Жуков. Портрет на фоне эпохиВор и бесчестный человек. Мразь и предатель!
Через год после заседания Высшего военного совета «дело Жукова» еще не закончилось. 21 июля 1947 года ЦК сообщил, что Жуков и Телегин, его бывший заместитель по политической части на 1-м Белорусском фронте, совершили грубое нарушение, наградив орденом Отечественной войны певицу Лидию Русланову. Если Жуков отделался в данном случае выговором, то Телегина уволили из вооруженных сил. Сталин разрешил проведение обысков: 5 января 1948 года в московской квартире Жукова на улице Грановского и в ночь с 8 на 9 января на его даче в Сосновке. В списке обнаруженных предметов перечислены десятки золотых часов, драгоценных камней, ювелирных украшений, картин… Абакумов, любитель пикантных подробностей, 10 января доложил Сталину, что «в спальне Жукова над кроватью висит огромная картина с изображением двух обнаженных женщин. Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее…». Больше всего Абакумова возмутило то, что «вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах, – заграничная, главным образом немецкая. […] На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке. Зайдя в дом, трудно себе представить, что находишься под Москвой, а не в Германии». По словам дочерей Жукова, во время обыска пропала великолепная брошь с бриллиантами, подаренная Александре Диевне Руслановой.
Эра Жукова яростно защищает память отца, утверждая, что протоколы обысков – фальшивка. По ее словам, невозможно, чтобы на даче поместилось такое количество предметов, а на все вещи, приобретенные в Германии, у отца имелись чеки. В письме Жданову, назначенному главой комиссии, призванной расследовать его деятельность, Жуков настаивал, что большая часть находившейся на даче мебели была предоставлена ему в пользование по распоряжению главы МГБ Абакумова. Это вполне возможно, если Абакумову было поручено собрать или изготовить улики, оправдывавшие опалу Жукова. Но объяснения Эры выглядят неубедительно. В 1948 году Жуков сам признается, что «много накупил» в Германии. Список, представленный им самим в комиссию, впечатляет. Одних только мехов: 160 шкурок норки, 40–50 шкурок обезьяны, 50–60 котика… Прочитав этот список, Сталин якобы проронил: «Как был скорняком, так и остался!»
Поведение Жукова не отличалось от поведения его солдат. Размер разрушений и грабежей, учиненных нацистами на советской территории, стал для всех достаточно веским основанием для того, чтобы брать у побежденных все, что можно унести. Протокол допроса арестованного в 1948 году Абакумовым генерал-майора Сиднева, заместителя начальника берлинского представительства госбезопасности Серова, показывает, что высшее советское командование не довольствовалось приобретением в качестве трофеев часов, как делали рядовые солдаты. Были найдены 100 мешков, содержавших 80 миллионов рейхсмарок, которые глава представительства госбезопасности в Восточной Германии Серов, близкий к Жукову, употребил на свои личные нужды. Уполномоченный НКВД в Тюрингии возобновил работу крупного местного пивоваренного завода, а прибыль клал себе в карман. Сам Серов тоже проявил предпринимательскую жилку, которую в русском человеке не смогли убить тридцать лет господства коллективистской идеологии: он организовал небольшой, но выгодный бизнес по производству радиоприемников и патефонов. Также Сиднев показал: «Несколько позже ко мне была прислана от ЖУКОВА корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стэка, который ЖУКОВ хотел преподнести своей дочери в день ее рождения».
В январе 1948 года, параллельно с расследованием «трофейного дела», на окружение Жукова оказывалось постоянное давление со стороны органов госбезопасности. Бучин, его верный водитель, был отозван в Москву. Жуков написал письмо Власику, могущественному начальнику личной охраны Сталина, в котором просил отменить это решение. Власик в присутствии Бучина бросил в мусорную корзину (так у авторов. Бучин же в своих воспоминаниях пишет: «Он, не распечатывая, сунул его под стекло на столе». – Пер.), потом уволил из МГБ. Второе письмо, адресованное Берии, осталось без ответа. Затем были арестованы Телегин и два адъютанта Жукова: полковник Семочкин и генерал Минюк, а также генерал Сиднев из представительства НКВД в Берлине. Уже после смерти Сталина Телегин напишет Молотову из тюрьмы: «Я был арестован в Ростове без предъявления ордера и доставлен в Москву во внутреннюю тюрьму МГБ. Здесь с меня сразу содрали одежду, часы и проч., одели в рваное, вонючее солдатское обмундирование, вырвали золотые коронки вместе с зубами, подвергли и другим унизительным издевательствам. После этой „предварительной обработки“ я был вызван министром Абакумовым, который… потребовал, чтобы я признался в своей „преступной работе“ против Партии и Советского государства. Когда же я потребовал, чтобы мне предъявили конкретные обвинения в моих преступлениях, министр […] заявил мне: „Это ты скажешь сам, а не будешь говорить – отправим в военную тюрьму, покажем тебе, где раки зимуют, тогда заговоришь!“ Оскорбляя и издеваясь, следователи и руководство МГБ требовали от меня показаний о „заговоре“, якобы возглавлявшемся Жуковым Г.К., Серовым И.А. и мною…»
В том же январе 1948 года Жданов предъявил Жукову признания его адъютанта Семочкина. 12 января Жуков ответил письмом: «Обвинение меня в том, что я был враждебно настроен к т. Сталину и в ряде случаев принижал и умалчивал о роли т. Сталина в Великой Отечественной войне, не соответствует действительности и является вымыслом. Факты, изложенные в заявлении Семочкина, состряпаны Семочкиным и являются результатом того, что Семочкин в конце 1947 года узнал о характере клеветнического заявления Новикова лично от меня. Я признаю, что допустил грубую и глубоко непартийную ошибку, поделившись с Семочкиным о характере заявления Новикова. Это я сделал без всякой задней мысли и не преследовал никакой цели. […] Пункт обвинения меня в непартийном выступлении во Франкфурте перед „союзниками“ не соответствует действительности, что, наверное, может подтвердить т. Вышинский, который был вместе со мною и лично выступал. […] Прошу Центральный Комитет партии учесть то, что некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла, и я на деле никогда не был плохим слугою партии, Родине и великому Сталину. […] Я даю крепкую клятву большевика не допускать подобных ошибок и глупостей. […] Прошу оставить меня в партии. Я исправлю допущенные ошибки и не позволю замарать высокое звание члена Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)».
Объяснения и клятвы маршала совершенно не подействовали на комиссию Жданова. 20 января 1948 года политбюро, основываясь на ее выводах и рекомендациях, издало постановление по Жукову:
«Тов. Жуков, в бытность Главкомом группы Советских оккупационных войск в Германии, допустил поступки, позорящие высокое звание члена ВКП(б) и честь командира Советской Армии. Будучи полностью обеспечен со стороны государства всем необходимым, тов. Жуков, злоупотребляя своим служебным положением, встал на путь мародерства, занявшись присвоением и вывозом из Германии для личных нужд большого количества различных ценностей.
В этих целях т. Жуков, давши волю безудержной тяге к стяжательству, использовал своих подчиненных, которые, угодничая перед ним, шли на явные преступления, забирали картины и другие ценные вещи во дворцах и особняках, взломали сейф в ювелирном магазине в г. Лодзи, изъяв находящиеся в нем ценности, и т. д.
В итоге всего этого Жуковым было присвоено до 70 ценных золотых предметов (кулоны и кольца с драгоценными камнями, часы, серьги с бриллиантами, браслеты, броши и т. д.), до 740 предметов столового серебра и серебряной посуды и сверх того еще до 30 килограммов разных серебряных изделий, до 50 дорогостоящих ковров и гобеленов, более 60 картин, представляющих большую художественную ценность, около 3700 метров шелка, шерсти, парчи, бархата и др. тканей, свыше 320 шкурок ценных мехов и т. д. […]
Будучи вызван в Комиссию для дачи объяснений, т. Жуков вел себя неподобающим для члена партии и командира Советской Армии образом, в объяснениях был неискренним и пытался всячески скрыть и замазать факты своего антипартийного поведения.
Указанные выше поступки и поведение Жукова на Комиссии характеризует его как человека, опустившегося в политическом и моральном отношении.
Учитывая все изложенное, ЦК ВКП(б) постановляет:1. Признавая, что т. Жуков за свои поступки заслуживает исключения из рядов партии и предания суду, сделать т. Жукову последнее предупреждение, предоставив ему в последний раз возможность исправиться и стать честным членом партии, достойным командирского звания.
2. Освободить т. Жукова с поста командующего Одесским военным округом, назначив его командующим одним из меньших округов.
3. Обязать т. Жукова немедленно сдать в Госфонд все незаконно присвоенные им драгоценности и вещи».
Постановление было открытым, что особенно глубоко ранило Жукова, которого перед всей страной назвали вором и бесчестным человеком.
На следующий день у маршала случился сердечный приступ, вероятно стенокардия. Его срочно отвезли в Кремлевскую больницу. Так, в 51 год, после десяти лет огромных нагрузок и невероятного напряжения, сердце Жукова не выдержало. 4 февраля, едва оправившись от приступа, он узнал о своем переводе в Свердловск командующим небольшим Уральским военным округом, где суровый климат и очень мало войск.
Ссылка в Одессу
2 июня 1946 года Жуков был назначен на слишком низкий для него пост – командующего войсками Одесского военного округа.
Но после унизительного заседания Высшего военного совета это наказание оказалось сравнительно мягким.
Он прибыл в портовый город 13 июня. Его водитель Бучин рассказывает, что одесситы, узнав о приезде маршала, поспешили на вокзал, но специальный поезд направили на запасный путь, чтобы избежать неуместных любых манифестаций. По словам охранника Жукова, Маркова, по внешнему виду маршала нельзя было догадаться о том, что он попал в опалу. Он знал, что за ним следят все, кто его окружают. Поэтому он не менял своего образа жизни: подъем в 6 часов, гимнастика, холодный душ, верховая прогулка, купание. В 08:30 он уже был на службе, но не задерживался в рабочем кабинете надолго. Он объезжал войска, проверял малейшие детали: туалеты, столовые, пищу, склады… Он организовывал, реформировал, контролировал и наказывал за малейшие упущения. В конце октября он организовал крупные тактические учения с боевыми стрельбами. По рассказу Бучина, пятидесятый день рождения 2 декабря 1946 года маршал встретил среди своих войск.
Он продолжал вести двойную жизнь. Внешне он вел обычную семейную жизнь, первый за девять лет отпуск провел вместе с Александрой Диевной и дочерьми в Сочи. А втайне встречался со своей боевой подругой – Лидией Захаровой, приехавшей к нему в Одессу. Узнав о продолжении этой связи, Александра Диевна уехала в Москву. Наверное, она не очень тужила оттого, что оставляет разрушенный на 75 % город, в котором, как и во всем Советском Союзе, люди голодали. Каждую ночь матери подбрасывали своих изможденных дистрофией детей к казармам, в надежде, что «Красная армия о них позаботится».
Но Сталин еще не закончил с Жуковым. Его следовало еще больше унизить, еще сильнее изолировать, заставить просить прощения. Летом 1946 года заместитель министра Вооруженных сил Булганин приехал в Одессу с инспекционной поездкой. Жуков не явился на вокзал встречать его, что должен был сделать, соблюдая субординацию. Булганин пришел к выводу, что Жуков по-прежнему относится к сослуживцам грубо. 23 августа 1946 года Булганин доложил Сталину об одной находке, сделанной очень кстати: «В Ягодинской таможне (близ г. Ковеля) задержано 7 вагонов, в которых находилось 85 ящиков с мебелью. При проверке документации выяснилось, что мебель принадлежит Маршалу Жукову. Указанная мебель направлена в Одесский Военный Округ с сопровождающим капитаном тов. ЯГЕЛЬСКИМ… Вагоны с мебелью 19 августа из Ягодино отправлены в Одессу. Одесской таможне дано указание этой мебели не выдавать до получения специального указания. Опись мебели, находящейся в осмотренных вагонах, прилагается». В списке 194 предмета мебели.
Жуков сломался 21 февраля 1947 года, после пленума ЦК, на котором Молотов добился единогласного решения исключить его из кандидатов в члены ЦК. Очевидно, его напугал оборот, который принимали события. Как бы то ни было, в тот вечер он отправил свое первое письмо Сталину: «Исключение меня из кандидатов ЦК ВКП(б) убило меня. Я не карьерист, и мне было легче перенести снятие меня с должности главкома сухопутных войск. Я 9 месяцев упорно работал в должности командующего войсками округа, хотя заявление, послужившее основанием для снятия меня с должности, было клеветническим. Я Вам лично дал слово в том, что все допущенные ошибки будут устранены. За 9 месяцев я не получил ни одного замечания, мне говорили, что округ стоит на хорошем счету. Я считал, что я сейчас работаю хорошо, но, видимо, начатая клеветническая работа против меня продолжается до сих пор. Я прошу Вас, т. Сталин, выслушать меня лично, и я уверен, что Вас обманывают недобросовестные люди, чтобы очернить меня».
Не получив ответа, Жуков через шесть дней пишет новое письмо Сталину, копии которого отправляет Жданову и Булганину:
«Товарищ Сталин, я еще раз со всей чистосердечностью докладываю Вам о своих ошибках.
1. Во-первых, моя вина прежде всего заключается в том, что я во время войны переоценивал свою роль в операциях и потерял чувство большевистской скромности.
Во-вторых, моя вина заключается в том, что при докладах Вам и Ставке Верховного Главнокомандования своих соображений я иногда проявлял нетактичность и в грубой форме отстаивал свое мнение.
В-третьих, я виноват в том, что в разговорах с Василевским, Новиковым и Вороновым делился с ними о том, какие мне делались замечания Вами по моим докладам… Я сейчас со всей ответственностью понял, что такая обывательская болтовня безусловно является грубой ошибкой, и ее я больше не допущу.
В-четвертых, я виноват в том, что проявлял мягкотелость и докладывал Вам просьбы о командирах, которые несли заслуженное наказание.
2. Одновременно, товарищ Сталин, я чистосердечно заверяю Вас в том, что заявление Новикова о моем враждебном настроении к правительству является клеветой.
Вы, товарищ Сталин, знаете, что я, не щадя своей жизни, без колебаний лез в самую опасную обстановку и всегда старался как можно лучше выполнить Ваше указание. […]
3. Все допущенные ошибки я глубоко осознал, товарищ Сталин, и даю Вам твердое слово большевика, что ошибки у меня больше не повторятся. На заседании Высшего военного совета я дал Вам слово в кратчайший срок устранить допущенные мною ошибки, и я свое слово выполняю. Работаю в округе много и с большим желанием. Прошу Вас, товарищ Сталин, оказать мне полное доверие, я Ваше доверие оправдаю.
Г. ЖУКОВ».
И второе письмо также осталось без ответа. Похоже, Жуков начал готовиться к худшему. В 1967 году он расскажет Анне Миркиной, редактору своих «Воспоминаний»: «Каждый день ждал ареста. Подготовил чемоданчик с бельем».
Возвращение на вершину
«Берия, встать, вы арестованы!»
Но Берия был чересчур активен, слишком могущественен, и потому внушал страх своим соратникам. Ни один руководитель не мог чувствовать себя спокойно, зная, какая сила сосредоточена в руках шефа госбезопасности. Он решал все вопросы вдвоем с Маленковым, человеком умным, но безынициативным. У двух других членов «коллективного руководства», созданного у смертного одра Сталина, Булганина и Хрущева, эта диархия очень скоро стала вызывать тревогу. Какое конкретно событие побудило их преодолеть свой страх перед возглавлявшим госбезопасность мингрелом с кровавым прошлым и скабрезной репутацией и объединиться против него? Возможно, решение Берии сместить с поста первого секретаря ЦК компартии Украины. Хрущев счел это выпадом против себя и как человек, занимавший прежде эту должность, и, главное, как первый секретарь ЦК партии, то есть единственный, кто по должности может принимать такие решения. Заговор, в который вступили Хрущев – его глава и основная движущая сила, Маленков – тоже напуганный напором Берии, Булганин и Молотов, сложился в июне 1953 года, когда Берия улетел на неделю в Восточный Берлин, где разразились крупные антисоветские беспорядки. Заговорщики решили арестовать Берию, когда он вернется. Но как это осуществить? В его распоряжении 1,2 миллиона человек, сотрудников органов госбезопасности, милиции и военнослужащих внутренних войск. У него повсюду микрофоны, ему подчинены охрана членов правительства и гарнизон Кремля; командующий Московским военным округом Артемьев его креатура. «Тогда мы договорились вызвать генералов. Условились, что я беру на себя пригласить генералов», – откровенно признаётся в своих воспоминаниях Хрущев. Впервые за ее историю Советской армии предстояло решать политический спор.
Какую роль сыграл Жуков в этом эпизоде, важном, но словно взятом из авантюрного романа? Послушаем его собственную версию: «Мне позвонил Булганин. […] „Вызови Москаленко, Неделина, Батицкого и еще пару человек, кого ты сочтешь необходимым, и немедленно приезжай с ними в приемную Маленкова“. Через тридцать минут с группой генералов я был в приемной Маленкова. Меня тут же вызвали в кабинет Маленкова, где кроме Маленкова были Молотов, Хрущев, Булганин.
Маленков: […] Считая, что Берия стал опасным человеком для партии и государства, мы решили его арестовать и обезвредить всю систему НКВД. Арест Берии мы решили поручить лично вам.
Хрущев: Мы не сомневаемся, что вы сумеете это выполнить, тем более что Берия вам лично много сделал неприятностей! Как, у вас нет сомнений на этот счет?
Жуков: Какие же могут быть сомнения? Поручение будет выполнено.
Хрущев: Имейте в виду, что Берия ловкий и довольно сильный человек, к тому же он, видимо, вооружен.
Жуков: Конечно, я не спец по арестам, мне этим не довелось заниматься, но у меня не дрогнет рука. Скажите только, где и когда его надо арестовать.
Маленков: Мы вызвали Берия на заседание Совета Министров. Вместо Совмина здесь будет заседание Президиума ЦК, где Берия будет предъявлено обвинение в игнорировании ЦК и нелойяльном (так в исходном тексте на русском. – Пер.) отношении к членам Президиума, в расстановке руководящих кадров НКВД без согласования с ЦК и ряд других вопросов. В процессе заседания вам нужно быть в комнате отдыха и ждать двух звонков. После двух звонков вам нужно войти в кабинет, где и арестовать Берия. Все ли ясно?
Пришел Берия. Началось заседание. Идет заседание час, другой, а условленных звонков все нет и нет. Я уже начал беспокоиться, уж не арестовал ли Берия тех, кто хотел арестовать его. Но в это время раздался условленный звонок.
Оставив двух вооруженных офицеров у наружной двери кабинета Маленкова, мы вошли в кабинет. Как было условлено, генералы взялись за пистолеты, а я быстро подошел к Берия и громко ему сказал: „Берия, встать, вы арестованы“, одновременно взяв его за обе руки, приподнял со стула, быстро ощупав все его карманы. Оружия не оказалось. […] Берия страшно побледнел и что-то начал лепетать. Два генерала взяли его за руки и вывели в заднюю комнату кабинета Маленкова, где был произведен тщательный обыск…»
В 1969 году Жуков рассказывал Семину, как он вывез Берию из Кремля: «Берия с кляпом во рту мы положили на пол задней кабины между ног Серова, Батицкого и Москаленко. Наше предположение оправдалось, охрана поприветствовала нас, автомашину не остановила. Из Кремля прямым ходом приехали в гарнизонную гауптвахту, где всю охрану заменили на офицеров, значительно увеличив численность внутренних и внешних постов. На другой день Берия под усиленной охраной был переведен в бункер во внутреннем дворе штаба Московского военного округа. Внутренний двор представляет собой замкнутый строениями квадрат, в каждом углу которого разместили по одному танку с офицерскими экипажами. Стволы танковых пушек были направлены в сторону бункера…»
Почти все подробности, приводимые Жуковым, точны. А вот свою роль в событиях он сильно преувеличивает. Не он был военным организатором акции. Практический план ареста разработал командующий ПВО Московского военного округа генерал Москаленко. Сделал он это по просьбе Булганина и при поддержке Хрущева, знавшего Москаленко еще с войны. За три дня до намеченного переворота Булганин отправил Артемьева, командующего Московским военным округом и креатуру Берии, присутствовать на маневрах под Смоленском. Он же назначил временно исполняющим его обязанности Москаленко. А тот, очевидно испугавшись важности операции, попросил, чтобы в ней был задействован и Жуков. Булганин согласился, но выдвинул странное условие: чтобы у Жукова не было оружия. По всей очевидности, содействие маршала понадобилось заговорщикам для того, чтобы показать поддержку армией ареста Берии; его популярность среди 20 миллионов ветеранов войны могла бы пригодиться им и в случае, если бы дела пошли не по их плану. Арест Берии является наиболее крупной политической акцией армии начиная с октября 1917 года. Однако он не означает наличие у Жукова или у любого другого маршала каких-то преторианских намерений. Дело Берии было на 100 % инициативой партийной верхушки. Военные играли в нем роль исполнителей приказов законной власти – власти партии.
Имел ли Жуков личные причины для ненависти к верному соратнику Сталина? Несмотря на то что его «Воспоминания» густо нашпигованы негативными высказываниями в адрес Берии, нет никаких подтверждений того, чтобы Берия сделал что-то плохое лично Жукову. Мы полагаем, что Жуков действовал не под влиянием личной неприязни, а как военный и как коммунист. В первую очередь он стремился к уменьшению роли органов госбезопасности, чрезмерно разросшихся и получивших слишком большую власть, в том числе и в армии. Во вторую – к нему в лице Хрущева обратилась партия, испугавшаяся потери своей руководящей роли. Жуков без колебаний примкнул к заговору, потому что ему в данном случае не приходилось выбирать между долгом военного и политической лояльностью.
ТЫЦ: с книг и просторов интернета...
