знаешь, существовала ли когда-нибудь вера… в ущербного Бога?
— Ущербного? — повторил он, поднимая брови. — Как это понять? В определенном смысле боги всех религий ущербны, ибо наделены человеческими чертами, только укрупненными. Например, Бог Ветхого Завета был жаждущим раболепия и жертвоприношений насильником, завидующим другим богам… Греческие боги из-за своей скандальности, семейных распрей были в неменьшей степени по-людски ущербны…
— Нет, — прервал я его. — Я говорю о Боге, чье несовершенство не является следствием простодушия создавших его людей, а представляет собой его существеннейшее имманентное свойство. Это должен быть Бог, ограниченный в своем всеведении и всемогуществе, который ошибочно предвидит будущее своих творений, которого развитие предопределенных им самим явлений может привести в ужас. Это Бог… увечный, который желает всегда больше, чем может, и не сразу это осознает. Он сконструировал часы, но не время, которое они измеряют. Системы или механизмы, служащие для определенных целей, но они переросли эти цели и изменили им. И сотворил бесконечность, которая из меры его могущества, какой она должна была быть, превратилась в меру его безграничного поражения.
—Такой религии я не знаю, — сказал он, немного помолчав. — Такая никогда не была… нужна. Если я тебя хорошо понял, а боюсь, что это так, ты думаешь о каком-то эволюционирующем Боге, который развивается во времени и растет, поднимаясь на все более высокие уровни могущества, к осознанию собственного бессилия? Этот твой Бог — существо, которое влезло в божественность, как в ситуацию, из которой нет выхода, а поняв это, предалось отчаянию. Да, но отчаявшийся Бог — это ведь человек, мой милый. Ты говоришь о человеке… Это не только скверная философия, но и скверная мистика.
— Нет, — ответил я упрямо. — Я говорю не о человеке. Может быть, некоторыми чертами он и отвечает этому предварительному определению, но лишь потому, что оно имеет массу пробелов. Человек, вопреки видимости, не ставит перед собой целей. Их ему навязывает время, в котором он родился, он может им служить или бунтовать против них, но объект служения или бунта дан извне. Чтобы изведать абсолютную свободу поисков цели, он должен был бы остаться один, а это невозможно, поскольку человек, не воспитанный среди людей, не может стать человеком. Этот… это должно быть существо, не имеющее множественного числа, понимаешь?
- А,- сказал он, - и как я сразу... - и показал рукой на окно.
- Нет, - возразил я. - Он тоже нет. Он упустил шанс превратиться в
бога, слишком рано замкнувшись в себе. Он скорее анахорет, отшельник
космоса, а не его бог... Он повторяется, Снаут, а тот, о котором я думаю,
никогда бы этого не сделал. Может, он как раз подрастает в каком-нибудь
уголке Галактики и скоро в порыве юношеского упоения начнет гасить одни звезды и зажигать другие. Через некоторое время мы это заметим...
- Уже заметили, - кисло сказал Снаут. - Новые и Сверхновые...
По-твоему, это свечи его алтаря?
- Если то, что я говорю, ты хочешь трактовать так буквально...
- А может, именно Солярис - колыбель твоего божественного младенца, -
добавил Снаут. Он все явственнее улыбался, и тонкие морщинки окружили его глаза. - Может, именно он и является, если встать на твою точку зрения, зародышем бога отчаяния, может, его жизненная наивность еще значительно превышает его разумность, а все содержимое наших соляристических библиотек - только большой каталог его младенческих рефлексов...
- А мы в течение какого-то времени были его игрушками, - докончил я. -
Да, это возможно. Знаешь, что тебе удалось? Создать совершенно новую
гипотезу по поводу Соляриса, а это действительно кое-что! И сразу же
получаешь объяснение невозможности установить контакт, отсутствию ответов, определенной - назовем это так - экстравагантности в обхождении с нами; психика маленького ребенка...
- Отказываюсь от авторства, - буркнул стоявший у окна Снаут.
Некоторое время мы смотрели на черные волны. У восточного края
горизонта в тумане вырисовывалось бледное продолговатое пятнышко.
- Откуда у тебя взялась эта концепция ущербного бога? - спросил он
вдруг, не отрывая глаз от залитой сиянием пустыни.
- Не знаю. Она показалась мне очень, очень верной. Это единственный
бог, в которого я был бы склонен поверить, чья мука не есть искупление,
никого не спасает, ничему не служит, она просто есть.