Ржака - сын Рогозина будет руководить департаментом имущества Минобороны

Оеей.давай переходи на кто бредит.
Еще обзываться начни..
КАК там проходят выборы...только ленивый не отписался.
Одни и те же.выборщиками в итоге проплаченными закончится.

Байден пристроил своего сына в ЧУЖОЙ стране, с которой пиндосы и рассчитывали снимать дань.
Кстати, не в "Нафтогаз", а в руководство американской компании по добыче сланцевого газа.

Думаю, если бы сына вице-перзидента (судимого наркошу) назначили в американский кабинет, то Обама попробовал бы вкус импичмента.

А какое там неплохое образование у среднего Рогозина - чтобы в "минобороны" работать? Журналист широкого профиля?

Отец — Олег Константинович Рогозин, генерал-лейтенант, профессор, доктор технических наук. До отставки и выхода на пенсию занимал должность начальника управления перспективных систем вооружений и первого заместителя начальника вооружения Министерства обороны СССР.

То бишь Дмитрий Олегович с мелкого возраста в теме.

Ну что, хлопци, не такая ржака, как вам примерещилось?

Молча будете сосать у ротенбергов.

)

это он зря... проклятое место... сменивший Васильеву уже сидит, 7 лет получил, сменивший сменившего тоже уже сидит, пока в СИЗО, но таки паходу подсядет...

Так рисовалась Козлевичу его новая чудная жизнь в Арбатове. Но действительность в
кратчайший срок развалила построенный воображением Адама Казимировича воздушный
замок со всеми его башенками, подъемными мостами, флюгерами и штандартом.
Сначала подвел железнодорожный график. Скорые и курьерские поезда проходили
станцию Арбатов без остановки, с ходу принимая жезлы и сбрасывая спешную почту.
Смешанные поезда приходили только дважды в неделю. Они привозили народ все больше
мелкий: ходоков и башмачников с котомками, колодками и прошениями. Как правило,
смешанные пассажиры машиной не пользовались. Экскурсий и торжеств не было, а на
свадьбы Козлевича не приглашали. В Арбатове под свадебные процессии привыкли
нанимать извозчиков, которые в таких случаях вплетали в лошадиные гривы бумажные
розы и хризантемы, что очень нравилось посаженым отцам.
Однако загородных прогулок было множество. По они были совсем не такими, о каких
мечтал Адам Казимирович. Не было ни детей, ни трепещущих шарфов, ни веселого лепета.
В первый же вечер, озаренный неяркими керосиновыми фонарями, к Адаму
Казимировичу, который весь день бесплодно простоял на Спасо-Кооперативной площади,
подошли четверо мужчин. Долго и молчаливо они вглядывались в автомобиль. Потом
один из них, горбун, неуверенно спросил:
-- Всем можно кататься?
-- Всем, -- ответил Козлевич, удивляясь робости арбатовских граждан. -- Пять рублей в
час.
Мужчины зашептались. До шофера донеслись странные вздохи и слова: "Прокатимся,
товарищи, после заседания? А удобно ли? По рублю двадцати пяти на человека не дорого.
Чего ж неудобного?.."
И впервые поместительная машина приняла в свое коленкоровое лоно арбатовцев.
Несколько минут пассажиры молчали, подавленные быстротой передвижения, горячим
запахом бензина и свистками ветра. Потом, томимые неясным предчувствием, они
тихонько затянули: "Быстры, как волны, дни нашей жизни". Козлевич взял третью
скорость. Промелькнули мрачные очертания законсервированной продуктовой палатки, и
машина выскочила в поле, на лунный тракт.

"Что день, то короче к могиле наш путь", -- томно выводили пассажиры. Им стало жалко
самих себя, стало обидно, что они никогда не были студентами. Припев они исполнили
громкими голосами:
"По рюмочке, по маленькой, тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом".
-- Стой! -- закричал вдруг горбун. -- Давай назад! Душа горит.
В городе седоки захватили много белых бутылочек и какую-то широкоплечую гражданку. В
поле разбили бивак, ужинали с водкой, а потом без музыки танцевали польку-кокетку.
Истомленный ночным приключением, Козлевич весь день продремал у руля на своей
стоянке. А к вечеру явилась вчерашняя компания, уже навеселе, снова уселась в машину и
всю ночь носилась вокруг города. На третий день повторилось то же самое. Ночные пиры
веселой компании, под предводительством горбуна, продолжались две недели кряду.
Радости автомобилизации оказали на клиентов Адама Казимировича странное влияние:
лица у них опухли и белели в темноте, как подушки. Горбун с куском колбасы, свисавшим
изо рта, походил на вурдалака.
Они стали суетливыми и в разгаре веселья иногда плакали. Один раз бедовый горбун
подвез на извозчике к автомобилю мешок рису. На рассвете рис повезли в деревню,
обменяли там на самогон-первач и в этот день в город уже не возвращались. Пили с
мужиками на брудершафт, сидя на скирдах. А ночью зажгли костры и плакали особенно
жалобно.
В последовавшее затем серенькое утро железнодорожный кооператив "Линеец", в котором
горбун был заведующим, а его веселые товарищи-членами правления и лавочной
комиссии, закрылся для переучета товаров. Каково же было горькое удивление ревизоров,
когда они не обнаружили в магазине ни муки, ни перца, ни мыла хозяйственного, ни
корыт крестьянских, ни текстиля, ни рису. Полки, прилавки, ящики и кадушки -- все было
оголено. Только посреди магазина на полу стояли вытянувшиеся к потолку гигантские
охотничьи сапоги сорок девятый номер, на желтой картонной подошве, и смутно мерцала
в стеклянной будке автоматическая касса "Националь", никелированный дамский бюст
которой был усеян разноцветными кнопками. А к Козлевичу на квартиру прислали
повестку от народного следователя: шофер вызывался свидетелем по делу кооператива
"Линеец".
Горбун и его друзья больше не являлись, и зеленая машина три дня простояла без дела.
Новые пассажиры, подобно первым, являлись под покровом темноты. Они тоже начинали
с невинной прогулки за город, но мысль о водке возникала у них, едва только машина
делала первые полкилометра. По-видимому, арбатовцы не представляли себе, как это
можно пользоваться автомобилем в трезвом виде, и считали автотелегу Козлевича
гнездом разврата, где обязательно нужно вести себя разухабисто, издавать непотребные
крики и вообще прожигать жизнь. Только тут Козлевич понял, почему мужчины,
проходившие днем мимо его стоянки, подмигивали друг другу и нехорошо улыбались.
Все шло совсем не так, как предполагал Адам Казимирович. По ночам он носился с
зажженными фарами мимо окрестных рощ, слыша позади себя пьяную возню и вопли
пассажиров, а днем, одурев от бессонницы, сидел у следователей и давал свидетельские
показания. Арбатовцы прожигали свои жизни почему-то на деньги, принадлежавшие
государству, обществу и кооперации. И Козлевич против своей воли снова погрузился в
пучину Уголовного кодекса, в мир главы третьей, назидательно говорящей о должностных
преступлениях.
Начались судебные процессы. И в каждом из них главным свидетелем обвинения
выступал Адам Казимирович. Его правдивые рассказы сбивали подсудимых с ног, и они,
задыхаясь в слезах и соплях, признавались во всем. Он погубил множество учреждений.
Последней его жертвой пало филиальное отделение областной киноорганизации,
снимавшее в Арбатове исторический фильм "Стенька Разин и княжна". Весь филиал
упрятали на шесть лет, а фильм, представлявший узкосудебный интерес, был передан в
музей вещественных доказательств, где уже находились охотничьи ботфорты из
кооператива "Линеец".
После этого наступил крах. Зеленого автомобиля стали бояться, как чумы. Граждане далеко
обходили Спасо-Кооперативную площадь, на которой Козлевич водрузил полосатый
столб с табличкой: "Биржа автомобилей". В течение нескольких месяцев Адам не заработал
ни копейки и жил на сбережения, сделанные им за время ночных поездок.
Тогда он пошел на жертвы. На дверце автомобиля он вывел белую и на его взгляд весьма
заманчивую надпись: "Эх, прокачу!" -- и снизил цену с пяти рублей в час до трех. Но
граждане и тут не переменили тактики. Шофер медленно колесил по городу, подъезжал к
учреждениям и кричал в окна:
-- Воздух-то какой! Прокатимся, что ли?
Должностные лица высовывались на улицу и под грохот ундервудов отвечали:
-- Сам катайся. Душегуб!
-- Почему же душегуб? -- чуть не плача, спрашивал Козлевич.
-- Душегуб и есть, -- отвечали служащие, -- под выездную сессию подведешь.
-- А вы бы на свои катались! -- запальчиво кричал шофер. -- На собственные деньги.
При этих словах должностные лица юмористически переглядывались и запирали окна.
Катанье в машине на свои деньги казалось им просто глупым.
Владелец "Эх, прокачу!" рассорился со всем городом. Он уже ни с кем не раскланивался,
стал нервным и злым. Завидя какого-нибудь совслужа в длинной кавказской рубашке с
баллонными рукавами, он подъезжал к нему сзади и с горьким смехом кричал:
-- Мошенники! А вот я вас сейчас под показательный подведу! Под сто девятую статью.
Совслуж вздрагивал, индифферентно оправлял на себе поясок с серебряным набором,
каким обычно украшают сбрую ломовых лошадей, и, делая вид, что крики относятся не к
нему, ускорял шаг. Но мстительный Козлевич продолжал ехать рядом и дразнить врага
монотонным чтением карманного уголовного требника:
-- "Присвоение должностным лицом денег, ценностей или иного имущества, находящегося
в его ведении в силу его служебного положения, карается..."
Совслуж трусливо убегал, высоко подкидывал зад, сплющенный от долгого сидения на
конторском табурете.
-- "... лишением свободы, -- кричал Козлевич вдогонку, -- на срок до трех лет".
Но все это приносило шоферу только моральное удовлетворение. Материальные дела его
были нехороши. Сбережения подходили к концу. Надо было принять какое-то решение.
Дальше так продолжаться не могло. В таком воспаленном состоянии Адам Казимирович
сидел однажды в своей машине, с отвращением глядя на глупый полосатый столбик
"Биржа автомобилей". Он смутно понимал, что честная жизнь не удалась, что
автомобильный мессия прибыл раньше срока и граждане не поверили в него. Козлевич
был так погружен в свои печальные размышления, что даже не заметил двух молодых
людей, уже довольно долго любовавшихся его машиной.

Не, ну а так-то ничего, что мерикоский чиновник в укрожонии своего сынульку в руководство "нафогаза" пристроил........видно в пиндостране по уровню развития сынули, должности папашка не нашёл........