Проблески разума у отдельных харьковских

дальше...

Интервью Захара Прилепина с поэтом из Харькова Станиславом Минаковым, Свободная Пресса

Замечательный поэт Станислав Минаков, долгое время живший и работавший в Харькове — одно из моих личных открытий последнего времени. Удивительные стихи у него, я потом отдельно об этом напишу. А пока мы будем говорить с ним о поэзии, о поэтах, о судьбе, о России и Украине.

«СП»: — Станислав, начнём с литературы, и понемногу перейдём к нашим бедам. Кого вы видите своими предшественниками в классической традиции?
— Трудно изнутри судить о мере моей классичности. Иным читателям, склонным к академизму, она кажется излишне «современной», пограничной, подчас рискованной. Вот и Борису Чичибабину, давшему мне в Харькове в 1993-м потрясающую рекомендацию в Союз писателей, показалось на тот момент, что я своим сочинительством отрицаю то, что делал в литературе он; однако я и тогда, и теперь с ним не согласен. Убежден, что мы с одной стилистической ветки русской поэзии. Правда, уже сейчас, спустя чуть ли не четверть века, могу отметить, что в духовных векторах некий зазор возник.

В молодости читалось всё подряд, усваивалось или отторгалось. Сейчас мне всё трудней читать стихотворцев, поскольку спасительную для себя музыку и спасительные смыслы нахожу у них редко. Я забыл также, что такое «интересно». На первый план для меня вышли самые грандиозные, на мой взгляд, сочинения человечества — псалмы царя Давида, духовные сочинения сладкопевцев и златоустов Православия. Одна из нескольких книг, что я взял с собой, покидая Харьков, — «Книга скорбных песнопений» Григора Нарекаци.

О предшественниках мой ответ тривиален и, возможно, предсказуем; об этом есть и стихи у меня — «Поставь на полочку, где Осип и Никола, осенний томик мой, я там стоять хочу…». Речь — о Николае Клюеве и Осипе Мандельштаме. Клюев, я полагаю, еще не прочитан, как следует. Возможно, это поэт будущей России, если вообще культура и цивилизация не прекратят существования. На стихотворца влияет мелос очень многих собратьев, даже, казалось бы, неблизкий. Важно, пожалуй, также и то, от чего мы отказываемся, что не принимаем. Коллеги не однажды вычитывали у меня «музыку» весьма разных поэтов, я со всеми, даже неожиданными для меня наблюдениями, соглашаюсь. И отвечаю мольеровским тезисом: «Беру свое, где б я его ни брал!» Особенно это актуально в эпоху постмодерна.

Люблю «золотую» плеяду: Пушкина, Баратынского, Батюшкова, Вяземского, с недавнего времени начал с удовольствием вчитываться в Николая Языкова (вот кто нами постыдно позабыт! да и то сказать: а кого и как мы вообще помним!) и Дениса Давыдова. Гораздо внимательней я стал к Державину; и, как вижу, не я один.

О Серебряном веке скажем ниже, а тут отмечу, что очень люблю поэтов середины ХХ века, многие из которых были фронтовиками. Арсений Тарковский, Александр Межиров, Давид Самойлов, Семен Липкин, Павел Шубин, Николай Тряпкин, Ярослав Смеляков… В ранней юности на меня сущностное впечатление произвели «Василий Теркин» и «Я убит подо Ржевом» Твардовского. Шедевром считаю «Враги сожгли родную хату» Исаковского, об этом сочинении у меня есть эссе «Вино с печалью пополам»; приходилось писать о многих поэтах, мечтаю издать книгу своих эссе и статей о русской поэзии, она собрана, но кому это теперь нужно? И обязательно следует сказать о любимых песнях Великой Отечественной войны, в том числе написанных после нее. Это если и не стилистический, то духовный генезис. И среди них нельзя не вспомнить песни на стихи Алексея Фатьянова. Вообще любой «список» оставляет за его пределами сонм замечательных имен, но мы помним: «русская поэзия столь велика, что в ней генералы командуют взводами».

«СП»: — Богоборческие стихи Есенина и Маяковского — как вы к ним относитесь?
— Вообще говоря, с состраданием, жалостью к авторам и болью. Князь Мышкин перед тем, как опрокинуть и разбить китайскую вазу, говорил с нарастающим возбуждением: «Не из одного ведь тщеславия, не всё ведь от одних скверных тщеславных чувств происходят русские атеисты и русские иезуиты, а и из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по родине, в которую веровать перестали, потому что никогда её и не знали! Атеистом же так легко сделаться русскому человеку, легче, чем всем остальным во всём мире! И наши не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как бы в новую веру, никак не замечая, что уверовали в нуль». И мне думается, что это все-таки стихи отчаяния и даже смерти, возможно, предопределившие характер кончины обоих наших выдающихся стихотворцев. Ранний Маяковский очень ярок, «интересен» он во многом и поздний. Как и всякий русский человек, я очень люблю многие стихи Есенина, ученика Клюева. У него, примерно двадцатилетнего, в коротком стихотворении «Осень» ветер-схимник «…и целует на рябиновом кусту язвы красные незримому Христу». Это грандиозные, космические, прекрасные строки. Уповаю, что за них ему всё простится. А Свиридов написал конгениальную этому стихотворению музыку, много десятилетий спустя. Мне хочется помнить о таких подхватах в русской культуре и надеяться на них.

«СП»: — Разделяете ли вы отношение к Серебряному веку, недавно, достаточно остро (но в чём-то убедительно) сформулированному Станиславом Куняевым в его книге «Любовь зла…», где даётся панорамная картина поэтического, так сказать, сообщества накануне революции — и выясняется, что все мыслимые пороки для того сообщества были характерны: свальный грех, «жоржики», наркомания, откровенные заигрывание с дьявольщиной, откровенный и непрестанный разврат — как тут не случиться революции…
— Серебряновековцы — это многочисленная плеяда гениев, мы их стихи впитывали по причине молодости, неостановимой тяги к познанию, реализовавшемуся, в том числе и путем орфическим, то есть стихотворческим, впитывали и по причине духовной неразвитости. Серебряный век дал нам сонм выдающихся мастеров, упоительных текстов, навевавших «сон золотой», читай «серебряный», многие (если не большинство) из которых, увы, имели ту самую искаженную природу, о которой вы говорите. То дионисийство было, думаю, внутренним адом, породившим затем ад внешний — как личностный, так и социальный. Это справедливо и для рокового рубежа, который был В. Хлебниковым предсказан как «некто 1917», и для нас, сто лет спустя. Ну и, разумеется, имела и имеет место, говоря словами любимого Межирова, «злая жажда самоутвержденья, в которой прежде всех себя виню».

«СП»: — Расскажите о вашей судьбе в поэзии, как она складывалась, кто помогал, наибольшие удачи, самые сильные разочарования?
— Я не знаю, есть ли у меня «судьба в поэзии», но некая стихотворческая биография, видимо, написана. Складывалось всё приемлемо. Стихи начал писать в шестнадцать лет, публиковаться в двадцать один, в том числе и в Москве, с самого начала 1980-х. Творчески развиться помогла мне харьковская литстудийная среда. Некие трясения нутра вызвали «совещания молодых писателей» в Харькове, Белгороде, Москве — была такая советская форма общения литераторов разных поколений, вполне нужная, несмотря на понятные издержки и горячечную реакцию на критику, по молодости лет. Из земных людей никто меня за руку не вел, хотя значащие встречи я отмечал сразу. Наставников у меня не было. Но следует непременно учитывать факт присутствия в Харькове Б. Чичибабина и его сочинений, лучшие из которых мы и теперь перечитываем как подлинное и важное. «Я причинял беду и боль, и от меня отпрянул Бог и раздавил меня, как моль, чтоб я взывать к нему не мог…» — это самый высокий регистр поэтического разговора о жизни.

Я общался с хорошими литераторами, много читал. И сейчас общаюсь с замечательными поэтами, и весьма рад этому. Интернет в этом смысле позволяет в нужной мере исключить творческое одиночество. Быть может, свыше есть мне какое-то поручение. Отсюда, возможно, и наличие какого-то «результата»: сподоблен был написать некоторое количество более-менее вразумительных сочинений, которые и самому принесли удовлетворение, и оказались близки другим людям.
Если говорить о «разочарованиях» в литературе — это чрезмерное определение. Я свои слабые опусы, «этапы проб» максимально уничтожил. В произведениях других авторов я не разочаровывался, они просто утихали во мне по мере жизни. Недавно посмотрел по каналу «Культура» запись большого вечера поэзии во Дворце спорта в Лужниках, середины 70-х, и подивился духовной неполноте многих прозвучавших стихов. А ведь сколько поэтического «шестидесятнического» шуму когда-то было! И я с юности любил то многое. Что осталось во мне, с памятью приязни? Крупицы. «Всё прошло, всё умчалося в невозвратную даль…»
А сильные разочарования я испытал совсем недавно, во многих людях и в одном квазигосударстве, но это, быть может, не имеет прямого отношения к словесности.

«СП»: — Чем объясняется достаточно плачевное состояние патриотической поэзии: где несколько имён, включая ваше, окружают толпы достаточно мрачных «традиционалистов», с предсказуемыми за километр стихами, где неизменная «Русь» рифмуется с «признаться не берусь» или какая-нибудь ей в пару «гнусь» неизбежно находится, с банальными мыслями, банальной формой и полным отсутствием личностной интонации — она у них одна на всех: помпезная, трескучая, нарочито старообразная?
— Если утрировать, а это всегда приводит к ошибкам, то приходим примерно к такому выводу: у «патриотической» стороны слабоваты версификация и общая литературная эрудиция, а на «псевдолиберальной» стороне — перекос в стилистические умения и изощрения, местами преизрядные, горе от ума, при духовной пустоте, а порой и при вражеской одержимости. В обоих случаях крайних полюсов, всегда смыкающихся, мы оказываемся, чаще всего, в пустоте, где почти нет Духа и нет Прекрасного, нет совестного и художественного спасительного приращения. «Где ж правота!» — воскликнул пушкинский Сальери. Мне думается, она в том, что речь всегда следует вести исключительно о личной ответственности поэта — перед Богом, совестью, гармонией. Красота ведь — одна из Божественных ипостасей. У Чичибабина есть строчка «Во имя красоты, и больше ни во чьё!». Тот самый Иоганн Себастиан Бах, коего стали повсеместно исполнять лет через сто после кончины (тут тоже мы видим судьбоносный подхват после длительной паузы!), наставлял учеников, что музыка должна служить славе Господней и воскрешению Духа. Если это не принимается во внимание, то нет и подлинной музыки, а есть лишь дьявольское треньканье и монотонный шум.
Дело всегда — в индивидуальном поручении, даре, спасении. Баланс и понимание даются непросто и для крупных дарований; их всегда стараются втянуть в обойму, воронку, окоп, в подписанты.

«СП»: — Продолжая вопрос о «патриотической поэзии»: показательным в этом смысле был феномен «правой» Марины Струковой — девушки, мягко говоря, малоодарённой — с которой, тем не менее, замирая от восторга, носились все наши патриотические патриархи — и, в дни Майдана, оказавшейся вдруг неистовой ревнительницей всех этих «скакунов» и сторонницей «Киевской Руси», в комплект с которой вошли у неё добровольческие батальоны.
— Крайности — всегда сходны. Не знаю, кто с чем носился, но я в связи с данным автором не нахожу вообще повода к речи.

«СП»: — Что представляет собой литературная (в том числе поэтическая) ситуация на Украине, и конкретно в Харькове?
— Сейчас это — распад уз, расставанья и ссоры, у одних помрачение, а у других боль, по причине известной. Разрыв и разлом произошли и внутри культурного сообщества в целом, и в среде русскоязычных литераторов, одни из которых остались внутренне с русской культурой, Русским миром, а другие внезапно стали «не-Россией», то есть превратились в вырусь, даже некоторые евреи. В самом деле, уж от евреев-то, костьми предков коих германские нацисты и их украинские шуцманы-живодеры заполнили и Бабий Яр в Киеве, и Дробицкий Яр в Харькове, нельзя было ожидать, что они станут необандеровцами.

Теперь даже предпринимаются отдельные попытки соединить несоединимое, на манер М. Волошина, повенчать, так сказать, «розу белую с черной жабой», но я не верю в результативность таких усилий. Мы так и не преодолели за сто лет гражданский, духовный раскол 1917-го, новейший украинский клин вбит в ту же расщелину, и я полагаю, уврачевание раскола будет крайне затруднительным, чрезвычайно долгим, если вообще возможным.

«СП»: — Как вы восприняли всю эту известную ситуацию на Украине?
— Мое противодействие «проекту Украина как не-Россия» началось еще в ту пору, когда после оранжевого переворота 2004-го года стала выходить газета «Новая демократия», под эгидой известного харьковского политика Евгения Кушнарева. Его и убили в 2007-м, когда мы с ним работали. Я, считавший себя аполитичным, вдруг болезненно ощутил ментальный вызов, брошенный Русскому миру. Потом я и выступал экспертом постсоветского пространства, и конференции были, и статьи, в которых я утверждал, что великороссы и малороссы — разные ветви одного народа, временно пребывающего в расчленении. Ну, а когда на Украине произошел в 2014 г., как я его называю, нацистско-олигархический псевдолиберальный государственный переворот, «закосивший» под необандеровщину, ситуация резко обострилась, и я оказался, что называется, на острие.

«СП»: — Какое, на ваш взгляд, соотношение сторонников «европейских ценностей» и «Русской весны» на нынешней Украине? Ведь всего два года назад в Харькове, в Одессе, в Запорожье сотни тысяч людей выходили на антимайданные митинги. Эти люди растворились без остатка? Возможны ли изменения в сознании людей, впавших в неистовую убеждённость о непобедимом величии древних укров и вечном ничтожестве кацапов?
— Соотношение оценить трудно. «Бог сохраняет всё», — любила повторять Ахматова. Закон сохранения, и по Ломоносову, действует таки. Весной 2014-го какие-то социологи утверждали, что сторонники и противники России в Харькове соотносятся примерно как 60 (65) и 40 (35) процентов, сегодня кто-то говорит о 70-ти и 30-ти. Не берусь судить о точности обоих «подсчетов». Правда в том, что и ничтожное меньшинство смогло совершить этот богомерзкий переворот. И теперь оно же удерживает власть. Так устроен социум. Изгнали легитимного труса из его резиденции, и устойчивость общества посыпалась. Украинская, под стать геббельсовской, пропаганда, за которую понесут ответственность как авторы темников, так и СМИ Украины, существенно помрачила колеблемое всеобщее «конотопское» болото. Есть оптимисты, уверяющие, что можно будет «вернуть» сознание личностей и масс на место, если отключить одни источники пропаганды и включить «восстановительные». Не уверен.

«СП»: — Какие ошибки Россия совершила во взаимоотношениях с Украиной?
— О том уже говорено не раз, многими аналитиками. Наряду с многолетней многомиллиардной долларовой подпиткой украинской экономики (читай олигархического режима), осуществлявшейся, в частности, через скидки на энергоносители, была полностью провалена работа с социумом Украины, причем на фоне невероятной активности западных организаций, работавших над переформатированием общественного сознания. За четверть века в бывшей УССР враг вырастил поколения выруси. Украину так же метко назвали «полигоном для сект» — это еще один из фронтов воздействия на души. Я убежден, что и сам распад СССР, и воспоследовавшие процессы смертоносного гниения в обрубках Империи, имеют провиденциальный характер Господнего попущения. Таково нам трудное назидание. Процитирую свою любимую сестрицу Светлану Кекову (Саратов): «Настиг нас, грешников, час такой, такая пришла пора, что горе, льющееся рекой, блестит, как вода Днепра».
С провиденциальной точки зрения я рассматриваю и «Русскую весну». «Русская весна» включила программу пробуждения национального самосознания, которое было подавлено в результате нашего поражения в холодной войне, да и прежде, почти весь ХХ век. Об этом — моя статья «Закваска Новороссии».
Мне по-человечески близка позиция сожалеющих, что проблема территорий Новороссии (и даже Малороссии) не разрешилась весной 2014-го примерно так же, как с Крымом, что были сделаны «шаг вперед и два шага назад». Могу сокрушаться, что мы, русские, чаще всего движемся по наихудшему сценарию.

Но мы с вами ведь не располагаем всей полнотой информации. А как слепой на ощупь может судить о целостной картине? Лишь гадательно. Мы должны понимать также, что ошибаться в действиях могут и те, кто картину видит гораздо более объемно, чем мы. Потому следует молиться о руководстве России и Новороссии, о воинстве нашем, о всех православных, о мире, об уврачевании помрачения, об исцелении ереси украинства, каиновой ревности о брате.

«СП»: — Как сложится ситуация дальше?
— Если трезво посмотреть, безболезненного выхода из украинской ситуации не видно. Думаю, что высока вероятность продолжения безумств, военного обострения. Мы видим, что сейчас киевская хунта снова активизировала боевые действия под Донецком, Горловкой, Ясиноватой. Про Херсонщину рассказывают, что там теперь — чуть ли не филиал ИГИЛ*. Полагаю, без хирургии уже не обойтись. Мирного выхода из «Минска-2», боюсь, не будет. Ну и дело ведь не только в линии соприкосновения войск на Донбассе. А невероятный всплеск преступности на Украине, всеобщая вооруженность, бандитизм, махновщина! А провал экономики! А свернутые набок мозги и души! Вопрос ведь не только в том, кто свергнет хунту, но и что будет с обществом потом. Немцев после Второй мировой войны лечили принудительным показом документальных фильмов об их зверствах, разрушениях, о концлагерях, и реакция у них была разная, вплоть до суицидной, но, в целом, отрезвляющая. А что придется делать с народом, живущим на Украине и впитавшим идеи нацистской, русофобской пропаганды, я не знаю. И кто будет заниматься денацификацией?

«СП»: — Есть ли у вас объяснения тому, что колоссальная часть российской интеллигенции, сложившейся в 80-е и 90-е годы, выступает в качестве непримиримых «заукраинцев» и, к примеру, отстаивают правоту Надежды Савченко с такой яростью, что их пугаешься?
— Ответ мне представляется лежащим исключительно в духовной плоскости. Никакое рацио, никакие умозрения тут ничего не объяснят. Я ведь крайне болезненно — и душевно, и даже физически — пережил и переживаю этот раскол, разрыв с сонмом друзей, с которыми три с половиной десятилетия был «одно», а враз выяснилось, что они «не-Россия», что для них, присягавших Советскому Союзу и всему нашему народу вместе со мной в Советской Армии в 1982-м, оказалось удобно сменить точку отсчета, «ведь СССР был давно»! Как мило! Так вот, говорю: кто готов был заглотить бесовскую наживку, даже не подозревая о своей готовности, тот ее и заглотил. «Свете мой, чему помрачился еси!» — восклицал протопоп Аввакум. С горечью вторю этому болезненному сожалению и недоумению.

«СП»: — Будут ли в России вновь читать стихи, если не миллионы, то хотя бы десятки тысяч ценителей?
— Дык ить читают! Точней, пишут. Вон лишь на сайте Стихи.ру — чуть ли не триста тыщ стихотворцев зарегистрировано. Но, конечно, далеко не все они «красавцы, таланты, поэты». Прежде для многих указателями были толстые журналы, они структурировали вкусы, давали векторы. Сейчас они почти утратили, к сожалению, эту функцию. Я сам — и автор большинства толстых (и нетолстых) журналов, и читатель. Всё трудней находить в них то, что мне хотелось бы читать.

«СП»: — Обоснованы ли сегодняшние апелляции к творчеству и биографиям русских классических поэтов? В нынешнем противостоянии «западников» и «консерваторов», «воинствующих пацифистов» и «угарных патриотов» уместно ли вспоминать о том, как, в конечном итоге, Пушкин, Лермонтов, Батюшков, Денис Давыдов, Тютчев реагировали в отчасти схожих или очень сильно схожих обстоятельствах? Я имею в виду и всевозможные «аннексии», осуществлявшиеся и в их времена российским государством, и перманентный конфликт между российскими интересами и европейскими, где поэтам приходилось принимать какую-то сторону, и отношение с православной церковью, и прочий, не слишком меняющийся круг проблем?
— В этой ситуации я на стороне приведенной вами пледы, а не на стороне Герцена и Чаадаева. Последний, кстати, не без активного влияния Пушкина отношение свое в западничеству изменил. Да и что такое вообще «европейский выбор»? Никто до сих пор и Гоголю не ответил на этот вопрос. А он спрашивал: друзья, что вы имеете в виду под европейскими ценностями?

В 2013-м году я написал статью «Наш Языков», к 210-летию со дня рождения поэта.

Вот кого и сегодня следует перечитывать русскому человеку. Его стихи были запрещены к публикации и в ХIХ веке, и не приветствовались в советское время. Показательно стихотворение Языкова «К ненашим», от 6 декабря 1844 г.

…Вы, люд заносчивый и дерзкий,
Вы опрометчивый оплот
Ученья школы богомерзкой,
Вы все — не русский вы народ!

…

Вам наши лучшие преданья
Смешно, безсмысленно звучат;
Могучих прадедов деянья
Вам ничего не говорят;
Их презирает гордость ваша.
Святыня древнего Кремля,
Надежда, сила, крепость наша —
Ничто вам! Русская земля
От вас не примет просвещенья,
Вы страшны ей: вы влюблены
В свои предательские мненья
И святотатственные сны!
Хулой и лестию своею
Не вам ее преобразить,
Вы, не умеющие с нею
Ни жить, ни петь, ни говорить!
Умолкнет ваша злость пустая,
Замрет неверный ваш язык:
Крепка, надежна Русь Святая,
И русский Бог еще велик!

Оказалось, более страшных слов для тогдашних московско-питерских болотных и найти было нельзя. Такое ощущение, что это же — слово в слово — мог сказать Пушкин, который, увы, к тому моменту уже семь лет лежал в землице на Святогорском холме, у стен Успенского храма. Но он успел из Михайловского в 1824 г. незнакомому, совсем молодому поэту (на четыре года моложе Пушкина), адресовать свое сочинение «К Языкову», где говорил без обиняков, на века: «Клянусь Овидиевой тенью: Языков, близок я тебе».

Близки Пушкин и Языков и нам, а сочинение «К ненашим» надо ввести в школьную программу. Да кто вводить будет-то? Эти, «клеветники России»? Но, как сказала Светлана Кекова, «нам нельзя молчать, потому что Пушкин отвечает новым клеветникам».

«СП»: — По вашему ощущению, сильно ли сдали позиции российские либеральные деятели с 90-х годов, когда они объективно контролировали девять десятых печатных площадей, театральных подмостков, кинематографических бюджетов, телевизионной эфирной сетки, издательств? Они уверяют, что вокруг царит патриотический шабаш, и места им почти нет. Это правда?
— Ну как это сдали! Ни пяди, отступать некуда, позади бабло! Русские псевдолибералы рылами вросли в должностные кресла, в корыто преференций и расставаться с синекурами, как говорится, «нема дурных». Куда ни кинь нынче в СМИ, особенно на центральных каналах телевидения, обязательно попадешь на русофоба или его вариативную форму — «совкофоба», которая тоже неизбежно приводит к русофобии. Какой сериал на Первом канале ни включи — почти всегда, с большей или меньшей долей искусности, обернутое в нашу ностальгию, тенденциозно и монструозно подается советское прошлое. А какие ужасающие телепередачи! У них почти у всех во главу угла поставлен барыш, который приносит реклама. Добейся «успеха», «сникерсни», обогащайся! Голливуд как отец родной. Причем не тот, который о главном, а который пропаганда. «Все мозги разбил на части, все извилины заплёл». Уже четверть века идет оглупление масс и подмена ценностей. Уже и передача «Что? Где? Кода?» из просветительской занимательной советских времен превратилась в «хрен знает что». Хороших передач очень мало. Некоторые программы порой кажутся порождениями сатаны. И еще: все ржут! «Аншлаги», камеди клабы, кавээны, саркастично как анчар шутят некие «дежурные по стране». У меня вопрос ко всем нам, русским людям: а хоть что-то русское вообще есть ли на центральных телеканалах России? И если есть вообще там крупицы русского, то в каком соотношении к «хрен знает чему»? Или прав поэт Юрий Кузнецов, горько воскликнувший: «Молчите, Тряпкин и Рубцов, поэты русской резервации!»? А кто из наших телезрителей знает о стихах Николая Мельникова: «Поставьте памятник деревне / На Красной площади в Москве…»? Много ли наше ТВ говорит о проблемах сегодняшней деревни, и людях труда, которые всех нас кормят!

Традиционный ответ «выбрось телевизор или переключи канал» я не принимаю. Убежден, что идеология и политика теле- и радиовещания, в целом СМИ, книгоиздания, системы образования должны быть пересмотрены.

Когда мне говорят: ты против свободы слова, ты за цензуру, я вспоминаю замечательного государственного деятеля Российской империи Константина Петровича Победоносцева, оболганного и, прошу прощения за термин, «прогрессивной русской интеллигенцией», и советской пропагандой, и я отвечаю: да, поставьте меня цензором, пожалуйста, можно и главным, не подведу.

«СП»: — Чем сердце успокоить?
— Если говорить о русской поэзии, настоящей, то она жива, просто ведет полукатакомбное существование. Не скажешь, правда, что стихотворцев не публикуют сегодня, но звон, самозвон и прочий нудозвон в СМИ и в книгоиздании, на книжных ярмарках идет, как правило, совсем не по поводу настоящих поэтов. А на наших глазах ушли из жизни в последние годы стихотворцы, с произведениями которых любителям русской словесности следовало бы ознакомиться широко. Это Анатолий Соколов (Новосибирск), Игорь Меламед и Игорь Царев (Москва), Сергей Васильев (Волгоград), Михаил Анищенко (Самара) и другие.

Но Христос и не говорил, что будет легко. И, вообще говоря, сердце должно успокоиться Новым заветом, более всего в коем кроме Евангелия поражает не только «Откровение Иоанна Богослова», страшное человеческому уму и сердцу, но и глава тринадцатая из Первого послания святого апостола Павла к коринфянам, которая начинается поразительными словами: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий».
http://svpressa.ru/culture/art ... 4882/