Империи не умирают

17 августа 2016

СМИ сообщили о возможном создании коалиции России, Ирана и Турции

Турецкий лидер Реджеп Тайип Эрдоган на следующей неделе посетит Тегеран, где обсудит создание коалиции Россия — Турция — Иран для борьбы с террористами в Сирии. Об этом сообщает иранское агентство Fars.

В свою очередь, издание al-Hayat отмечает, что этот визит может стать решающим для нормализации отношений между Анкарой и Тегераном. В ближайшее время могут состояться переговоры с участием представителей трех стран. СМИ также отмечают, что президент Турции посещал Иран по время попытки военного переворота в ночь на 16 июля.

Ранее Эрдоган провел в Петербурге переговоры с президентом РФ Владимиром Путиным. Основной темой их встречи стали пути прекращения вооруженного конфликта в Сирии.

17 августа 2016

[b]Times: Чтобы вписать свое имя в историю, Обама пойдет на мировую с Путиным[/b]


В результате внешней политики Барака Обамы союзники США сомневаются, что Вашингтон готов реально поддержать их в случае беды. А Иран с Россией и Турцией создали на Ближнем Востоке военную ось, скрепленную презрением к США. Однако, по мнению автора Times, Обама горделив и, возможно, попытается совершить новый «исторический» шаг — например, договориться с Путиным об «обмене» Украины на Турцию, пока американский президент еще у власти.

Жизнь Барака Обамы как «хромой утки»* зашла так далеко, что его уже скорее можно сравнить с ощипанной и распотрошенной пекинской уткой, – и потому «каждый автократ на планете считает, что ему дали карт-блаш и что он свободен от американских ограничений или испытующих взглядов», описывает обозреватель Times Роджер Бойс.

У Обамы, в отличие от предыдущих уходящих президентов, нет никакого веса во внешней политике. В свои первые годы на посту он проповедовал, что бездействие не так вредно, как действие, поэтому он не вторгался в Сирию и не особенно активно занимался Ливией. «Он ушел из Ирака, вернулся в Ирак и потратил тогда бóльшую часть времени, решая, кто Америке друг и кто наименее смертельный враг».

Президент хочет, чтобы его оценивали по тем войнам, которые он не вел, и в результате теперь никто не уверен, осталось ли у крупнейшей мировой военной силы – США – желание сражаться. Рывок Обамы на Восток прошел так плохо, что крупнейшие союзники США в регионе – Япония и Южная Корея – чувствуют себя уязвимыми. Как сказал обозревателю один японский дипломат, «мы едем с горки на велосипеде, а наши “друзья” портят нам тормоза».

Со времен Кеннеди Обама больше всех заботился о том, чтобы его действия работали на создание его образа в учебниках истории, считает Роджер Бойс. «Открытие» Кубы было омрачено нежеланием братьев Кастро делиться властью, а ради сохранения сделки с Ираном президент даже предположительно отправил в эту страну самолет с деньгами (которые, вполне возможно, пошли на финансирование войны в Сирии). Сторонники Обамы утверждают, что дипломатия может предотвратить войну и обратить врага в партнера. Историческое заключение на эту тему предстоит дать спустя десяток лет, отмечает автор.

Сегодня же Иран поддерживает Башара Асада, вооружает группы террористов и теперь позволил России пользоваться своими базами как стартовой площадкой для бомбардировщиков. «Обама должен уже проснуться и увидеть творение своих рук: новую военную ось на Ближнем Востоке, скрепленную презрением к Вашингтону».

Обама никогда не был лишен гордыни, и пребывание в «хромых утках» ее усилило, уверен Times: очередную ущербную великую сделку он готовит по наущению Владимира Путина. Кремль явно отдает предпочтение Дональду Трампу, который может «нормализовать» отношения с Москвой, но теперь явно считает, что выиграет Хиллари Клинтон. Поэтому, по мнению британского издания, он намеревается заключить с Обамой примерно такую сделку: США отступают от Украины, а Россия перестает привечать Турцию.

Москва уверена, объясняет автор статьи, что США больше заинтересованы в удержании Турции в рамках НАТО, чем в продолжении противостояния из-за «аннексии» Крыма. В Западной Европе, в свою очередь, явно больше желают сохранения пакта с Реджепом Тайипом Эрдоганом по мигрантам, чем скорейшего вступления Украины в ЕС.

Возможно, Обама и не заинтересован в таком обмене, но время для него быстро кончается, рассуждает обозреватель. Разве Рональд Рейган не воспользовался окончанием своего президентского срока, чтобы через общение с Михаилом Горбачевым заложить основы для конца холодной войны? Такая идея может казаться Обаме соблазнительной, заявляет Роджер Бойс на страницах Times. «Тех, кто может помочь ему ее реализовать, зовут Путин, Рухани и Эрдоган. Очень воодушевляет, правда?»

Оригинал новости:
https://russian.rt.com/inotv/2 ... -imya

пиндосы безумны

пиндосы безумны

5 сбывшихся зловещих предсказаний писателя Джорджа Оруэлла

«Большой Брат смотрит за тобой» Фото: Кадр из фильма

25 июня исполняется 110 лет со дня рождения знаменитого английского писателя Джорджа Оруэлла — одного из самых любимых самиздатовских авторов в СССР, который давал жуткие предсказания будущего. Принято считать, что зловещие предупреждения Оруэлла относились к нацистской Германии и Советскому Союзу.

«Собеседник.ру» попытался выяснить, какие из них сбываются и в наши дни.

1. Антиутопия «1984» ввела понятие «тотальной слежки», которой сегодня никого не удивишь: ее технологии стали частью повседневной жизни — системы видеонаблюдения, сбор информации о привычках и интересах пользователя с помощью интернет-сайтов. В России камеры видеонаблюдения пока закрывают весьма ограниченное пространство улиц по сравнению с США и Европой, где отследить большую часть перемещений человека уже вполне реально. Именно о таком мире писал Оруэлл в 1940-х.

На днях стало известно, что с 2007 года американские службы безопасности тайно следят за пользователями сервисов Google, Facebook, Microsoft, Yahoo, Skype, YouTube, PalTalk, AOL и Apple, причем все эти технологические гиганты добровольно предоставляют доступ к своим серверам. Информацию слил Эдвард Сноуден — 29-летний программист, ранее работавший в техническом отделе ЦРУ. Его поступок сравним по масштабу с деятельностью команды Джулиана Ассанжа, которому грозит выдача в США, как только он покинет посольство Эквадора в Лондоне. Сейчас Сноуден находится в Москве (подробности здесь), и, скорее всего, домой уже вернуться не сможет — наказание за слив будет воистину суровым.

2. Описанный Оруэллом принцип «двоемыслия» наглядно проявился в освещении войны в Ираке. Заявления участников вторжения о необходимости войны не смогли переубедить остальное человечество, что она ведется не за демократию и мир, а личные интересы узкого круга людей («внутренней партии» по Оруэллу). Джордж Буш в ответ на осуждения внешней политики США сказал: «В какой-то момент мы можем остаться совсем одни. Не имею ничего против. Мы — Америка». Из семи изначальных заповедей на Скотном Дворе в итоге осталась одна: «Все животные равны. Но некоторые животные более равны, чем другие».

3. Так же как Океании был необходим враг, современному миру навязывают всеобщего врага — мировой терроризм, безусловно, являющийся опасностью, но ставший своеобразным штампом, который используют при необходимости. Новостные передачи – еще одно доказательство существования «докторов правды», уверяющих нас в том, что «война — это мир, свобода — это рабство, а незнание — это сила». Надо быть очень наивным или зомбированным , чтобы искренне верить в полуграмотного Усаму бен Ладена, способного 10 лет жить в пещере и руководить международным террором и которого не удалось взять живым элитному американскому спецназу, хотя окружали его только жены и дети..

4. Если члены партии в Океании должны были неистово ненавидеть врага и беззаветно любить Старшего Брата, то «пролам», людям низшего класса, достаточно было быть просто пассивными. «Существовала целая система отделов, занимавшихся пролетарской литературой, музыкой, драматургией и развлечениями вообще. Здесь делались низкопробные газеты, не содержавшие ничего, кроме спорта, уголовной хроники и астрологии, забористые пятицентовые повестушки. скабрезные фильмы, чувствительные песенки, сочиняемые чисто механическим способом». Диснеевские фильмы делаются, по существу, фабричным методом, когда работа выполняется частью механически, частью — бригадами художников, каждый из которых подчиняет собственный стиль общей задаче. Еще больше напоминает фабрику производство сериалов и романов с продолжением

5. Государство у Оруэлла придумало «новояз» — новый язык, призванный не допустить «мыслепреступления». «Бесчисленное множество слов, таких, как "честь", "справедливость", "мораль", "интернационализм", "демократия", "религия", "наука", просто перестали существовать». Все газеты писались на этом исскуственном языке, кроме того, все классические литературные произведения, если не были уничтожены, были переписаны. Сегодня американские издатели изымают из учебников слова "Бог", "старик", "слепой", "варвар" и многие другие, потому что они являются оскорбительными для части читателей. Можно представить, что станет с повестью Хэмингуэя «Старик и море»: "старик" некорректно указывает на возраст, а "море" вызывает негативные эмоции у людей, которые никогда моря не видели.

Образовательная комиссия ЮАР рекомендовала убрать из учебной программы пьесы Шекспира "Гамлет" и "Король Лир" и роман Оруэлла "1984" как неполиткорректные. К сожалению, приходится констатировать, что в наши дни государства умело управляют общественным мнением и поведением, о чем и предупреждал Оруэлл.

Источник: http://sobesednik.ru/culture/2 ... uella

калбаснеки опоносились

Эта статья — о вымышленном военно-политическом блоке в романе Джорджа Оруэлла «1984». О реальном геополитическом регионе мира см. Океания.

Океа́ния (англ. Oceania) — вымышленный военно-политический конфедеративный блок в романе Джорджа Оруэлла «1984». В Океании живут главные герои романа Уинстон и Джулия и разворачиваются его события. Являет собой гипотетическую (на момент написания романа) модель дальнейшего развития Северной и Южной Америки, и поглощения[1] Соединёнными Штатами Америки Великобритании с её доминионами в единую государственную сущность[2][нет в источнике], а именно — в тоталитарный блок

Океания занимает третью часть земного шара и включает в себя Северную и Южную Америку, Великобританию, Южную Африку, Австралию и собственно Океанию[источник не указан 160 дней]. Фактически Океания является результатом поглощения Америкой Британской империи[4]. В романе не говорится о принадлежности Антарктиды к Океании, но в то же время есть упоминание, что на этом континенте есть секретные океанийские полигоны. Океания образовалась приблизительно за двадцать пять лет до описываемых в романе событий, то есть в конце 1950-х годов, в результате объединения Британской империи и США. Великобритания была поглощена Океанией после разрушительной гражданской войны и революции, в результате которой к власти пришла партия ангсоц. В 1960-х годах в Океании начался процесс установления единоличной диктатуры Старшего Брата, который завершился примерно в начале семидесятых годов истреблением всех лидеров революции.

Начиная с пятидесятых годов, Океания ведёт войну (формально) за мировое господство с двумя другими сверхдержавами: Евразией и Остазией. На самом же деле целью войны, как написано в книге Голдстейна, является «выработка ресурса машин» для невозможности использования его в целях «излишнего» обогащения населения, а также для поддержания образа врага в сознании людей и оправдания всех бедствий в Океании происками «врагов». Каждая из трёх сверхдержав настолько сильна, что не может быть сокрушена даже объединёнными силами двух других, поэтому война ведётся только на спорных территориях. Спорные территории включают в себя неправильный четырёхугольник с вершинами в Танжере, Браззавиле, Дарвине и Гонконге, а также арктическую полярную шапку; границы между сверхдержавами, проходящие по этим территориям, постоянно меняются. Океания ведёт войну то с Евразией, то с Остазией, смена противника-союзника происходит раз в несколько лет. Бывшая Великобритания, ставшая в романе «ВПП1», являются третьим по численности населения регионом Океании. В романе не называются первый и второй самые густо населённые регионы Океании, но профессор Университета Дели им. Джавахарлара Неру, доктор Кристофер Роллансон предполагает, что второй — это вероятно Мексика[1].

Столицы, как таковой, Океания не имеет, и являясь конфедеративным территориально-политическим образованием, в каждом регионе имеется своя собственная столица — региональный центр. При этом исторические названия регионов не употребляются, и по прошествии значительного времени, они, по большей части, уже просто забыты. Никто не называет Великобританию — Великобританией, Англией или Альбионом, — с момента образования Океании, она носит название «ВПП1» или Взлётная полоса—1, которое обозначает лишь военно-географическое значение страны, как плацдарма для ударов по Евразии. Действие романа разворачивается в Лондоне, но опять же, никто не называет его Лондоном, «Большим смогом»[Прим. 1] или «Метрополией»[Прим. 2], ни даже столицей, а просто региональным центром[Прим. 3]. Социальной средой, в которой разворачивается действие романа, является совсем не то высокотехнологическое прогрессивное общество, показанное Олдосом Хаксли в антиутопии «О дивный новый мир», и даже не рациональное, научно-обоснованное общество из замятинского «Мы», который послужил в некотором роде лекалом для романа «1984». У Оруэлла это унылое и застойное общество, и технический прогресс здесь служит целям, близким к бентамовскому «Паноптикуму», — так характеризует океанское общество профессор политологии Портлендского университета Крейг Карр[5]. Возвращаясь к роману «Мы», Океанию с Единым Государством роднит государственная политика промывания мозгов населению. Только у Оруэлла, вместо нейрологических, используются лингвистические методы, и общеобязательную в замятинском Едином Государстве «Великую Операцию», в «1984» заменяет новояз (см. ниже: Язык), — отмечает профессор Роллансон[6].

Джордж Оруэлл. 1984

РОМАН

* ПЕРВАЯ *

I

Был холодный ясный апрельский день, и часы пробили тринадцать. Уткнув
подбородок в грудь, чтобы спастись от злого ветра, Уинстон Смит торопливо
шмыгнул за стеклянную дверь жилого дома "Победа", но все-таки впустил за
собой вихрь зернистой пыли.
В вестибюле пахло вареной капустой и старыми половиками. Против входа
на стене висел цветной плакат, слишком большой для помещения. На плакате
было изображено громадное, больше метра в ширину, лицо, -- лицо человека
лет сорока пяти, с густыми черными усами, грубое, но по-мужски
привлекательное. Уинстон направился к лестнице. К лифту не стоило и
подходить. Он даже в лучшие времена редко работал, а теперь, в дневное
время, электричество вообще отключали. Действовал режим экономии --
готовились к Неделе ненависти. Уинстону предстояло одолеть семь маршей; ему
шел сороковой год, над щиколоткой у него была варикозная язва: он
поднимался медленно и несколько раз останавливался передохнуть. На каждой
площадке со стены глядело все то же лицо. Портрет был выполнен так, что,
куда бы ты ни стал, глаза тебя не отпускали. СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ,
-- гласила подпись.
В квартире сочный голос что-то говорил о производстве чугуна,
зачитывал цифры. Голос шел из заделанной в правую стену продолговатой
металлической пластины, похожей на мутное зеркало. Уинстон повернул ручку,
голос ослаб, но речь по-прежнему звучала внятно. Аппарат этот (он назывался
телекран) притушить было можно, полностью же выключить -- нельзя. Уинстон
отошел к окну; невысокий тщедушный человек, он казался еще более щуплым в
синем форменном комбинезоне партийца. Волосы у него были совсем светлые, а
румяное лицо шелушилось от скверного мыла, тупых лезвий и холода только что
кончившейся зимы.
Мир снаружи, за закрытыми окнами, дышал холодом. Ветер закручивал
спиралями пыль и обрывки бумаги; и, хотя светило солнце, а небо было резко
голубым, все в городе выглядело бесцветным -- кроме расклеенных повсюду
плакатов. С каждого заметного угла смотрело лицо черноусого. С дома
напротив тоже. СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ, -- говорила подпись, и темные
глаза глядели в глаза Уинстону. Внизу, над тротуаром трепался на ветру
плакат с оторванным углом, то пряча, то открывая единственное слово:
АНГСОЦ. Вдалеке между крышами скользнул вертолет, завис на мгновение, как
трупная муха, и по кривой унесся прочь. Это полицейский патруль заглядывал
людям в окна. Но патрули в счет не шли. В счет шла только полиция мыслей.
За спиной Уинстона голос из телекрана все еще болтал о выплавке чугуна
и перевыполнении девятого трехлетнего плана. Телекран работал на прием и на
передачу. Он ловил каждое слово, если его произносили не слишком тихим
шепотом; мало того, покуда Уинстон оставался в поле зрения мутной пластины,
он был не только слышен, но и виден. Конечно, никто не знал, наблюдают за
ним в данную минуту или нет. Часто ли и по какому расписанию подключается к
твоему кабелю полиция мыслей -- об этом можно было только гадать. Не
исключено, что следили за каждым -- и круглые сутки. Во всяком случае,
подключиться могли когда угодно. Приходилось жить -- и ты жил, по привычке,
которая превратилась в инстинкт, -- с сознанием того, что каждое твое слово
подслушивают и каждое твое движение, пока не погас свет, наблюдают.
Уинстон держался к телекрану спиной. Так безопаснее; хотя -- он знал
это -- спина тоже выдает. В километре от его окна громоздилось над чумазым
городом белое здание министерства правды -- место его службы. Вот он, со
смутным отвращением подумал Уинстон, вот он, Лондон, главный город Взлетной
полосы I, третьей по населению провинции государства Океания. Он обратился
к детству -- попытался вспомнить, всегда ли был таким Лондон. Всегда ли
тянулись вдаль эти вереницы обветшалых домов XIX века, подпертых бревнами,
с залатанными картоном окнами, лоскутными крышами, пьяными стенками
палисадников? И эти прогалины от бомбежек, где вилась алебастровая пыль и
кипрей карабкался по грудам обломков; и большие пустыри, где бомбы
расчистили место для целой грибной семьи убогих дощатых хибарок, похожих на
курятники? Но -- без толку, вспомнить он не мог; ничего не осталось от
детства, кроме отрывочных ярко освещенных сцен, лишенных фона и чаще всего
невразумительных.
Министерство правды -- на новоязе[1] Миниправ -- разительно отличалось
от всего, что лежало вокруг. Это исполинское пирамидальное здание, сияющее
белым бетоном, вздымалось, уступ за уступом, на трехсотметровую высоту. Из
своего окна Уинстон мог прочесть на белом фасаде написанные элегантным
шрифтом три партийных лозунга:

ВОИНА -- ЭТО МИР
СВОБОДА -- ЭТО РАБСТВО
НЕЗНАНИЕ -- СИЛА

По слухам, министерство правды заключало в себе три тысячи кабинетов
над поверхностью земли и соответствующую корневую систему в недрах. В
разных концах Лондона стояли лишь три еще здания подобного вида и размеров.
Они настолько возвышались над городом, что с крыши жилого дома "Победа"
можно было видеть все четыре разом. В них помещались четыре министерства,
весь государственный аппарат: министерство правды, ведавшее информацией,
образованием, досугом и искусствами; министерство мира, ведавшее войной;
министерство любви, ведавшее охраной порядка, и министерство изобилия,
отвечавшее за экономику. На новоязе: миниправ, минимир, минилюб и минизо.
Министерство любви внушало страх. В здании отсутствовали окна. Уинстон
ни разу не переступал его порога, ни разу не подходил к нему ближе чем на
полкилометра. Попасть туда можно было только по официальному делу. да и то
преодолев целый лабиринт колючей проволоки, стальных дверей и
замаскированных пулеметных гнезд. Даже на улицах, ведущих к внешнему кольцу
ограждений, патрулировали охранники в черной форме, с лицами горилл,
вооруженные суставчатыми дубинками
Уинстон резко повернулся. Он придал лицу выражение спокойного
оптимизма, наиболее уместное перед телекраном, и прошел в другой конец
комнаты, к крохотной кухоньке. Покинув в этот час министерство, он
пожертвовал обедом в столовой, а дома никакой еды не было -- кроме ломтя
черного хлеба, который надо было поберечь до завтрашнего утра. Он взял с
полки бутылку бесцветной жидкости с простой белой этикеткой: "Джин Победа".
Запах у джина был противный, маслянистый, как у китайской рисовой водки.
Уинстон налил почти полную чашку, собрался с духом и проглотил, точно
лекарство.
Лицо у него сразу покраснело, а из глаз дотекли слезы. Напиток был
похож на азотную кислоту; мало того: после глотка ощущение было такое,
будто тебя огрели по спине резиновой дубинкой. Но вскоре жжение в желудке
утихло, а мир стал выглядеть веселее. Он вытянул сигарету из мятой пачки с
надписью "Сигареты Победа", по рассеянности держа ее вертикально, в
результате весь табак из сигареты высыпался на пол. Со следующей Уинстон
обошелся аккуратнее. Он вернулся в комнату и сел за столик слева от
телекрана. Из ящика стола он вынул ручку, пузырек с чернилами и толстую
книгу для записей с красным корешком и переплетом под мрамор.
По неизвестной причине телекран в комнате был установлен не так, как
принято. Он помещался не в торцовой стене, откуда мог бы обозревать всю
комнату, а в длинной, напротив окна. Сбоку от него была неглубокая ниша,
предназначенная, вероятно, для книжных полок, -- там и сидел сейчас
Уинстон. Сев в ней поглубже, он оказывался недосягаемым для телекрана,
вернее, невидимым. Подслушивать его, конечно, могли, но наблюдать, пока он
сидел там, -- нет. Эта несколько необычная планировка комнаты, возможно, и
натолкнула его на мысль заняться тем, чем он намерен был сейчас заняться.
Но кроме того, натолкнула книга в мраморном переплете. Книга была
удивительно красива. Гладкая кремовая бумага чуть пожелтела от старости --
такой бумаги не выпускали уже лет сорок, а то и больше. Уинстон подозревал,
что книга еще древнее. Он приметил ее на витрине старьевщика в трущобном
районе (где именно, он уже забыл) и загорелся желанием купить. Членам
партии не полагалось ходить в обыкновенные магазины (это называлось
"приобретать товары на свободном рынке"), но запретом часто пренебрегали:
множество вещей, таких, как шнурки и бритвенные лезвия, раздобыть иным
способом было невозможно. Уинстон быстро оглянулся по сторонам, нырнул в
лавку и купил книгу за два доллара пятьдесят. Зачем -- он сам еще не знал.
Он воровато принес ее домой в портфеле. Даже пустая, она компрометировала
владельца.
Намеревался же он теперь -- начать дневник. Это не было
противозаконным поступком (противозаконного вообще ничего не существовало,
поскольку не существовало больше самих законов), но если дневник обнаружат,
Уинстона ожидает смерть или, в лучшем случае, двадцать пять лет каторжного
лагеря. Уинстон вставил в ручку перо и облизнул, чтобы снять смазку. Ручка
была архаическим инструментом, ими даже расписывались редко, и Уинстон
раздобыл свою тайком и не без труда: эта красивая кремовая бумага, казалось
ему, заслуживает того, чтобы по ней писали настоящими чернилами, а не
корябали чернильным карандашом. Вообще-то он не привык писать рукой. Кроме
самых коротких заметок, он все диктовал в речепис, но тут диктовка,
понятно, не годилась. Он обмакнул перо и замешкался. У него схватило живот.
Коснуться пером бумаги -- бесповоротный шаг. Мелкими корявыми буквами он
вывел:

4 апреля 1984 года

По слухам, министерство правды заключало в себе три тысячи кабинетов
над поверхностью земли и соответствующую корневую систему в недрах. В
разных концах Лондона стояли лишь три еще здания подобного вида и размеров.
Они настолько возвышались над городом, что с крыши жилого дома "Победа"
можно было видеть все четыре разом. В них помещались четыре министерства,
весь государственный аппарат: министерство правды, ведавшее информацией,
образованием, досугом и искусствами; министерство мира, ведавшее войной;
министерство любви, ведавшее охраной порядка, и министерство изобилия,
отвечавшее за экономику. На новоязе: миниправ, минимир, минилюб и минизо.
Министерство любви внушало страх. В здании отсутствовали окна. Уинстон
ни разу не переступал его порога, ни разу не подходил к нему ближе чем на
полкилометра. Попасть туда можно было только по официальному делу. да и то
преодолев целый лабиринт колючей проволоки, стальных дверей и
замаскированных пулеметных гнезд. Даже на улицах, ведущих к внешнему кольцу
ограждений, патрулировали охранники в черной форме, с лицами горилл,
вооруженные суставчатыми дубинками
Уинстон резко повернулся. Он придал лицу выражение спокойного
оптимизма, наиболее уместное перед телекраном, и прошел в другой конец
комнаты, к крохотной кухоньке. Покинув в этот час министерство, он
пожертвовал обедом в столовой, а дома никакой еды не было -- кроме ломтя
черного хлеба, который надо было поберечь до завтрашнего утра. Он взял с
полки бутылку бесцветной жидкости с простой белой этикеткой: "Джин Победа".
Запах у джина был противный, маслянистый, как у китайской рисовой водки.
Уинстон налил почти полную чашку, собрался с духом и проглотил, точно
лекарство.
Лицо у него сразу покраснело, а из глаз дотекли слезы. Напиток был
похож на азотную кислоту; мало того: после глотка ощущение было такое,
будто тебя огрели по спине резиновой дубинкой. Но вскоре жжение в желудке
утихло, а мир стал выглядеть веселее. Он вытянул сигарету из мятой пачки с
надписью "Сигареты Победа", по рассеянности держа ее вертикально, в
результате весь табак из сигареты высыпался на пол. Со следующей Уинстон
обошелся аккуратнее. Он вернулся в комнату и сел за столик слева от
телекрана. Из ящика стола он вынул ручку, пузырек с чернилами и толстую
книгу для записей с красным корешком и переплетом под мрамор.
По неизвестной причине телекран в комнате был установлен не так, как
принято. Он помещался не в торцовой стене, откуда мог бы обозревать всю
комнату, а в длинной, напротив окна. Сбоку от него была неглубокая ниша,
предназначенная, вероятно, для книжных полок, -- там и сидел сейчас
Уинстон. Сев в ней поглубже, он оказывался недосягаемым для телекрана,
вернее, невидимым. Подслушивать его, конечно, могли, но наблюдать, пока он
сидел там, -- нет. Эта несколько необычная планировка комнаты, возможно, и
натолкнула его на мысль заняться тем, чем он намерен был сейчас заняться.
Но кроме того, натолкнула книга в мраморном переплете. Книга была
удивительно красива. Гладкая кремовая бумага чуть пожелтела от старости --
такой бумаги не выпускали уже лет сорок, а то и больше. Уинстон подозревал,
что книга еще древнее. Он приметил ее на витрине старьевщика в трущобном
районе (где именно, он уже забыл) и загорелся желанием купить. Членам
партии не полагалось ходить в обыкновенные магазины (это называлось
"приобретать товары на свободном рынке"), но запретом часто пренебрегали:
множество вещей, таких, как шнурки и бритвенные лезвия, раздобыть иным
способом было невозможно. Уинстон быстро оглянулся по сторонам, нырнул в
лавку и купил книгу за два доллара пятьдесят. Зачем -- он сам еще не знал.
Он воровато принес ее домой в портфеле. Даже пустая, она компрометировала
владельца.
Намеревался же он теперь -- начать дневник. Это не было
противозаконным поступком (противозаконного вообще ничего не существовало,
поскольку не существовало больше самих законов), но если дневник обнаружат,
Уинстона ожидает смерть или, в лучшем случае, двадцать пять лет каторжного
лагеря. Уинстон вставил в ручку перо и облизнул, чтобы снять смазку. Ручка
была архаическим инструментом, ими даже расписывались редко, и Уинстон
раздобыл свою тайком и не без труда: эта красивая кремовая бумага, казалось
ему, заслуживает того, чтобы по ней писали настоящими чернилами, а не
корябали чернильным карандашом. Вообще-то он не привык писать рукой. Кроме
самых коротких заметок, он все диктовал в речепис, но тут диктовка,
понятно, не годилась. Он обмакнул перо и замешкался. У него схватило живот.
Коснуться пером бумаги -- бесповоротный шаг. Мелкими корявыми буквами он
вывел:

4 апреля 1984 года