Страх и бессилие: как в Одесской области село против бандитского беспредела пыталось восстать
Корреспондент «Думской» Дмитрий Жогов побывал в одном закошмаренном селе под Одессой. Долгие годы оно жило в относительном достатке. Власти менялись, а люди торговали. «Оранжевые» пришли — пускай будут «оранжевые». Юля Тимошенко их рынок-кормилец, правда, грозилась в запале снести, так за нее не голосовали. Янукович пришел, ну и ладно. Майдан? Снова рынок живет. Курс обвалился? Так китайцы на рынке снуют: «Миняти, миняти! Курс кароши!» Тяжело? Покряхтим, но одюжим. А потом случилось то, чего не было, наверное, с гражданской войны… Населенный пункт погрузился в пучину бандитского беспредела.
— Все в страхе живем. Никогда такого не было. Как ночь приходит, так под ложечкой сосет. А куда денешься? — тоскливо говорит водитель.
Машина чавкает, визжит, выбрасывая из-под колес фонтаны грязи, прыгает по ухабам сельской дороги. Фары выхватывают из темноты то белесые стволы деревьев, то кажущиеся бездонными лужи, и вдруг возникает из мрака несущееся на нас огромное полутораметровое перекати-поле, которое подскакивает, сухо стукает по лобовому стеклу и исчезает, царапнув крышу. Я невольно вздрагиваю.
— Фонарей тут нет! Мрак кромешный. Баба Юля в самой тьмутаракани живет, — произносит одетый в камуфляж водитель. — У нас село как селедка – вытянутое. Вот, считай, она в самом хвосте. На окраине. Ей так досталось, что … — водила мотает головой. — Утюгом пытали. Били. Измывались. Не знаю, захочет ли говорить.
Машина останавливается, завалившись набок. Я выпрыгиваю из кабины и тут же проваливаюсь по колено в топь. В большом каменном доме темно. Глухо. Водитель, высоко задирая ноги в сапогах, пробирается к воротам и начинает громко стучать:
— Баба Юля! Открывай! Свои это! Я знаю, что ты дома!
В ответ только вой ветра. Он злой, колючий, бьет наотмашь. Хоть бы снег выпал, все посветлее да понаряднее было бы. А так - черная лоснящаяся грязь.
— Вот так, будешь орать, никто и не услышит! — в сердцах говорит водитель и снова бухает в ворота.
В свете фар на дороге появляются две замотанные в пуховые платки детские фигурки, несмело замирают, приглядываются. Видимо узнав машину, радостно («ура, свет!») пробираются через непролазную топь переулка. С портфелями.
— Здрасьте! — робко бросают на ходу, смотрят любопытными круглыми глазами и исчезают. Бегут в соседний, такой же неосвещенный дом. На секунду видна полоска света, открылась дверь, и снова тьма. Окна завешаны, что ли? Словно специально, чтобы никто не прошел в темноте. Не подобрался к жилищу. Увяз в грязи.
Тут и улицы-то нет. Бездорожье. Канава. Как дети пробирались в потемках? Пустырь, нагромождение плит. Брошенные стройки.
— Есть! Вон баба Юля шкандыбает, — радостно говорит водитель.
В темноте за штакетником забора показывается женское мучнисто-белое лицо:
— Ничего не буду говорить. Чтобы они обратно пришли? Вы что, хотите, чтобы я этот ужас снова вспоминала? Хотите, чтобы скорая опять сутки под домом стояла? Это нелюди! К-к-каленым ж-железом п-п-ытали! — она начинает заикаться. Я успокаиваю женщину, говорю, что мы уже уезжаем.
— Если все будут молчать, то поодиночке нас и грохнут, — раздосадован водитель.
С тревогой гляжу, как по лицу бабы Юли разливаются лиловые пятна, поднимается от горла темная синь. Гипертонический криз?
— Ничего, н-не буду говор-рить! — хрипит та.
Из дома выходит другая женщина. Неодобрительно зыркнув на нас, уводит бабу Юлю внутрь.
— Дальше поедем. Люди будут говорить! Будут! — рычит водитель.
И люди говорят.
— Где-то полдевятого вечера было… — у Николая хищное лицо, нос с горбинкой. Когда он говорит, ноздри раздуваются. Глаза злые. На голове две зашитые раны, густо смазанные зеленкой. – Я включил свет во дворе и пошел к сараю…
Он ведет нас узкой тропинкой между стеной гаража и забором из железной сетки:
— … тут я получил удар по голове! То ли прутом, то ли дубинкой. Двое на руках повисли, один по голове меня бьет. Я так и понял, что они меня «завалят» и пойдут в хату бабу бомбить. Так и получилось. Один остался на мне сидеть и все время «добавлял» в голову кулаками. А двое на полчаса ушли.
Его зовут Юрчук Николай, видно, что человека переполняет бессильная злость. Его до сих пор колотит, но не от страха, от ярости. Ярости, что никто ничего не делает. Теперь во всех закутках большого хозяйства он рассовал вилы, топоры, ножи. На всякий случай… На земле, где его держали, захлебывающегося кровью, теряющего сознание, до сих пор валяется заскорузлая от крови тряпка.
— Руки шнурком завязали и бросили в гараж. А у меня еще переохлаждение было, всего трусило: я в спортивном костюме вышел. Чуть оклемался — все как в тумане. Мне удалось освободить руки, схватил топорик и побежал в хату, а там жена вся в крови. Бандитов уже нет. Телефон у нее забрали. Бросили в ванную. Ей сказали, что меня убили и ее убьют, если не скажет где деньги!
Женщина болезненного вида (по-видимому, жена), выйдя из комнаты, машет на нас руками. Голос ее дрожит:
— Уходите, уходите отсюда! Что ты говоришь, Коля? — набрасывается она на мужа. — Хочешь , чтобы они опять пришли?!
Следующая хата. На пороге встречает нелюдимый, сухой дед. В спортивных штанах, из-под клетчатой рубахи видна тельняшка, на голове рыжая ушанка. Владимир Кондратюк.
— В шесть утра забрались! Слава Богу, никого не было! — быстро крестится. — Бо повбивали б усіх. В комнатах такое творилось… Все разбито, со стен ковры сорваны, смешано все с дерьмом. И ничего не брали. Сейф искали! У меня в сейфе для охотничьего ружья лежало 50 тысяч гривен. И золота малехо. Все вытащили. Всю жизнь собирал. Копил. Вот единственное, что осталось, — он показывает обручальное кольцо на пальце.
Тут же выскакивает его жена:
— Ты что делаешь, старый! Хочешь, чтобы и жизни нас лишили?
На голос хозяйки из будок вылезают две дворняжки и начинают отчаянно на нас лаять. Этим ласковым беспородным пустобрехам тем утром пшикнули из баллончика в морды, они и забились в будки. Это еще ничего, у соседей трех собак, говорят, пристрелили.
На этой улице с диссонансом звучащим уютным названием Тепличная ограблен чуть ли не каждый второй дом. А к некоторым приходили по несколько раз! Ограбили даже детского врача Людмилу Яровую. Хотя вроде как у уголовников, в их «кодексе чести», «лепил» (врачей) и «лабухов» (музыкантов) трогать «западло», да тут, видно, не до кодекса.
А еще год назад все было тихо. Село Великий Дальник растянулось «селедкой» в нескольких километрах от Одессы, совсем рядом с «Седьмым километром», самым большим промрынком Европы. Может, потому, что у большинства жителей есть работа на «Седьмом», село выглядит зажиточно. Дома не развалюхи — каменные, добротные. Даже какие-то колонны под греческий стиль видны. Ворота кованые. От селян сивухой все время, сколько мы там были, не тянуло, да и сами они люди аккуратные и степенные. Дороги вот только дрянные. Местами хорошие, местами — канавы.
— Село большое, под восемь тысяч население, в основном здесь живут успешные, работящие, любящие порядок люди. И вот более 100 человек подписали обращение о том, что село уже год терроризирует банда, — рассказывает правозащитник Егор. — Ни прокуратура, ни районный, ни сельский советы на то, что людей грабят и пытают, не реагирует. Полиция тоже. Более того, люди уверены, что полиция просто «крышует» банды.
Страх, как кисель, как туман, накрыл село. Отнял силу в руках мужчин, пригнул к земле головы. Дети, замерев, смотрят на незнакомцев, шепча: «Чужие, чужие…» Женщины ночью не спят, вздрагивают от малейшего шороха. Прислушиваются.
«БУНТ»
На центральной площади возле сельсовета стоит сотня селян. И ни одного милиционера. Завидев нас, толпа оживляется, подступают ближе.
— Ни одно преступление не раскрывается. Ни один преступник не наказан! — говорит, как хлыстом бьет, один из бунтовщиков по имени Владимир. — Люди от беспомощности обращаются в гражданские формирования. В «Самооборону». Ждут помощи и защиты — как от бандитов, так и от милиции!
Владимир худой, в шапке с украинским тризубом. Под ней - истовые, ввалившиеся глаза. У него в руках пачка заявлений. Он походит на комиссаров из «Донских рассказов» Шолохова:
— Полсела «сепаров». Засели тут. — выплевывает он слова. Ему нельзя «раскулачивать», нельзя трогать «вредителей», «всепропальщиков» и «сепарских подголосков», и он, смиряясь, вышагивает по селу, организовывая и «матерно агитируя» испуганных и забитых людей. Его друзья в АТО. Воюют. Здесь из украинских патриотов он остался один.
— Собраться должны были пару сотен. Все говорят: «Пойду, пойду». А пришло вон сколько. Но и то хорошо!
Василий Шипитка — седой мужик, говорит ладно, хоть и на суржике. Видно, приходилось выступать на собраниях:
— Ограбления с пытками, били по голове топорами, утюгами, надевали кульки на голову! А люди собрались, потому что у них терпець увірвався.
Людмила:
— В шесть утра пришли, через окно залезли с ружьями с автоматами. До сих пор страшно. Жить страшно.
Олег:
— Позвонил в милицию, из Усатовского отделения приехали ровно через 9 часов!
Надежда:
— Все стройматериалы, инструменты украли и наложили рядом кучу! Мы пошли в милицию, а там говорят: «Вы их поймайте, а мы уже будем знать, что с ними делать».
Василий Шипитка:
— Хотим обратиться ко всем жителям села. Давайте будем вместе. Будем собираться! А то к каждому придут до дома и будут издеваться.
Председателя сельсовета предупредили, что будет деревенский сход. Знал он, что село кипит, что еще чуть-чуть и люди пойдут на штурм милиции, могут перекрыть трассу. Он знал это и… слег в больницу. Под капельницу.
Я спрашиваю:
— А далеко отсюда милиция?
— Нет, недалеко. Но она закрыта. Был с утра один человек и ушел, — отвечают мне.
Пока мы говорили с селянами, произошло ЧП. Кто-то незаметно подошел к нашей машине и разбил боковое стекло. Амбарными ключами.
— Это они, эти падлы! Милиция или бандиты! Предупреждают! Запугивают! — Владимир, который с трезубцем на шапке, обводит глазами народ. — И прячется же где-то здесь, сволочь!
Толпа заколыхалась и двинулась к опорному пункту милиции. Начали бухать в дверь. Трясти решетки. Кричали насмешливо:
— Грабят! Убивают! Выйдите кто-нибудь!
Рассказывают случай, как человека грабили в 100 метрах от этого «островка законности». Он вырвался и весь разодранный, в крови прибежал в пункт:
— Помогите! Убивают!
— Завтра приходите, заявление напишете, — зевнул милиционер.
В одноэтажном здании полиции тишина. Заперто. Зарешеченными окнами оно уныло смотрит на людей, словно спрашивая: «Ну, чего приперлись?» Над пунктом вместо флага трепыхаются какие то желто-голубые лохмотья.
— Оскорбление государственных символов, — говорит Владимир, указывая на то, что некогда было национальным флагом. — Специально менты такое пренебрежение показывают.
— Вот сейчас сорвем это непотребство! — Владимир и Василий принесли новый флаг. Грязные, выцветшие лохмотья срывают и засовывают в решетки на окне. А на их место приматывают новый, большой, гордый, единственное яркое пятно на серой площади.
— Слава Украине! Героям слава! – звучит рокот множества голосов. Многие сняли шапки.
Теперь толпа двигается в Великодальницкую сельскую раду. Там тоже пусто. Голова, как мы уже выяснили, отлеживается «под капельницей». Его заместитель, полная женщина, играющая на допотопном компьютере в «косынку», видя нас, пугается, очки у нее сползают набекрень. В сельсовете осоловевшие лица у всех работников. Нарушена субординация! Они не ожидали! В их патриархальное, затянутое паутиной теплое местечко, где тишина нарушается только компьютерным шелестом перетягиваемых в «косынке» карт, ворвалась толпа.
По столу кулаками стучали. Допрашивали! Бунт!
Егор, общественный деятель (которому разбили стекло в машине), грозно говорит перекошенному заместителю:
— Главу сельского совета и депутатов выбирали люди. Понятно, что они не должны ловить преступников. Но вы же представляете интересы громады. Вы должны их защищать! Есть ли у вас какая-нибудь переписка, ходатайства, сигналы в прокуратуру, СБУ или в какие-либо другие органы?
Тетка, покрывшись испариной, отвечает:
— Жители села организовали оборону. Дежурства, — очки у нее еще сползают. Над нею портрет, сельский голова вручает хлеб-соль митрополиту Агафангелу. Отмечаю, что такое фото в наше время повесить – смелый поступок.
— Люди сами себя защищают! А что делаете вы? – гремит правозащитник. — Может, ведете переписку с органами? Входящие, исходящие?
— Я не уполномочена… — багровеет дама.
— Последний вопрос. Вас лично грабили?
— Н-нет.
Этот вопрос я задавал всем работникам сельской рады. Некоторые вели себя заносчиво. Кто-то кричал о правах и не хотел отвечать. Но я выяснил, что НИКТО из них не пострадал. На улице кто-то начинает уже агитировать:
— Ничего они не добьются! Айда, по домам!
Народ начинает расходится. Становится понятно, что в «закошмаренном» селе ничего решить не удастся. Собираем остатки актива и отправляемся в Беляевку. Райцентр. Ехать полчаса.
ВЛАСТЬ
В беляевский райотдел направляется с десяток активистов. Тех, кто на колесах. Отворяем дверь и сразу натыкаемся на гиганта полицейского. Он словно вышибала в баре. Он моржеобразен. У него тоскливые усы и взгляд боксера. Он словно оценивает, вырубит ли тебя с одного удара и что делать с остальными. Он сидит как раз напротив двери, и посетитель сразу упирается в усы и припухшие глаза.
— Чего надо?
Объясняем суть проблемы, коп милостиво пропускает нас к дежурке. В окошке, к которому надо подползать согнувшись в три погибели, говорят, что начальник на совещании.
Мы не сдаемся. Требуем зама. Требуем следователя, который ведет дела по грабежам.
Тут все-таки уже полиция. Поэтому отношение к гражданам более вежливое. Название обязывает. Появляется симпатичная девушка в черном платье. Исполняющая обязанности начальника следственного отделения Валентина Костова. Егор обращается к миловидной шатенке:
— Сколько преступлений по ста заявлениям было расследовано за этот год? Был ли кто-то задержан? Выделяется ли вообще это село по количеству преступлений?
— Житья нет! — доносятся крики сзади.
- Нам необходимо определить день для того, чтобы с вами смогли провести такой анализ, — нервно говорит офицер.
Складывается впечатление, что полицейская дама впервые слышит о грабежах в Дальнике. И впервые о самом Дальнике.
— Так больше года же лежат заявления! — раздаются негодующие голоса.
— Мы вам зарплату платим! — кричит кто-то фразу, явно почерпнутую из американских фильмов. От нее по телу полицейской пробегает дрожь. Она уходит, забрав заявления, пообещав выйти через 40 минут.
Проходит два часа.
Люди рассаживаются в предбаннике — кто на подоконник, кому-то полицейский-морж позволяет пройти сесть на стул возле кабинета следователя. Все начинают сперва потихоньку, потом, видя, что «морж» не реагирует, смелее ругать «ментов».
— Пришли одну бабу обворовать в шесть часов утра, — громко, чтобы было слышно полиции, рассказывает женщина с веселыми глазами. — Подъезжает машина, она из дому как раз вышла. А забор у нее высокий, и не видно ее. А у этих урок окно в машине открыто, они в голос и говорят: «Дом какой-то обветшалый». А другой ему: «А что ментам скажем? Они говорили, что выгодное дело?» Вот так вот!
Женщина победоносно смотрит на «моржа». Тот зевает.
Через два с лишним часа появляется начальник следственного отдела Олег Степанюк:
— Есть на сегодня населенные пункты, где обстановка хуже, есть, где лучше. Для того, чтобы как-то сбить вал преступлений, мы направили в Дальник двух патрульных с машиной, которые ночью с участковым ездят по селу. Давайте мы с вами встретимся в вашем доме культуры и все в рабочем порядке обсудим…
Все, бунт заканчивается.
СУМЕРКИ
Едем обратно. Устали. Три часа стояли в приемной.
— Оказывается, есть где-то хуже села, чем у нас, — горько говорит кто-то из активистов.
— Детям звонил?
— Да, все в порядке. Пообедали. Все во дворе пока тихо.
— Чего нашим-то скажем?
— Скажем, что конструктивно поговорили! Что приедет полиция, в клубе проведут встречу. Что уже неделю у нас дежурят патрульные.
— А шо ж их никто не видел? И где это они дежурят, интересно?
Сумерки сгущаются. Показывается табличка «Великий Дальник».
— Вот и приехали, — говорит кто то. И судорожно глотает.
— Я нож под подушку ложу, — обращается ко мне женщина с веселыми глазами. — Вы мою фамилию не пишите. А то ОНИ узнают, что это я. И про нож узнают. А я боюсь оказаться совсем беспомощной…
Шел второй год победившей революции достоинства…
Pегиcтpaция
19.03.16, 15:08
На Урале естественно одни зеки. А ты какой предмет в школе то преподаешь, "образовынная"?
