Бажанов Борис: "Воспоминания бывшего секретаря Сталина". Почитайте. Очень рекомендую...
"Когда они наконец кончили, я говорю: "Из всего, что здесь говорилось, совершенно ясно, что в самом непродолжительном будущем вы начинаете войну против Советов". Розенберг спешит сказать: "Я этого не говорил". Я говорю, что я человек политически достаточно опытный и не нуждаюсь в том, чтобы мне рассказывали и вкладывали в рот. Позвольте и мне поставить вам вопрос: "Каков ваш политический план войны?" Розенберг говорит, что он не совсем понимает мой вопрос. Я уточняю: "Собираетесь ли вы вести войну против коммунизма или против русского народа?" Розенберг просит указать, где разница. Я говорю: разница та, что если вы будете вести войну против коммунизма, то есть, чтобы освободить от коммунизма русский народ, то он будет на вашей стороне, и вы войну выиграете; если же вы будете вести войну против России, а не против коммунизма, русский народ будет против вас, и вы войну проиграете.
Розенберг морщится и говорит, что самое неблагодарное ремесло - политической Кассандры. Но я возражаю, что в данном случае можно предсказать события. Скажем иначе: русский патриотизм валяется на дороге, и большевики четверть века попирают его ногами. Кто его подымет, тот и выиграет войну. Вы подымете - вы выиграете; Сталин подымет - он выиграет. В конце концов Розенберг заявляет, что у них есть фюрер, который определяет политический план войны, и что ему, Розенбергу, пока этот план неизвестен.
Дело в том, что в этот момент, в середине июня, и Розенберг, и Лейббрандт вполне допускают, что после начала войны, может быть, придется создать антибольшевистское русское правительство.
Через несколько дней начинается война, и Розенберг получает давнее предрешенное назначение - министр оккупированных на Востоке территорий; и Лейббрандт - его первый заместитель. В первый же раз, как Розенберг приходит к Гитлеру за директивами, он говорит: "Мой фюрер, есть два способа управлять областями, занимаемыми на Востоке, первый - при помощи немецкой администрации, гауляйтеров; второй - создать русское антибольшевистское правительство, которое бы было и центром притяжения антибольшевистских сил в России". Гитлер его перебивает: "Ни о каком русском правительстве не может быть и речи; Россия будет немецкой колонией и будет управляться немцами". После этого Розенберг больше ко мне не испытывает ни малейшего интереса и больше меня не принимает".
....... После разговора с Розенбергом и Лейббрандтом я живу несколько дней в особом положении - я знаю секрет капитальной важности и живу в полном секрете. Утром 22 июня, выйдя на улицу и видя серьезные лица людей, читающих газеты, я понимаю, в чем дело. В газете - манифест Гитлера о войне. В манифесте ни слова о русском государстве, об освобождении русского народа; наоборот, все о пространстве, необходимом для немецкого народа на Востоке и т. д. Все ясно. Фюрер начинает войну, чтобы превратить Россию в свою колонию. План этот для меня совершенно идиотский; для меня Германия войну проиграла - это только вопрос времени; а коммунизм войну выигрывает. Что тут можно сделать?
....."Через месяц меня неожиданно принимает Лейббрандт. Он уже ведет все министерство, в приемной куча гауляйтеров в генеральских мундирах. Он меня спрашивает, упорствую ли я в своих прогнозах в свете событий, - немецкая армия победоносно идет вперед, пленные исчисляются миллионами. Я отвечаю, что совершенно уверен в поражении Германии; политический план войны бессмысленный; сейчас уже все ясно - Россию хотят превратить в колонию, пресса трактует русских как унтерменшей, пленных морят голодом. Разговор кончается ничем, и на мое желание вернуться в Париж Лейббрандт отвечает уклончиво - подождите еще немного. Чего?
Еще месяц я провожу в каком-то почетном плену. Вдруг меня вызывает Лейббрандт. Он опять меня спрашивает: немецкая армия быстро идет вперед от победы к победе, пленных уже несколько миллионов, население встречает немцев колокольным звоном, настаиваю ли я на своих прогнозах. Я отвечаю, что больше чем когда бы то ни было. Население встречает колокольным звоном, солдаты сдаются; через два-три месяца по всей России станет известно, что пленных вы морите голодом, что население рассматриваете как скот. Тогда перестанут сдаваться, станут драться, а население - стрелять вам в спину. И тогда война пойдет иначе. Лейббрандт сообщает мне, что он меня вызвал, чтобы предложить мне руководить политической работой среди пленных - я эту работу с таким успехом проводил в Финляндии. Я наотрез отказываюсь. О какой политической работе может идти речь? Что может сказать пленным тот, кто придет к ним? Что немцы хотят превратить Россию в колонию и русских в рабов и что этому надо помогать? Да пленные пошлют такого агитатора к ..., и будут правы. Лейббрандт наконец теряет терпение: "Вы в конце концов бесштатный эмигрант, а разговариваете как посол великой державы". - "Я и есть представитель великой державы - русского народа; так как я - единственный русский, с которым ваше правительство разговаривает, моя обязанность вам все это сказать". Лейббрандт говорит: "Мы можем вас расстрелять, или послать на дороги колоть камни, или заставить проводить нашу политику". - "Доктор Лейббрандт, вы ошибаетесь. Вы действительно можете меня расстрелять или послать в лагерь колоть камни, но заставить меня проводить вашу политику вы не можете". Реакция Лейббрандта неожиданна. Он подымается и жмет мне руку. "Мы потому с вами и разговариваем, что считаем вас настоящим человеком".
Мы опять спорим о перспективах, о немецкой политике, говоря о которой я не очень выбираю термины, объясняя, что на том этаже политики, на котором мы говорим, можно называть вещи своими именами. Но Лейббрандт возражает все более вяло. Наконец, сделав над собой усилие, он говорит: "Я питаю к вам полное доверие; и скажу вам вещь, которую мне очень опасно говорить: я считаю, что вы во всем правы". Я вскакиваю: "А Розенберг?" - "Розенберг думает то же, что и я". - "Но почему Розенберг не пытается убедить Гитлера в полной гибельности его политики?" - "Вот здесь, - говорит Лейббрандт, - вы совершенно не в курсе дела. Гитлера вообще ни в чем невозможно убедить. Прежде всего, только он говорит, никому ничего не дает сказать и никого не слушает.
А если бы Розенберг попробовал его убедить, то результат был бы только такой: Розенберг был бы немедленно снят со своего поста как неспособный понять и проводить мысли и решения фюрера, и отправлен солдатом на Восточный фронт. Вот и все". - "Но если вы убеждены в бессмысленности политики Гитлера, как вы можете ей следовать?" - "Это гораздо сложнее, чем вы думаете, - говорит Лейббрандт, - и это не только моя проблема, но и проблема всех руководителей нашего движения. Когда Гитлер начал принимать свои решения, казавшиеся нам безумными, - оккупация Рура, нарушение Версальского договора, вооружение Германии, оккупация Австрии, оккупация Чехословакии, каждый раз мы ждали провала и гибели. Каждый раз он выигрывал. Постепенно у нас создалось впечатление, что этот человек, может быть, видит и понимает то, чего мы не видим и не понимаем, и нам ничего не остается, как следовать за ним. Так же было и с Польшей, и с Францией, и с Норвегией, а теперь в России мы идем вперед и скоро будем в Москве. Может быть, опять мы не правы, а он прав?"
"Доктор Лейббрандт, мне тут нечего делать, я хочу вернуться в Париж". - "Но поскольку вы против нашей политики, вы будете работать против нас". - "Увы, я могу вам обещать, что я ни за кого и ни против кого работать не буду. С большевиками я работать не могу - я враг коммунизма; с вами не могу - я не разделяю ни вашей идеологии, ни вашей политики; с союзниками тоже не могу - они предают западную цивилизацию, заключив преступный союз с коммунизмом, Мне остается заключить, что западная цивилизация решила покончить самоубийством и что во всем этом для меня нет места. Я буду заниматься наукой и техникой".
Лейббрандт соглашается. Перед отъездом на квартире Ларионова я рассказываю о своих переговорах с Розенбергом и Лейббрандтом руководителям организации солидаристов (Поремскому, Рождественскому и другим). Они просочились в Берлин, желая проникнуть в Россию вслед за немецкой армией. Я им говорю, что это совершенно безнадежно - население скоро будет все против немцев; быть с ними - значит, вступить в партизанщину против немцев; для чего? Чтобы помогать большевикам снова подчинить население своей власти? Ничего сделать нельзя. Но солидаристы хотят все же что-то попробовать. Скоро они убедятся, что положение безнадежно.
Вернувшись в Париж, я делаю также доклад представителям русских организаций. Выводы доклада крайне неутешительные. Среди присутствующих есть информаторы гестапо. Один из них задает мне провокационный вопрос: "Так, по вашему, нужно или не нужно сотрудничать с немцами?" Я отвечаю, что не нужно - в этом сотрудничестве нет никакого смысла.
Конечно, это дойдет, до гестапо. К чести немцев должен сказать, что до конца войны я буду спокойно жить в Париже, заниматься физикой и техникой, и немцы никогда меня не тронут пальцем.
А в конце войны, перед занятием Парижа, мне приходится на время уехать в Бельгию, и коммунистические бандиты, которые придут меня убивать, меня дома не застанут".
|
