Россия - священная наша держава!

Галс

Мы здесь не пишем истории самостийничества. Наша задача - проследить, как создалось его "идейное" лицо. На Украине, к концу 70-х и в 80-х годах, оно совсем было утрачено. Перестав быть частью революционного или, по крайней мере, "прогрессивного" движения, украинство не знало, чем ему быть дальше.
Лучшая часть "Громады" продолжала заниматься учеными трудами, писала стихи и романы, но огня, оживлявшего деятельность первых украинофилов от Рылеева и кирилло-мефодиевцев до Драгоманова, не было. Зато возник угарный чад, какой исходит от тлеющих углей после того, как пламя потухнет. Начался безыдейный украинизм, не ищущий себе смысла и оправдания.
В отличие от своего предшественника он не задавался вопросом: зачем надо было внушать малороссийскому крестьянину, что он - "окрема" национальность, зачем надо
было обучать его в школе не на общерусском письменном языке, а на разговорной мове? Костомаров и Драгоманов имели на этот счет обоснованное суждение, исходившее из соображений социального и политического прогресса. Никаких таких соображений у последующих украинофилов не было. Их логика проста: раз нас "пробудили" и назвали украинцами, особой национальностью, так надо и быть ею, надо, как все порядочные нации, обладать своей территорией, своими государством, языком, национальным флагом и своими послами при иностранных дворах.
Народился тип националиста, готового мириться с любым положением вещей, с любым режимом, лишь бы он был "свой" национальный. От 70-х и 80-х годов тянется нить к тому эпизоду 1919 г., когда один из членов Директории на заседании Украинской Рады заявил: "Мы готовы й на совитьску владу, аби вона была украинська". Никто тогда оратору "не заперечил" и, впоследствии, многие видные деятели самостийничества, во главе с М. Грушевским, перешли к большевикам, удовлетворившись внешней национальной формой советской власти на Украине.
Проф. Корсаков рассказывает в своих воспоминаниях о киевской молодежи, которая в 70-х годах группировалась вокруг Костомарова. Молодые люди любили и почитали его, называли "дидом", но в их обращении с ним заметна была ласковая снисходительность, какая бывает иногда к милым, но выжившим из ума старичкам. Чувствовалось, что его чтят за прежние заслуги, но всерьез не принимают.
Он высказался против искусственного создания нового литературного языка - ему на это не возразили, но язык продолжали сочинять с удвоенной энергией. Он предостерег от увлечения распространенным в Галиции учением Духинского, насыщенным ненавистью к москалям, - ему опять ничего не возразили, но национальная доктрина все более проникалась идеями Духинского. Он пользовался каждым случаем, чтобы заявить об отсутствии у украинского движения намерения отделить свой край от России или даже посеять семена розни между двумя братскими ветвями русского племени - а украинское движение в это время делало все, чтобы заложить основу такой розни.
Напрасно он уверял весь мир, будто украинофильство ничего не ищет, кроме умственного, духовного и экономического развития своего народа, - он говорил только за
самого себя. Воспитанному им юношеству уже тогда грезилась возрожденная рада, гетманы, бунчуки, червоные жупаны и весь реквизит казачьей эпохи.
Драгоманов, строго осуждавший такой образ мыслей, прозвал его "формальным национализмом". Его насаждение шло параллельно с ростом нового поколения и с превращением украинского самостийничествя в провинциальный отголосок галицкого народовства. Кто не принял запрета, наложенного на антиавстрийскую и антипольскую пропаганду, не дал ясных доказательств своей русофобии, кто не поцеловал туфли львовского ультрамонтанства, тот как бы отчислялся от самостийничества.
Люди нового склада, не державшиеся ни за социализм, ни за космополитизм, полуобразованные, не чувствовавшие уз, что связывали прежних украинофилов с русской культурой, начали целовать эту туфлю и говорить о России языком Духинского.
Это они были теми "масками, размахивавшими картонными мечами", о которых писал Драгоманов. Еще в 70-х годах они развили подозрительную деятельность по ввозу галицийской литературы в Малороссию. Они же поставляли ложную информацию галичанам, внушая миф о существовании проавстрийской партии на Украине. Впоследствии, к началу 900-х годов, когда эти люди вышли на передний план, в них уже трудно было распознать малороссов. Многие отреклись от своих учителей, осудили их, назвав "поколением белых горлиц" - прекраснодушных, но абсолютно недейственных. Они преисполнялись боевого пыла, требовали рек русской крови, беспощадной борьбы с московщиной.
Вождем этого поколения и наиболее последовательным выразителем формального национализма стал Михаил Сергеевич Грушевский. Он сделался тем идеологом безыдейности, которого недоставало формальному национализму. Он же блестяще выполнил задачу слияния днепровского украинства с львовским народовством, будучи одинаково своим и на Украине, и в Галиции.
Человек он был, безусловно, талантливый, хотя вождем самостийничества его сделали не идея, не новые оригинальные лозунги, а большия тактическия и маневренные
способности. Только этими способностями и можно объяснить, что он, прошедший
киевскую громадянскую (почти драгомановскую) школу, переселившись в 1894 году в Галицию, не только был там хорошо принят, но занял руководящее положение, стал председателем Наукового Товариства им. Шевченко, и в течение 20 лет оставался признанным вождем общеукраинского движения.
Выполняя программу и начертания народовцев, он сумел сохранить себя чистым от налета "австро-польской Победоносцевщины" и не оттолкнуть группы радикалов -последователей Драгоманова, численно незначительных, но пользовавшихся симпатиями заграницей. Он решился даже на союз с ними при выборах в Рейхстаг в 1897 г., и это не отразилось на благоволении к нему матерых народовцев.
Через два года он основал вместе с Романчуком партию, которая хоть и состояла из элементов, мало чем отличавшихся от последователей Барвинского, но носила название "Народно-Демократической". И опять это название прикрыло его от нареканий слева, а в то же время практика партии, особенно "дух" ее, вполне удовлетворяли барвинчиков.
... По отношению к России, Грушевский был сепаратистом с самого начала. Сам он был настолько тонок, что ни разу не произнес этого слова, благодаря чему сумел прослыть в России федералистом типа Драгоманова.
Даже летом 1917 года, когда образовалась Центральная Украинская Рада и тенденция ее основателей ясна была ребенку, многие русские интеллигенты продолжали верить в
отсутствие сепаратистских намерений у Грушевского. Кое-кто и сейчас думает, что будь Временное Правительство более cговорчиво и не захвати большевики власть, Грушевский никогда бы не вcтал на путь отделения Украины от России. И это несмотря на то, что он летом 1917 г. выдвинул требование выделения в особые полки и части всех украинцев в действующей армии.
Еще в 1899 г., в Галиции, при создании "Национально-Демократической Партии", он включил в ее программу тезис: "Нашим идеалом должна быть Независимая Русь-Украина, в которой бы все части нашей нации соединились в одну современную культурную державу". Отлично понимая невозможность немедленного воплощения такой идеи, он обусловил его рядом последовательных этапов.
В статье "Украинский Пьемонт", написанной в 1906 году, он рассматривает национально-территориальную автономию, "как минимум, необходимый для обеспечения ее свободного национального и общественного развития".
Все, что происходило на Украине в годы революции, имело своим
источником львовскую выучку Грушевского. Он больше, чем кто-либо, оказался
подготовленным к руководству событиями 1917 г. в Малороссии.
Главным делом жизни этого человека, над которым он неустанно работал, был культурный и духовный раскол между малороссийским и русским народами. То
было выполнение завещаний Духинского и "Истории Русов".
Началось с "правописа". Это было еще до Грушевского.
В течение тысячи лет, малороссы и все славяне, за исключением католицизированных поляков и чехов, пользовались кириллицей. Лингвистами давно признано, что это лучшая
из азбук мира, наиболее совершенно передающая фонетику славянской речи.
Ни одному малороссу в голову не приходило жаловаться на несоответствие ее букв
звукам малороссийского говора. Не было жалоб и на типографский "гражданский" шрифт, вошедший в обиход со времени Петра Великого.
Но вот с середины XIX века начинается отказ от этой азбуки. Зачинателем был Кулиш, в период своего неистового украинофильства. "Кулешовка", названная его именем, представляла ту же старую русскую азбуку, из которой изгнали только букву "ы", заменив
ее знаком "и", а для восполнения образовавшейся пустоты расширили функцию
"и" и ввели неизвестный прежнему алфавиту знак "ї".
Это та азбука, которая узаконена сейчас в СССР. Но в старой России ее запретили в 90-х годах, а для Галиции она с самого начала была неприемлема по причине слишком робкого отхода от русского алфавита.
Русское правительство и русская общественность, не понимавшие национального вопроса и никогда им не занимавшиеся, не вникали в такие "мелочи", как алфавит; но в более искушенной Австрии давно оценили политическое значение правописания у подчиненных и неподчиненных ей славян. Ни одна письменная реформа на Балканах не проходила без ее внимательного наблюдения и участия. Считалось большим достижением добиться видоизменения хоть одной-двух букв и сделать их непохожими на буквы русского алфавита. Для этого прибегали ко всем видам воздействия, начиная с подкупа, и кончая дипломатическим давлением.
Варфоломей Копитар, дворцовый библиотекарь в Вене, еще в 40-х годах XIX века работал над планом мирной агрессии в отношении России. Он ставил задачей, чтобы каждая деревня там писала по-своему.
Вот почему в своей собственной Галиции не могли довольствоваться ничтожной "кулешовкой". Возникла мысль заменить русскую азбуку фонетической транскрипцией. Уже в 70-х годах ряд книг и журналов печатались таким образом.
Фонетическая транскрипция употребляется обычно либо в научно-исследовательской работе, либо в преподавании языков, но ни один народ в Европе не заменял ею своего исторически сложившегося алфавита...