"Отстоял и спас России целость": еще один памятник вызвал ярость ПольшиЕгор Холмогоров
Церемония открытия памятника Михаилу Муравьеву в Калининграде
Вчера в Калининграде был открыт памятник графу Михаилу Николаевичу Муравьеву (1796-1866), выдающемуся государственному деятелю Российской империи.
Более всего Муравьев-Виленский известен как усмиритель польского мятежа 1863 года, то есть попытки отторжения от Российской империи не только Польши, но также Белоруссии, Западной Украины и заодно Прибалтики. Именно с этим усмирением связана была активно эксплуатирующаяся и внешними врагами России, и российскими "иноагентами" прошлых веков черная легенда о "Муравьеве Вешателе", воспринятая, увы, в полном объеме и советской историографией. Возвращение памяти о Муравьеве, появление научных исследований и памятников, а в будущем наверняка и улиц — это признак восстановления нашего интеллектуального суверенитета. Способности смотреть на героев нашей истории сквозь призму отечественных интересов, не завися от чуждой и враждебной оптики.
Кто же для нас, для русских, сегодня Муравьев Виленский? Было бы ошибкой лепить из него своего рода "имперского Берию", пугало для недружественных стран. Несомненно, Михаил Николаевич был исключительно эффективным управленцем, он умел выстраивать систему действий, карать и миловать с максимальной точностью. Он, говоря словами Тютчева, "всю ответственность, весь труд и бремя взял на себя в отчаянной борьбе". Государственный интерес России, благо Отечества всегда стояли для него на первом месте. И Муравьев "отстоял и спас России целость, всем жертвуя призванью своему". Но за холодной броней государственника скрывалось горячее русское сердце верующего православного человека. Дело Муравьева состояло прежде всего не в том, что он подавлял мятеж поляков, а в том, что возрождал в Северо-Западном крае русскую православную народность. Граф считал необходимым "положить конец польской крамоле в Западном крае, признав его окончательно русским, не силою оружия только, но моральным в нем возрождением долго подавляемых исконных русских начал". Главный исторический подвиг Муравьева, своего рода политическое чудо, состояло в том, что ему удалось отменить результаты дерусификации русского населения Белоруссии. Он, снова вспоминая Тютчева, "бедное, измученное племя, воздвигнув к жизни, вынес на себе".
В последней трети XVIII века Западная Русь была возвращена в состав России в ходе событий, которые нам уже пора перестать называть "разделами Польши" (никакую "Польшу" Россия не делила и до 1814 года в ее составе не было никаких собственно польских территорий). И сразу же возник конфликт интерпретаций — кому принадлежит край. Российская империя была по своей сути государством всесословным, в котором — при всем различии в правах крестьян и дворян — граждане одинаково служат государю. И с русской точки зрения край, в котором живет 5/6 русских крестьян, был, конечно, русским.
Польский взгляд был совершенно иным, поскольку польская культура наделяла не только правами, но и статусом человека только "шляхтича". Шляхта представляла собой в своих собственных глазах отдельный антропологический тип, противоположный "холопам" и "быдлу". Соответственно, поскольку практически 100% шляхты Западного края были поляками, то он и казался полякам своим на 100%. Не спрашиваем же мы барсуков или болотный мох, суверенитет какой страны они предпочитают. Точно так же поляки не считали нужным сверяться с мнением белорусских крестьян. Однако к середине XIX века атмосфера в Европе сильно изменилась, стала более демократичной. Теперь уже невозможно было не учитывать мнение народа о том, чья здесь земля. И тогда-то поляки агрессивно начали навязывать белорусским крестьянам польскую идентичность. Для них печатались польские буквари и календари, создавались сельские библиотеки и школы, в которых учили по-польски, им внушали, что их духовный отец — ксендз, а не их родной священник (в 1830-е западнорусские униаты усилиями еще одного героя, митрополита Иосифа (Семашко), возвратились в православие). Пропаганда преследовала одну цель: наскоро "испечь" поляков, от имени которых, а не только от имени шляхты можно будет пытаться отколоть от России Польшу "в границах 1772 года". При этом польская пропаганда активно использовала попустительство и даже содействие русской имперской администрации в крае. Частично дело было в интригах и коррупции (включая даже "медовые ловушки"), но главное — в западническом мышлении значительной части российской бюрократии, в картине мира которой немец и поляк были "цивилизованнее" русского, а значит, ополячивание представлялось как путь к прогрессу, на "европейский шлях", как начали выражаться недавно.
Вот этой-то политике самоуничижения России и противопоставил Михаил Николаевич Муравьев целостную политику восстановления русской народности. Были созданы сотни народных школ, в которых учили грамоте по-русски, крестьянам были розданы сотни тысяч православных крестиков, служивших зримым символом их религиозной идентичности, построены и перестроены на православный образец десятки храмов, издавались книги об истории Западной Руси и сборники белорусского фольклора. Одновременно с этим проводилась коррекция крестьянской реформы 1861 года в исключительно выгодном для русских мужиков духе. Есть даже предположение, что "Страна Муравия", придуманная Твардовским, восходит именно к крестьянским легендам о "Стране Муравьева", простиравшейся к западу от родной поэту Смоленщины.
Напротив, весь инструментарий польской пропаганды был Муравьевым жестко запрещен. Генерал-губернатор сразу распознавал все лицемерие политики, предлагавшей сперва разрешить "добровольно выбирать идентичность" под воздействием пропаганды, а потом, ссылаясь на ту самую идентичность, требовать постоянных прав, причитающихся народу. Нет, полагал Муравьев, если мужика можно "ополячить", то его можно и "русифицировать" обратно. При этом такая русификация, по Муравьеву, не предполагала какого-то утеснения местного белорусского начала. Напротив, именно в его правление стала просыпаться белорусская народная интеллигенция. Однако облик белорусской народности оказался значительно отличен от "украинской" (где Муравьеву действовать, увы, не довелось). В нем не было никакой конфликтности в отношении Большой России и великороссов.
Если мы сегодня не имеем в Белоруссии того же масштаба проблем, как на Украине, то именно благодаря муравьевскому наследию. И будем надеяться, что подлинная роль Михаила Николаевича в возрождении белорусского этноса как братского великорусскому будет осознана и в Минске, и в Гродно, и в Могилеве (в последних двух городах он в молодости был губернатором) — и там тоже ему появятся памятники. Фигура Михаила Николаевича Муравьева навсегда останется в исторической памяти России как пример государственного деятеля, сочетавшего твердые убеждения защитника русской цивилизации и решительность в реализации этих убеждений в практической политике. Этот образец для наших губернаторов, министров, генералов, государственных людей всех уровней должен быть поистине вдохновляющим.
