В "Раковом корпусе" гровавый сталинский режим вылечил эту мразь от рака

Солж не художник а мразь и пистабол. Про "так видит" пусть малолетние дебилы своим друзьям по ушам ездят

В "Раковом корпусе" гровавый сталинский режим вылечил эту мразь от рака

Солж не художник а мразь и пистабол. Про "так видит" пусть малолетние дебилы своим друзьям по ушам ездят

В тюремной больничке настоем хвои?

В тюремной больничке настоем хвои?

Зимой 1952 года у Солженицына обнаружили семиному, он был прооперирован в лагере

От повторения твоя фраза умнее не становится.

Он описал какое ощущение было у народа, как есть. Реально в каждой второй семье кто-нибудь изведал ГУЛАГА. И вернулись тоже далеко не все. Он краски сгустил, но и только.

Коммунистические писатели, певцы соцреализма делали тоже самое, когда живописали ужасы "кровавого царизма". Почитаешь Короленко или там Горького, так вообще хоть в петлю

От повторения твоя фраза умнее не становится.

Он описал какое ощущение было у народа, как есть. Реально в каждой второй семье кто-нибудь изведал ГУЛАГА. И вернулись тоже далеко не все. Он краски сгустил, но и только.

Коммунистические писатели, певцы соцреализма делали тоже самое, когда живописали ужасы "кровавого царизма". Почитаешь Короленко или там Горького, так вообще хоть в петлю

Дебил малолетний, давай статистику, население СССР, число заключенных (всех: и полит и уголовников). А потом писди про "пол страны сидело- пол страны охраняло", и про очучения народные.

Зимой 1952 года у Солженицына обнаружили семиному, он был прооперирован в лагере

Это был последний день бригадирства Солженицына. 29 января А. И. обратился в санчасть (она находилась в русском лагпункте). «У меня быстро росла запущенная опухоль, операцию которой я давно откладывал на такое время, когда, по-лагерному, это будет “удобно”. В январе и особенно в роковые дни голодовки опухоль за меня решила, что сейчас удобно, и росла почти по часам». О характере опухоли больной и лагерные доктора тогда могли только догадываться.
Панин: «При разделении нашего лагпункта тюремный изолятор остался на нашей половине, а больница — на другой. Оттуда под конвоем приводили врачей для осмотра больных, а на излечение переводили на украинский лагпункт. Солженицына уже несколько месяцев мучила опухоль. Время шло. Вначале врачи колебались в диагнозе, затем разделили лагпункты и произошли грозные события. Наконец, Саня добился перевода в больницу и в начале февраля покинул нас. Наша четырёхлетняя жизнь под общим кровом, в теснейшем общении, окончилась».
Когда в санчасти нащупали опухоль с крупный мужской кулак, больного под конвоем отвели на украинский лагпункт — он стал первым, кто попал туда после голодовки. Хирург-зэк Янченко, который должен был оперировать, жадно расспрашивал о мятеже, и больной радовался, что доктор разделяет страдания восставшего лагеря. Солженицын лежал среди раненых и зверски избитых, и рядом с ним люди умирали от потери крови и тяжёлых ран.
Тем временем началась расправа. Сначала аресты, как пожар, вспыхнули на русском лагпункте, затем перекинулись к соседям. Янченко, готовивший Солженицына к операции, был схвачен накануне ночью, уведён в тюрьму, а потом на этап. Через несколько дней в больницу доставили другого хирурга, тоже зэка, немца Карла Фёдоровича Дониса, и 12 февраля он сделал операцию. А через неделю, 19-го (больной едва мог ноги спускать с кровати) стали собирать этап человек в семьсот «бунтарей», куда включили сотни украинцев, хотя они и воздержались от помощи москалям. В тех списках был и Солженицын47 — начальница санчасти дала согласие отправить больного с незажившими швами на этап особого режима: на выходе из лагеря зэков заковывали в наручники. «Я — чувствовал и ждал, как придут — откажусь: расстреливайте на месте! Всё ж не взяли»48. Зато взяли, прямо из жилого барака, не дав обойти больных, хирурга Карла Фёдоровича. Доктор только успел крикнуть, уже стоя с вещами на линейке, а Солженицын — услышать через окно: «Запомните! Это очень важно! Срез вашей опухоли я направил на гистологический анализ в Омск, на кафедру патанатомии».
Ещё через неделю, 26 февраля, Солженицына выписали из больницы, и вскоре, 1 марта, он писал домой: пропавшее ноябрьское письмо 1951 года образовало в переписке с родными годовую паузу. Впервые за многие годы он обращался не прямо к жене, а безымянно: «Мои милые и дорогие». «Болезнь моя не была неожиданностью, много лет была у меня одна опухоль, которая по сути дела не тревожила, и я относился к ней беспечно, а лучше было бы, если бы я побеспокоился раньше. Но с лета прошлого года она стала расти быстрее. Я всё думал, что обойдётся, что если операция окажется необходимой, то сделаю её после окончания срока, и только в январе она стала расти столь быстро, что откладывать дальше было опасно. В последних числах января я лёг в больницу, а 12 февраля эту опухоль (она была в паху) мне вырезали. Операция длилась около получаса под местной анестезией, прошла благополучно и осложнений не дала».

Статистика была хороша. И выборы. Усе как одын. Тильки зачем Королёва посадили?