Сериал. Прилепин. Кровавое НКВД Соловки.

...значительная часть творцов красного террора обнаруживается на Соловках. Только уже... в качестве заключенных. В целях восстановления исторической справедливости здесь стоит отметить одну принципиальную ошибку, допущенную Солженицыным. Описывая Соловки, он указывает, что было в лагерях всего 20–40 чекистов, в руках которых находились высшие руководящие посты и ИСЧ (информационно-следственная часть). А всю внутреннюю администрацию в качестве парадокса времени набрали из... белогвардейцев. И на основе собственных воспоминаний Александр Исаевич даже попытался логически обосновать, почему офицеры могли пойти на такое сотрудничество — дескать, хоть в лагере, да командовать. Но вот тут-то и не сходится. Автор строит свою модель на основании психологии советского офицера. А она от психологии белого офицера отличалась как небо и земля. Простой пример (кстати, тоже взятый у Солженицына). По данным французской статистики после Первой мировой войны в Париже изо всех слоев населения самый низкий уровень преступности наблюдался в среде русской эмиграции. А после Второй мировой — самый высокий уровень преступности отмечен во второй, советской волне эмиграции. Вот вам и разница менталитета. Большинству людей дореволюционного воспитания их моральные устои и понятия чести не позволяли опуститься до преступления даже ради куска хлеба, а люди советского воспитания считали это вполне естественным. То же было в тюрьмах и лагерях. Все авторы, в том числе и Солженицын, имевший возможность пообщаться и с настоящими белогвардейцами, привозимыми из занятых Советской Армией стран Европы, отмечают, что они и перед лицом смерти сохраняли поразительное чувство собственного достоинства и [214] выдержку, оказываясь в своем поведении на голову выше других заключенных.

Так что версия, благодаря «Архипелагу» ставшая общеизвестной, к истине и близко не лежала. И объясняется теми же издержками «живой памяти» — возможно, в данном случае искаженной как раз взглядами социалистов, для которых все палачи были «жандармами» и «белогвардейцами». Но в воспоминаниях тех, кто сам сидел на Соловках, указывается совершенно обратное — Административная часть состояла из чекистов, осужденных за те или иные преступления. Об этом пишет, например, тот же Клингер, которому довелось некоторое время поработать в лагерной канцелярии и ознакомиться с личными делами заключенных. И эмигрантская «Революционная Россия» в № 31 за 1923 г. тоже сообщает: «Администрация, надзор, конвойные команды состоят из чекистов, осужденных за воровство, истязания и т. д.»

Ну кто из читавших «Архипелаг» не вспомнит красочной фигуры ротмистра Курилко, матюгающего и муштрующего карантинную роту в Кеми, преддверии Соловков? И Солженицын даже попробовал проследить два варианта его «офицерской» родословной. Но современники называют его подлинное имя. Был он никаким не ротмистром, а драгунским унтер-офицером Кириловским. В прошлом — питерским чекистом. В общем, сюда-то и схлынуло поколение садистов и убийц, сформировавшееся в гражданскую и вычищенное ревизиями 23–24 гг. Они действительно становились верными псами руководства, выслуживаясь не за страх, а за совесть. И в полную меру могли давать волю своим патологическим инстинктам, зверствуя, как и прежде. И расстреливали, и насмерть забивали, и штрафников в «голодный карцер» запирали, доводя их до людоедства, и «на комар» ставили, и замораживали, и сжигали, и по пенькам за скачущей лошадью таскали, и привязав к бревну, с горы по ступенькам скатывали...

Но и с лагерным начальством из ИСЧ в самом деле конфликтовали. Ведь они только себя считали «настоящими чекистами», в отличие от новых выскочек и «белоручек». Они были «героями» гражданской, лично обеспечивая победы на ее фронтах, насчитывали за собой вереницы «подвигов» во славу советской власти. И подспудно надеялись, что об этом еще вспомнят, оценят. Поэтому и переживали болезненно ущемления своей самостоятельности, вмешательства каких-нибудь зеленых новичков в свои прерогативы. А поскольку знали всю подноготную чекистской службы, то и пакостили конкурентам — выявляя и засвечивая их стукачей, отправляя их из своих вотчин на этапы.

Однако «настоящие чекисты» уже доживали последнее. Информация об их зверствах все же просачивалась — и за рубежом, и в СССР. Ведь многие с Соловков и живыми возвращались — уголовники, проститутки, даже некоторые политические. А карательной машине, которую реформировал под себя Сталин, явно выраженные монстры и маньяки были уже не нужны. Ей требовались убийцы другого типа — бесстрастные, предсказуемые и исполнительные, [215] словом — бездушные и хорошо отлаженные детали общего механизма, действующего строго по воле Хозяина. Было прислано несколько комиссий и создано дело о широком «белогвардейском заговоре» на Соловках (заодно зверства свалили на «белогвардейцев», провокационно желавших таким способом опорочить советскую власть — вот еще один корень оскорбительной байки). И всех скопившихся здесь штрафных чекистов, позабывших, что несмотря на власть над жизнями заключенных, и их собственные жизни в качестве таких же заключенных гроша ломаного не стоят, причислили к этому «заговору». И в октябре-ноябре 1929 г. около 600 чел. было расстреляно. Так и сошел в братские могилы под маркой «белогвардейцев» цвет палачей красного террора.