|
Вероятнее всего, сегодня Путин убежден — ошибочно — что восстания в арабском мире, начавшиеся в 2011 году, были тайно организованы Америкой, став частью ее дьявольских планов по захвату контроля над всем миром. На самом деле в реальности потенциал Вашингтона в этом отношении более ограничен, пишет американский журнал в аналитическом материале, посвященном присутствию России и США на Ближнем Востоке.
National Review (США): борьба России за влияние на Ближнем Востоке
С-400 в подарок Турции
15.09.2019
Вэнс Серчук (Vance Serchuk)
Летом этого года Турция проигнорировала многочисленные предупреждения Америки и приняла партию российских зенитных ракетных комплексов С-400, что спровоцировало исключение Анкары из американской программы по производству истребителей F-35 и поставило администрацию Трампа перед необходимостью ввести дополнительные санкции, поскольку этого требует закон США. Эти события стали отражением резкого ухудшения отношений внутри уже ослабевшего альянса США и Турции. Что еще важнее, решение Анкары предпочесть российские системы вооружений американским указывает на гораздо более масштабный и зловещий геополитический сдвиг, а именно на растущее влияние Кремля в качестве стратегической силы на всем Ближнем Востоке — в ущерб Америке. Для экспертов, специализирующихся на Ближнем Востоке, возвращение России в этот регион в качестве сильного соперника Вашингтона оказалось одновременно поразительным и дезориентирующим событием. Лидеры некогда верных союзников США, таких как Египет и Саудовская Аравия, теперь регулярно летают в Москву на консультации на высоком уровне, а Россия заключает сделки на продажу своего оружия и на инвестиции в области энергетики со множеством стран, от Персидского залива до Магриба. В таких разобщенных государствах, как Ливан и Ирак, стремление к укреплению связей с Россией стало тем редким вопросом, в котором между различными фракциями царит консенсус. Иранские клиенты видят в Москве надежного друга, а противники Тегерана рассматривают Кремль как потенциальный противовес гегемонии Ирана.
Даже Израиль, ближайший партнер Америки на Ближнем Востоке, согласился с тем, что Москва является влиятельной силой в регионе, и даже провел первый саммит американских и российских советников по вопросам национальной безопасности в Иерусалиме в июле прошлого года. Хотя администрация Трампа и израильские чиновники поспешили представить тот саммит как очередной шаг на пути к изоляции Ирана — как попытку проверить, возможно ли отдалить Кремль и его давнего сообщника в Сирии друг от друга, — встреча послужила мощным сигналом того, что Израиль считает Россию той силой, которая наравне с США может оказывать влияние на будущее Леванта. Как Москве удалось этого добиться? Во внешнеполитических кругах Вашингтона сложилось убеждение, что Россия сумела вернуть себе статус крупного игрока на Ближнем Востоке посредством участия в сирийском конфликте, где Кремлю удалось хорошо разыграть его слабые карты. Однако мало кто осознает, что президент России Владимир Путин сумел достичь таких успехов, применив ту же самую тактику соперничества крупных держав, которая была эффективно использована Америкой против России во время другой войны на Ближнем Востоке почти 50 лет назад. Во времена холодной войны именно политическая прозорливость президента Ричарда Никсона и его госсекретаря Генри Киссинджера, которую они проявили в период войны Судного дня 1973 года, позволила вытолкнуть Москву «на обочину» Ближнего Востока, где она затем оставалась в течение нескольких десятилетий. Теперь Кремль сумел отыграться за то поражение, применив те самые принципы политического прагматизма, которые ранее помогли Америке достичь триумфа в этом регионе. Действительно, хотя Путин заявил, что распад Советского Союза стал величайшей геополитической катастрофой 20 столетия, основные элементы его стратегии на Ближнем Востоке последние несколько лет были почерпнуты не у марксистов-ленинистов, а скорее у Никсона и Киссинджера.
Среди них необходимо выделить склонность рассматривать региональный конфликт не как возможность для взаимовыгодного сотрудничества между крупными державами, а как арену для соперничества, в котором может быть только один победитель; стремление добиваться преимущества в этом соперничестве не посредством применения всеподавляющей силы, а посредство внезапных, но ограниченных по своему масштабу мер, которые призваны застать противника врасплох и сломить его волю; а также умение сделать так, чтобы оказаться как можно ближе ко всем сторонам конфликта, чтобы в конечном счете попасть в самый центр процесса мирного урегулирования. Разумеется, в нравственном отношении существует огромная разница между тем, как Вашингтон решительно защищал своего демократического союзника Израиль от уничтожения в 1973 году, и тем, как Путин спас одного из самых жестоких диктаторов в мире от гнева его народа, требовавшего предоставить ему базовые свободы. Тем не менее, изучить параллели между стратегиями США и России в эти два периода времени может быть крайне полезно. Помимо того, что это позволит прояснить те принципы, которыми Кремль руководствовался в своей политике и которые позволили ему взять верх над США в Сирии, это поможет понять, почему стремление администрации Трампа к более сотрудническим отношениям с Москвой на Ближнем Востоке — как и стремление администрации Обамы до нее, — вероятнее всего, ни к чему не приведет. В то же время понимание того образа мыслей, который стоит за недавними шагами России на Ближнем Востоке, позволит нам создать лучшую дорожную карту для прогнозирования и противостояния Кремлю в этом регионе — разумеется, если Вашингтон захочет это сделать.
***
В 1960-х годах в Вашингтоне было широко распространено убеждение, что, чтобы достичь арабо-израильского мира, США и Советскому Союзу необходимо сотрудничать в том регионе и что каждый из них должен оказывать определенное давление на своих клиентов, заставляя их идти на уступки за столом переговоров. Однако Киссинджер не разделял эту точку зрения. Киссинджер, который в 1969 году стал советником по вопросам национальной безопасности, а во время второго срока Никсона — госсекретарем США, считал, что к конфликту, который в тот момент был центральным конфликтом на Ближнем Востоке, необходимо относиться не как к изолированной региональной проблеме, требующей решения, а как к одному из элементов глобальной стратегии противостояния Америки Советскому Союзу. Если рассматривать все в таком свете, то американская инициатива, направленная на то, чтобы дать Москве возможность играть привилегированную роль в дипломатии региона, не имела никакого смысла. Такая инициатива не только повысила бы престиж Советского Союза, но и стала бы дополнительным подспорьем для радикальных арабских режимов, которые склонялись на сторону Кремля, а также понизила бы шансы на урегулирование конфликта. Между тем Киссинджер рассматривал арабо-израильский конфликт как возможность продемонстрировать ограниченность влияния Советского Союза и таким образом дискредитировать его. Как сказал Киссинджер в своем интервью в 1970 году, цель Америки должна заключаться не в том, чтобы стать партнером России ради достижения мира, а в том, чтобы вытеснить Россию с Ближнего Востока ради установления этого мира. На практике это значило, что США под руководством Никсона и Киссинджера стали блокировать все те действия арабской стороны, которые подкреплялись либо применением советского оружия, либо угрозой его применения. США удвоили ту поддержку, которую они оказывали Израилю, чтобы продемонстрировать всему региону слабость Москвы и тщетность той агрессии арабов, которую она спонсировала. Киссинджер полагал, что в конечном счете арабы устанут от навязанной Америкой тупиковой ситуации и поймут, что Советский Союза способен только разжигать конфликты в этом регионе, но при этом не способен их урегулировать. И когда такой момент настанет, той стороной, к которой арабам необходимо будет обратиться за помощью, станет Вашингтон, а не Москва.
Примерно так же рассуждал Путин применительно к сирийской гражданской войне с самого ее начала. Пока высокопоставленные американские чиновники с самых первых дней кризиса обращались к Москве с самыми искренними просьбами оказать давление на режим Асада, Путин с радостью выслушивал их мольбы — в конце концов, это служило доказательством того, что Россия является одним из ключевых игроков, от которых зависит будущее Сирии, — одновременно удваивая ту поддержку, которую он оказывал своему клиенту в Дамаске.
Путин совершенно точно определил, что заявления президента Обамы о том, что Асад должен уйти (подобно советской пропаганде, демонизировавшей Израиль), не подкреплялись какими-либо фактическими шагами, призванными воплотить эти заявления в реальность. Это в свою очередь предоставило Кремлю весьма соблазнительную возможность. Поддержав Асада в полной мере, Путин мог продемонстрировать неспособность Америки достигать ее заявленных целей и таким образом гарантировать постепенное уменьшение влияния США среди их союзников на Ближнем Востоке, стремившихся добиться свержения Асада. Кроме того, став важнейшим гарантом выживания сирийского диктатора, Путин оказывался главным фактором не только для режима в Дамаске, но и — со временем — для загнанных в угол оппонентов этого режима. В более фундаментальном смысле, подобно тому, как Никсон и Киссинджер рассматривали арабо-израильский конфликт через призму холодной войны, Путин последовательно рассматривал Сирию через призму того, что он считает главным внешнеполитическим вызовом, стоящим перед Россией, — это не исламистский экстремизм и не иранский империализм, а геостратегическое соперничество с США и необходимость восстановить за Москвой то место среди глобальных держав, которое, с его точки зрения, принадлежит ей по праву. Таким образом, неудивительно, что те инициативы США, которые были основаны за отрицании или попытках не замечать эту реальность, — такими оказались все попытки США сотрудничать с Россией в Сирии — привели к нулевому результату.
***
С началом арабо-израильской войны в октябре 1973 года для стратегии Никсона и Киссинджера на Ближнем Востоке наступил момент истины. Скоординированное наступление, в котором лидер Египта Анвар Садат и сирийский лидер Хафез аль-Асад увидели возможность вернуть себе территории и достоинство, которых они лишились во время Шестидневной войны 1967 года, поначалу застало израильтян врасплох. Нанеся удар в еврейский праздник Йом-Кипур, египетские войска пересекли Суэцкий канал и проникли на израильские территории Синайского полуострова, а сирийские войска выдвинулись к Голанским высотам. В первые несколько дней Израиль нес тяжелые потери, и министр обороны Моше Даян (Moshe Dayan) предупредил, что страна приближается к точке принятия «крайних мер». Премьер-министр Голда Мэир (Golda Meir) в свою очередь тайно распорядилась собрать около десятка единиц тактического ядерного оружия и обратилась за помощью к США. США тоже не ожидали начала арабо-израильской войны, которая стала самым кровавым конфликтом Израиля со времен его борьбы за независимость в 1948 году. Для Никсона и Киссинджера, которые были сосредоточены в первую очередь на динамике холодной войны, самым важным было предотвратить победу, одержанную над союзником Америки при помощи советского оружия. С этой целью Никсон отверг все возражения Пентагона и приказал в срочном порядке отправить в Израиль 20 тысяч тонн военных припасов. В течение всего одной недели Израилю удалось изменить ход конфликта и перейти в наступление на территории тех, кто его атаковал. Между тем в результате побед Израиля на поле боя внезапно возникла угроза непосредственного вмешательства Советского Союза на стороне арабов, что стало новым опасным испытанием для стратегии США. В ответ на сообщения о готовности Кремля принять меры Вашингтон объявил, что он вводит уровень повышенной боевой готовности, приводит в состояние боевой готовности 82-ю воздушно-десантную дивизию, возвращает бомбардировщики В-52 с Гуама в США и отправляет свои авианосцы в Средиземное море. Эти решительные военные меры сопровождались не менее жесткими предупреждениями в адрес Москвы о том, что любые односторонние действия на Ближнем Востоке будут рассматриваться как «крайне тревожные события, влекущие за собой непредсказуемые последствия». Столкнувшись с такой демонстрацией решимости Америки, Кремль отступил. «Неразумно ввязываться в войну с США из-за Египта и Сирии», — признал министр иностранных дел Советского Союза Андрей Громыко. Принятию решения об отступлении способствовало также желание Политбюро не лишаться перспектив разрядки напряженности в отношениях с США — Никсон и Киссинджер инициировали эту политику разрядки отчасти в надежде на то, что она поможет уменьшить стремление Советского Союза к конфронтациям в различных частях мира.
Если перенестись на четыре десятилетия вперед, параллели с путинской стратегией на Ближнем Востоке покажутся вам поразительными. Хотя военные усилия России в Сирии с 2011 года были относительно умеренными по своим масштабам (особенно если сравнивать их с той тяжелой работой, которую проделала Америка), маневры Кремля — в частности отправка военной авиации в Сирию в сентябре 2015 года, когда Асад, казалось, уже был на грани краха, — убедили американских чиновников администрации Обамы в том, что Москва стремилась защитить своего клиента гораздо решительнее, нежели Вашингтон стремился его свергнуть. Таким образом, Кремль удержал США от принятия целого ряда мер, которые могли бы изменить траекторию этого конфликта. Столкнувшись с демонстрацией военной силы России, Белый дом — подобно Политбюро в 1973 году — отступил, не захотев оказаться втянутым в конфликт сверхдержав из-за страны, которая этого не стоила.
Кроме того, подобно тому, как Никсон и Киссинджер превратили заинтересованность Кремля в разрядке напряженности в свое стратегическое преимущество во время войны Судного дня, Путин много раз демонстрировал мнимую заинтересованность в российско-американском сотрудничестве, чтобы иметь больше свободы для достижения его целей в Сирии. Во время второго президентского срока Обамы речь шла в первую очередь о стремлении добиться сотрудничества с Россией в вопросе ядерной сделки с Ираном. При Трампе это была перспектива заручиться поддержкой Кремля для того, чтобы уменьшить влияние Ирана в регионе. В обоих случаях надежда заручиться поддержкой России в других вопросах лишала Вашингтон стимула для того, чтобы противостоять Кремлю в сирийском вопросе.
***
После окончания арабо-израильской войны все усилия международного сообщества были сосредоточены на переговорах между противниками. Результатом этих переговоров стал договор о разъединении сил между Израилем и Египтом 1974 года, который оказался первым шагом на пути к миру между Иерусалимом и Каиром. Спустя несколько месяцев был подписан договор о размежевании между Израилем и Сирией, который способствовал стабилизации ситуации с Голанскими высотами на несколько десятилетий вперед. Кроме того, в результате этих дипломатических усилий Вашингтону удалось закрепить за собой статус ключевого игрока в геополитике Ближнего Востока, одновременно продемонстрировав ограниченность влияния Москвы. США сумели достичь такого стратегического триумфа благодаря тому, что они продемонстрировали себя как посредника между всеми конфликтующими сторонами, способного предложить новые варианты регионального порядка — в том числе, когда настало время, убедить израильтян пойти на уступки. Между тем Советскому Союзу оставалось только выражать недовольство от имени его арабских клиентов, требуя, чтобы израильтяне освободили территории, захваченные ими во время войны. Однако сами арабы быстро поняли, что риторика Москвы не имеет никакого веса в Иерусалиме. А американцы, напротив, — поскольку они поддержали Израиль в самую тяжелую минуту и обеспечили ему военную победу, — доказали, что у них есть рычаги влияния на Израиль и ситуацию в целом.
Сегодня вмешательство Путина в сирийский конфликт позволило России занять такую позицию, что в итоге она оказалась ближе к каждой из воюющих сторон, нежели они между собой. Таким образом, теперь только Москва может принимать у себя в Кремле сначала премьер-министра Израиля, а спустя некоторое время командующего силами «Аль-Кудс» Корпуса стражей Исламской революции. В прошлом году российские чиновники устроили настоящее шоу, совершив перелет напрямую из Тегерана в Тель-Авив и продемонстрировав таким образом свою способность к той челночной дипломатии, которая стала излюбленной тактикой Киссинджера после войны Йом-Кипур. Кремлю удалось стать посредником не только между Израилем и Ираном. Россия оказалась той державой, которая сейчас находится в наилучшем положении для того, чтобы стать посредником между режимом Асада и оставшимися группировками сирийских повстанцев, а также суннитскими арабскими странами, которые изначально поддержали восстание, а теперь начинают искать способы примириться с Дамаском. Кроме того, Путин создал альтернативную дипломатическую платформу, способствующую окончанию сирийского конфликта, — так называемый Астанинский процесс — в которую не входят США, зато входят турки и иранцы. Москва убеждает других союзников Америки в регионе, таких как Египет и Иордания, присоединиться к этим переговорам в качестве «наблюдателей».
Северо-восток Сирии, где доминируют курды, представляет собой еще одну соблазнительную цель для России, особенно если Трамп снова прикажет американским войскам уйти из этого района, как он сделал в прошлом году. В отсутствие американцев Кремль наверняка вмешается со своими предложениями провести переговоры поочередно между Дамаском и курдами, курдами и турками, турками и режимом Асада, играя различными возможными комбинациями. Дипломатия России за последний год указывает на то, что Путин пытается закрепить свои преимущества, как это сделал Киссинджер в 1974 году, посредством серии разрозненных соглашений. Летом прошлого года, к примеру, в преддверии саммита Путина и Трампа в Хельсинки, Россия добилась подписания договора с Израилем, в соответствии с которым Иерусалим соглашался с захватом территорий, прилегающих к его северной границе, поддерживаемыми Россией силами Асада в обмен на гарантии того, что иранцев на этих территориях будут держать под контролем. Затем, осенью, Путин заключил с президентом Турции Реджепом Тайипом Эрдоганом соглашение о создании зоны деэскалации в удерживаемом повстанцами Идлибе. Путин не выполнил свою часть соглашений ни в одном из перечисленных выше случаев. Любой на Голанских высотах, у кого есть достаточно мощный бинокль, может увидеть, как связанные с Ираном боевики орудуют в тех районах, откуда Москва в прошлом году пообещала их вытеснить, а продолжающиеся бомбовые удары русских и режима Асада в Идлибе превратили зону деэскалации в жестокую шутку. Тем не менее, несмотря на недобросовестность Кремля, стремление соседей Сирии заключать с Москвой подобные сделки только усилилось — по той простой причине, что они являются единственной возможностью хоть как-то облегчить ситуацию, а в их отсутствие Россия может пригрозить еще больше усугубить положение вещей.
Можно ли убедить Россию пойти дальше и заключить грандиозную сделку, которая позволила бы полностью вытеснить Иран из Сирии? Некоторые стратеги в США и Израиле долгое время фантазируют на тему такого сценария. Согласно этой логике, администрация Трампа должна будет смириться с тем, что Асад останется у власти в Дамаске, в обмен на наступление России на Тегеран. В стратегическом смысле это довольно соблазнительный — хотя и совершенно аморальный — вариант. Однако, если Путин действительно следует принципам Никсона и Киссинджера, полноценный российский отпор Тегерану так же неправдоподобен, как и прежняя мечта Америки о сотрудничестве с Кремлем с целью свержения Асада.
Хотя Россия согласилась с тем, чтобы израильтяне держали иранцев под контролем посредством авиаударов в Сирии, она стремится в первую очередь установить там некое равновесие, в центре которого будет она сама. Даже если бы Россия могла добиться полного ухода иранских сил из Сирии — довольно сомнительное предположение, учитывая масштабы военного присутствия России в этой стране, — уход иранцев на самом деле привел бы к уменьшению влияния Кремля в Леванте. Кроме того, все бремя поддержания Асада во власти легко бы исключительно на плечи Москвы. А это противоречит интересам России. Между тем тот статус кво, которого добивается Россия, будет означать, что всем региональным игрокам придется постоянно соперничать за покровительство Кремля и постоянно ездить в Москву, чтобы поцеловать руку Путина в надежде приобрести некоторое преимущество перед соперниками. Американцы стали регулярно демонстрировать негативное отношение к тому, что другие страны зависят от их мощи, а также готовность освободить их от своего покровительства. Между тем для России культивирование такой зависимости является целью и доказательством ее статуса великой державы.
***
Разумеется, несмотря на массу параллелей между тем, что произошло в Леванте 45 лет назад, и тем, что происходит сегодня, есть и важные различия. Хотя партнеры США сегодня признают факт возвращения влияния России в этот регион и понимают, что им необходимо прислушиваться к Кремлю, никто из них — по крайней мере пока — не демонстрирует заинтересованность в том, чтобы отвернуться от американцев ради эксклюзивного партнерства с Путиным. В этом смысле пока мы не увидели аналогов решению Анвара Садата вывести Египет из советского лагеря и встать на сторону США. Необходимо также отметить, что любые сходства между подходом Путина к Сирии сейчас и подходом Никсона и Киссинджера в их времена практически наверняка не являются результатом сознательного подражания со стороны Кремля. Они скорее являются проявлением сходного чутья, которое подсказывает Путину, как работает власть в этом мире. Если геополитику можно сравнить с игрой в шахматы, в каждой партии есть лишь ограниченное число гамбитов и стратегических приемов. Игроки и ставки меняются, но некоторые приемы имеют вневременной характер. Более того, несмотря на все их геополитические достижения тактика Никсона и Киссинджера имеет свои ограничения и слепые пятна. Поскольку они рассматривали Ближний Восток через призму соперничестве великих держав, Никсон и Киссинджер часто видели в Кремле более влиятельную силу в этом регионе, чем он был на самом деле. Когда в октябре 1973 года Египет и Сирия атаковали Израиль, Киссинджер решил, что к этому их подтолкнул Советский Союз. «Я считаю, что русские убедили египтян, что никакого прогресса не будет, если не устроить волнения на Ближнем Востоке, а эти маньяки перестарались и устроили слишком бурное волнение», — рассуждал он в тот момент. Он ошибался. На самом деле стремление начать войну исходило от Каира и Дамаска, а не от Москвы, которая хотела избежать волнений.
Вероятнее всего, сегодня Путин убежден — ошибочно — что восстания в арабском мире, начавшиеся в 2011 году, были тайно организованы Америкой, став частью ее дьявольских планов по захвату контроля над всем миром. На самом деле в реальности потенциал Вашингтона в этом отношении более ограничен. Восстание против Асада, как и другие восстания арабской весны, стали естественным следствием процессов на Ближнем Востоке, которые не только застали США врасплох, но и произошли как раз в тот момент, когда администрация Обамы предпринимала попытки снизить степень своего участия в делах Ближнего Востока. Другими словами, когда вы рассматриваете геополитику как игру в шахматы между крупными державами, вы забываете о том, что пешки могут двигаться самостоятельно. Кроме того, необходимо помнить, что итог холодной войны был предопределен не махинациями Никсона и Киссинджера на Ближнем Востоке — какими бы искусными они ни были, — а внутренним износом советской системы и ее неспособностью выполнить свои утопичные обещания. Несомненно, неудачи Кремля в странах развивающегося мира усугубили кризис доверия, который послужил дополнительным толчком к распаду СССР. Однако в конечном счете основную роль сыграли промышленно развитые страны Европы и Тихоокеанского кольца, в частности возникновение в этих регионах, находящихся за американским оборонительным щитом, блока процветающих капиталистических демократий, чей успех стал приговором для коммунизма с его неудачами и ограниченностью. Сегодня тоже было бы ошибкой приписывать слишком большое значение достижениям Владимира Путина на Ближнем Востоке. Макиавеллиевская политика может завести вас достаточно далеко, но только на время. В отсутствие надежных источников силы даже самое искусное управление принесет лишь временные успехи, и, к несчастью для России, в фундаментальном смысле ее положение остается довольно слабым.
Достижения в Леванте не могут служить заменой диверсифицированной экономике, развитию инновационного частного сектора, здоровой демографической базе или истинной диктатуре закона — ничего из этого у России нет. В этом и других отношениях Россия остается самой слабой крупной державой, застрявшей на более низкой ступени развития по отношению не только к Западу, но и теперь уже к Китаю. Хотя, возможно, они не могли в полной мере оценить свои силы в свое время, Никсон и Киссинджер имели на руках гораздо более сильные карты по сравнению с теми, которые достались Путину.
***
В своих основных документах, касающихся стратегии США, администрация Трампа обещала вновь сосредоточиться на соперничестве великих держав — эту стратегическую концепцию поддерживают обе американские партии. Однако остается неясным, как администрация намеревается превратить эти заявления в оперативные концепции, особенно на Ближнем Востоке. Хорошим началом могло бы стать возвращение к тем принципам, которые Никсон и Киссинджер когда-то воплотили в реальность в этом регионе. На практике это потребует нескольких вещей. Важнее всего сейчас отказаться от несбыточной мечты о партнерских отношениях с Россией в Сирии или где-либо еще в этом регионе. Вместо того чтобы ходить за Путиным в надежде уговорить его на сотрудничество на основе общих интересов, США необходимо относиться к Ближнему Востоку так же, как к нему относится Россия — как к арене для соперничества, — и искать возможности для того, чтобы уменьшить влияние Кремля, ограничить его ресурсы и переиграть Кремль в военном и дипломатическом смыслах.
В сирийском контексте стратегия Никсона и Киссинджера подразумевает необходимость поменяться ролями с Москвой, продемонстрировав ее неспособность достигать ключевых стратегических целей без согласия Америки. Несмотря на свои макиавеллевские таланты, Путин сегодня не может самостоятельно добиться урегулирования ситуации, ухода американских военных и реабилитации Асада на международной арене, и он не может предоставить средства для восстановления территорий, находящихся под контролем режима. На самом деле, нанеся два авиаудара по режиму Асада в ответ на применение химического оружия, администрация Трампа продемонстрировала, что Россия даже не сможет защитить своего клиента, если США решать нанести по нему военный удар. Вашингтону следует искать и другие подобные возможности, чтобы постоянно делать акцент на слабости России. Как США уже поняли на собственном опыте, «победы» на поле боя на Ближнем Востоке могут оказаться такими же дорогостоящими, как и поражения. Поэтому сейчас задача должна заключаться в том, чтобы мешать устремлениям России в Сирии до тех пор, пока российские лидеры не поймут, что у них нет возможностей и ресурсов ни для урегулирования этого конфликта, ни для растягивания его до бесконечности. В этот момент именно Россия будет вынуждена обратиться к США за помощью в урегулировании сирийского кризиса, а не наоборот. То, что происходило в Сирии после 2011 года, в Вашингтоне обычно трактовалось либо как свидетельство ограниченности американской силы, либо как доказательство необходимости более решительного ее применения. На самом деле произошедшее в Сирии служит отрезвляющим доказательством постоянных провалов Вашингтона в управлении ситуацией, в результате чего объективно более слабый, но в стратегическом смысле более изобретательный противник опережал Америку на каждом повороте, пока американское руководством пыталось разобраться, что именно происходит.
Теперь, когда США вступают в эпоху усиления соперничества с Россией и Китаем, полученный в Сирии опыт подсказывает, что Вашингтону срочно необходимо не только вкладывать средства в новейшие системы вооружений и ультрасовременные технологии, но и возродить забытую традицию дипломатии эпохи соперничества великих держав, на которую опирались Никсон и Киссинджер. Он также служит предупреждением о том, что, независимо от предпочтений Америки, соперники США будут все чаще разыгрывать схемы Никсона и Киссинджера против нас. По этой причине сирийская трагедия, которая вряд ли станет последней в череде таких кампаний Америки на Ближнем Востоке, которых можно было избежать, вероятнее всего, окажется всего лишь предвестником будущих сражений.
Вэнс Серчук — исполнительный директор Глобального института инвестиционной компании KKR (KKR Global Institute), а также внештатный старший научный сотрудник Центра новой американской безопасности (Center for a New American Security).
|
